Жребий всегда падает на того, кто его не ждёт.
Как становятся медицинскими клоунами? Что клоун
делает в операционной? Почему взрослым клоуны нужны не меньше, чем детям, и
может ли клоун совершить профессиональную ошибку?
Израильский медицинский клоун Илья Доманов
рассказывает писателю Линор Горалик о специфике профессии и о том, как находить
в себе те силы, которыми можно поделиться с другими.
 |
Израильский
медицинский клоун Илья Доманов
|
Линор Горалик: Как правильно называется ваша
профессия?
Илья Доманов: Это называется «медицинская
клоунада».
Л.Г: Как человек к ней приходит?
И.Д.: Я актер по образованию, работал в
Москве актером и клоуном, в 2005 году переехал в Израиль и долгое время
занимался только театром. Но наступил момент, когда я понял, что мне чего-то не
хватает. Мне попались на глаза слова «медицинская клоунада», и я стал искать
вход в эту профессию.
Я очень плотно занимаюсь контактной импровизацией —
выступаю сам и учу других, — и на одном фестивале познакомился с Дашей Зариной,
медицинским клоуном из России. Оказалось, что в Израиле она связана с
DreamDoctors, — организацией, которая занимается помощью детям путем
медицинской клоунады. Они первыми запустили всю историю с медицинской клоунадой
в Израиле — это было 15 лет назад, два клоуна просто начали приходить в одну из
израильских больниц, на них смотрели не без удивления, но работать не мешали. А
потом наступил момент, который все изменил.
Однажды клоуны спросили врачей в
этой больнице: что мы можем сделать, чтобы по-настоящему вам помочь? Им
сказали: у нас есть аппарат МРТ, и каждый раз, когда мы делаем процедуры детям,
они так волнуются и дергаются, что им приходится давать общий наркоз, иначе
снимок не удастся. Вдруг с этим что-то можно сделать? И клоуны стали говорить
детям: «Смотри, это космический корабль, в нем есть капсула для космонавта,
очень важно лежать совершенно неподвижно, чтобы не сбивать приборы!» И
постепенно врачи в этой больнице смогли отказаться от общего наркоза для детей
перед МРТ — теперь в кабинете МРТ с детьми работают клоуны.
Л.Г.: А взрослым для чего медицинский клоун?
И.Д.: Со взрослыми ситуация немножко другая —
тут нужна в первую очередь психологическая поддержка. Например, когда человек
проходит курс химиотерапии: многократные посещения, слабость, плохое
самочувствие, силы кончаются… Иногда нужно просто пообщаться, поговорить.
Клоуны занимаются и этим тоже.
Л.Г.: Как? Что именно больничный клоун делает?
Есть, например, два важных стереотипа: один — клоун стоит перед толпой детей и
вытаскивает шарики изо рта, второй — клоун работает, как Слава Полунин:
огромная сцена, сложный спектакль. В больнице ведь все иначе?
И.Д.: Как правило, больничная клоунада —
очень интимный процесс, крошечная история, она разыгрывается на одном-двух
метрах пола. Если ребенок попадает в больницу, вокруг него оказывается очень
мало людей, на которых можно опереться: родители, как правило, тоже нервничают,
доктора делают неприятное — анализы, уколы, процедуры… И тогда появляется
клоун, человек из другого мира, друг, который помогает тебе пройти испытания.
Сами действия клоуна могут быть очень разными — от игровой истории до
задушевного разговора. Кстати, разговор может быть не с ребенком, а с
родителями, чтобы через маму и папу ребенок понял, что все окей, все нормально.
Во время самих процедур — например, забора крови — очень важно, найдя какой-то
общий язык с ребенком, переключить его внимание, чтобы он был занят мной, был
со мной, а не со своими страхами.
Л.Г.: Как устанавливается контакт с ребенком, с
чего начинать?
И.Д.: Я работаю в ашкелонской больнице
«Барзилай», в детском отделении. Обычно все начинается с момента, когда ребенок
к нам попадает. Я сразу смотрю, в каком он состоянии: например, если он всех
боится, моя задача сделать так, чтобы он почувствовал: есть друг, есть эдакий
дурак, который его смешит, совсем не страшный. Есть разные способы начать
общение: маленькие детишки хорошо реагируют на кукол, на музыку, ребята
постарше — на живое общение, гэги, трюки.
Л.Г.: Как ставится задача? Заставить ребенка смеяться?
И.Д.: Знаете, даже не смеяться, —
переключиться, проявить интерес к чему-нибудь, кроме болезни. Вот ему страшно,
и тут появляется клоун. А ребенка же все захватывает целиком, он сразу: «А че
это?» Потом: «А чего он от меня хочет? Ой, ой, он мне что-то дает, ой, начинает
разговаривать, ой какая-то фигня, ой, он упал, он то, ой, он это», — и вот все
уже не так страшно, раз в этом месте такой дурак водится. А то ходят эти люди в
белых халатах…
Л.Г.: А вы в чем?
И.Д.: А у меня костюм.
 |
| Илья Доманов |
Л.Г.: А бывает так, что ребенок не дается, —
слишком напуган или слишком замкнут?
И.Д.: Бывает всякое. Смена длится три часа, в
начале смены я вижу, в каком ребенок состоянии. Иногда одного взгляда
достаточно, чтобы понять, готов он общаться или нет. Факторов его состояния
очень много: и боль может быть, и поведение мамы-папы, и его, ребенка,
внутренние какие-то дела. Поэтому я обычно пробный забег делаю, смотрю: может,
ребенок сейчас не то что клоуна, а вообще ничего не хочет. Я ухожу, а через
какое-то время снова заглядываю в палату. Смотрю — он уже в каком-то другом
состоянии. Иногда бывает, что, наоборот, ребенок говорит: «Нет, не хочу с тобой
говорить!» — и это очень сильная позиция для того, чтобы как раз войти с ним в
контакт. И я остаюсь. Труднее всего с подростками, они очень жестко себя ведут.
Поэтому у меня очень большой спектр всяких штук, с которыми я работаю. Я точно
знаю, что если дети не прикованы уж совсем к постели, если они хотя бы могут
двигать руками — я могу им дать какое-нибудь занятие: например, я очень люблю
учить фокусам маленьких детей, а потом мы показываем эти фокусы мамам и папам.
Л.Г.: Во время недавней войны вы работали в
обстреливаемом Ашкелоне. Эта ситуация была особенной?
[i]И.Д[/i].: В те дни поступало много детей и
родителей, которые были просто в шоковом состоянии. Помню, приехала мама,
четверо детей с ней, один мальчик все время от звуков сирены в истерике, что
делать? Мы с моей напарницей, ее зовут Хагар Хофеш, посмотрели на маму и
поняли, что она транслирует ребенку свою панику. Нам пришлось в первую очередь
как-то поговорить, поиграть, чтобы успокоить эту маму. И когда во время нашего
визита зазвучала сирена, она сразу, конечно, задергалась, а мы постарались —
как бы сказать? — сделать рефрейминг, чуть-чуть поменять восприятие ситуации.
Конечно, им предстояла еще беседа с психологом, — но мы постарались детей
поддержать, занять их, помочь им расслабиться. Был другой случай: женщина в
приемном покое очень волновалась, ее трясло от сирен, она была в шоковом
состоянии. Я просто обнял эту женщину, крепко-крепко, — и она успокоилась. Еще
во время войны в больнице лежали солдатики, мы ходили к ним, пели песни, тоже их
подбадривали всячески.
Л.Г.: Как они это воспринимали?
И.Д.: Очень позитивно, — тем более что там
днем и ночью был поток гостей, родственников, волонтеров, которые приходили и
поддерживали солдат. Естественно, во время войны детское отделение переехало в
бомбоубежище, в подвал, и мы работали в основном там. Работали практически без
отдыха, нас было двое клоунов, мы старались ходить по всей больнице, не только
к деткам.
 |
| Илья Доманов |
Л.Г.: Как этому всему учатся — и учатся ли
вообще?
И.Д.: Сейчас можно даже получить
соответствующую степень, — например, в Хайфском университете. Я-то самоучка —
будучи еще студентом, работал клоуном, и мне всегда это нравилось. Мой костюм
сохранился с тех пор. Когда меня познакомили с первым в моей жизни медицинским
клоуном, его звали Моше Твито, он свел меня с менеджером проекта DreamDoctors,
и я прошел короткую стажировку, потому что у меня все было готово к работе: и
образ, и костюм, и опыт. Конечно, во время стажировки я увидел, чем отличается
работа уличного или театрального клоуна от медицинского, но это лишь расширило
мой диапазон возможностей. Я очень люблю такой интимный, близкий контакт со
зрителем. Кстати, за границей — в Америке, в Испании, в Канаде, — медицинские
клоуны работают парой, это гораздо легче: меньше нагрузка на каждого клоуна и
проще ребенка увлечь, переключить. Если я один подхожу к ребенку и говорю:
«Привет!» — он может отказаться общаться, а если мы с напарником начинаем
разыгрывать сценку — получается театр, и в это представление ребенок включится
стопроцентно. Но здесь, в Израиле, мы работаем поодиночке, это немножко другая
ситуация; зато иногда роль напарников берут на себя родители.
Л.Г.: Что происходит после того, как клоун
закончил стажировку?
И.Д.: Если в начале в DreamDoctors было
девять клоунов, то сейчас — семьдесят два. Клоуны работают по всей стране,
практически в каждой больнице. Когда я закончил стажироваться, как раз освободилось
место в одной из больниц Ашкелона. Я работаю там уже два года. Это мало: есть
люди, которые занимаются этой профессией уже пятнадцать лет. Кстати, в центре
страны клоуны работают в приемном покое, выполняя некоторые функции
медперсонала: ребенок поступает — и с ним сразу работает клоун: измеряет
давление, температуру. Клоунов учат выполнять элементарные медицинские
процедуры, иногда просят присутствовать в операционной, пока ребенок не уйдет
под наркоз. У меня случай: девочка тринадцати лет, подросток, очень боялась
операции: так боялась, что упиралась руками в кровать. Я провел с ней полтора
часа до выезда из отделения, потом мы вместе приехали в предоперационную
комнату; я делал все, что мог: и фокусу научил, и какой-то фокус ей даже
подарил, и шарики вязал, и песни мы с ней пели… И в итоге она успокоилась, ей
было очень комфортно, она даже смеялась, ей не было страшно, когда она ехала на
операцию.
Л.Г.: А вам? Это же очень трудно, в моем
представлении: много эмпатии, много эмоций, огромная вовлеченность в человека,
который находится в тяжелой ситуации. Как это ощущается?
И.Д.: В момент взаимодействия с ребенком я не
думаю о том, насколько ему плохо, — иначе я начну его жалеть и получится, что я
ничем не отличаюсь от остальных взрослых, от меня никакой пользы. Для меня
ребенок всегда здоров, он всегда идеален, он всегда самый красивый.
Л.Г.: Как создать в себе это ощущение?
И.Д.: Да просто нет времени на сантименты,
нет времени на жалость.
Л.Г.: Бывает ощущение неудачи? Что значит в вашем
деле «Не получилось»?
И.Д.: Иногда ребенок остается закрытым. Такое
редко бывает, но бывает. Скажем, ребенок целиком погружен в свою боль — его
трудно переключить. Или ребенок боится клоунов — такое тоже бывает. В основном
я пытаюсь как-то переломить ситуацию, но иногда установить контакт не
получается. Но бывает и так, что ребенок вообще не двигается, а ты по крошечным
изменениям состояния видишь, что он все-таки реагирует.
Л.Г.: Не обязательно же ребенок бросается в
объятия?
И.Д.: Нет, конечно. Если просто удается
установить человеческий контакт — это уже много, это уже хорошо.
Л.Г.: А в этой профессии есть место для
ошибки?
И.Д.: Мне кажется, что тут нет такого:
«ошибка — не ошибка». Само присутствие клоунов в больнице производит целебный
эффект. Я просто иду по коридору, просто со всеми здороваюсь, — тут не может
быть никакой ошибки. Врачебной властью клоуны не наделены, в этом смысле они не
могут ошибиться. Но есть технические элементы: скажем, очень осторожно
предлагать что-то поделать руками, если ребенок подключен к капельнице. Иногда
я играю в простую игру — и вдруг это все заканчивается взрывом, и я начинаю
волноваться, потому что понимаю, что у него стоит «бабочка», а я ее не видел.
Такие моменты бывают тяжелыми.
Вот еще пример: бывает, что ребенок плачет — и
клоун бессилен что-нибудь сделать. И тогда кто-нибудь (как правило, родители,
от докторов я такого не слыхал) говорит: «Ну ты же клоун, давай, сделай
что-нибудь!» А от тебя уже ничего не зависит, ты сделал все, что мог.
Л.Г.: Как врач, которому говорят: «Вы врач,
сделайте что-нибудь!» — а он уже сделал все, что мог?
И.Д.: Да. У моей напарницы Агаты был случай.
Она работала во взрослом отделении лет десять назад, когда только начинала.
Прямо в комнате на руках у родных умирала женщина, а Агате говорили: «Сделай
что-нибудь!» Но как? Я же не врач, я ничего не могу. Иногда, особенно во время
каких-нибудь анализов или процедур, ребенок кричит — и это тоже больно слышать.
Я долго привыкал.
Л.Г.: Как потом восстанавливать силы, как на
следующий день возвращаться к работе?
И.Д.: У нас есть свой доктор — психолог,
который с нами работает. Раз в месяц мы встречаемся с ним, рассказываем о
тяжелых случаях. Я работаю в не самом тяжелом отделении, я только во время
стажировки видал более сложные случаи. А сейчас у меня очень маленькая
больница, там все — как семья, все друг друга знают, могут позвать на помощь,
если что. Иногда говорят: «Сходи туда-то, там мальчик из Газы, он очень плохо
себя чувствует, ему грустно». Мы идем.
 |
| Илья Доманов |
Л.Г.: А как оставлять за порогом собственное
настроение? Это же все время надо находить внутри себя и активировать того
веселого, теплого, сильного человека, которому предстоит всю смену делиться
силой и теплом с другими?
И.Д.: Для этого существуют ритуалы,
существуют техники, — от совсем простых приемов до медитации. Всему этому
учатся, всему можно научиться.
Л.Г.: Я легко представляю себе, что по прочтении
этого интервью кто-нибудь скажет: «Это так мило, я тоже хочу попробовать!» А
что на самом деле человек должен понимать, когда примеривает на себя профессию
больничного клоуна? Есть те, для кого она точно не предназначена?
И.Д.: Нужно понимать, что понадобится большая
психологическая выносливость. Вообще-то, клоунам не рекомендуют работать больше
трех раз в неделю, поскольку чисто психологически это тяжело. Особенно если ты
работаешь в онкологии и встречаешься с детьми, которые через некоторое время
уйдут; это очень тяжело проживать. Иногда тяжелые вещи происходят прямо у тебя
на глазах: от кровотечения до смерти. Нужно понимать, что больница — это
больница: там есть кровь, есть боль, есть страдания человеческие. Надо решать,
готов ли ты к этому.
Линор Горалик