"Так говорил
Заратустра" — это, пожалуй, самое влиятельное и специфическое произведение
Ницше — почти не поддается сколько-нибудь адекватным пересказу и изложению,
если таковые должны быть краткими. Подзаголовок книги парадоксален: "Книга
для всех и ни для кого". Имя "Заратустра" взято из восточных
легенд и верований — с несомненной целью подчеркнуть отличие "жизненной
мудрости", проповедуемой Заратустрой, от типично европейских норм,
ценностей, догматов.
Завязка и стиль книги
таковы. Когда Заратустре исполнилось тридцать лет, он покинул родину и ушел в
горы, десять лет наслаждаясь одиночеством. Но вот он пресытился своей
мудростью, сердце его обратилось к солнцу за напутствием и благословением сойти
вниз, к людям. Он спустился с гор и встретил старца, который в отшельничестве
своем искал Бога. Старец сразу заметил: чист взор Заратустры, на лице его нет
отвращения. Не оттого ли идет он так, словно танцует? Старец, узнав о намерении
Заратустры идти к людям, уговаривает его остаться в лесу. Но Заратустра
отвечает: "Я люблю людей". И расставаясь со святым старцем, думает:
"Возможно ли это?! Этот святой старец в своем лесу еще не слыхал о том,
что Бог умер!".
Общение Заратустры с
людьми — это серия искусно нарисованных Ницше житейских картинок и рассказанных
Заратустрой притч морального, психологического, философского содержания. Так,
расставшись со старцем, Заратустра устремился в город, который был за лесом.
Народ собрался на базарной площади, чтобы поглазеть на плясуна на канате. Перед
представлением Заратустра обратился к народу с речью-проповедью, которая должна
была "учить о сверхчеловеке". В чем, как оказалось, смысл этого
поучения? Природа развивается от червя к человеку, "но многое в вас, —
обращается Заратустра к слушателям, — осталось от червя. Когда-то были вы
обезьянами, и даже теперь человек больше обезьяна, чем иная из обезьян".
Близость человека к природному, животному миру несомненна. Человек — сын земли.
"Будьте верны земле", — проповедует Заратустра и уточняет: "но
разве я велю вам стать призраком или растением?" Верность земле означает
только, что нельзя верить "неземным надеждам". Это намек на религию,
что снова заставляет Заратустру повторить: "Бог умер".
Еще Кьеркегор бросил
религии обвинение: "Христианский мир убил Христа". Почти те же слова
Ницше вкладывает и в уста Заратустры, и одного из персонажей произведения
"Веселая наука": "Где Бог? — воскликнул он. — Я скажу вам! Мы
его убили — вы и я! Все мы убийцы!.. Бог умер! Бог мертв!" (Афоризм 125).
Вера в христианского Бога, заключал Ницше, более не заслуживает доверия.
Кьеркегор был человеком религиозным — он стремился обновить христианскую веру,
возвратившись к ее евангельским первоистокам и отринув скомпрометировавшие себя
позднейшие практику и учения церкви. Ницше, на первый взгляд, подходил к
критике христианской религии и церкви решительнее и хладнокровнее. Но и его
антихристианские настроения отмечены противоречиями и своего рода болезненным
надрывом. Бунт против христианской веры и церкви давался этим интеллектуалам
XIX в. ценой страданий, внутреннего душевного разлада. В "Заратустре"
Ницше, кстати, замечает: "Прежде хула на Бога была величайшей хулой; но
БОГ умер, и вместе с ним умерли и эти хулители". А что же человек? В
проповеди Заратустры высказаны самые резкие обвинения в адрес людей:
"Разве ваша душа не есть бедность и грязь и жалкое довольство
собой?", "поистине человек — это грязный поток". Люди твердят о
добродетели, справедливости, но для того чтобы действительно достигнуть их,
человек "должен быть пламенем и углем", т.е. сверхчеловеком. "Но
где же та молния, что лизнет вас своим языком? Где то безумие, что надо бы
привить вам? Смотрите, я учу вас о сверхчелрвеке; он — эта молния, он — это
безумие". И пока Заратустра говорил так, толпа думала, что речь шла о
канатном плясуне, и стала кричать, "чтобы его наконец-то показали. И все
принялись смеяться над Заратустрой. Так начались речи Заратустры —
речи-проповеди, речи-иносказания. О чем только ни говорил Заратустра!
Он рассказал о
"трех превращениях духа": сначала дух сделался верблюдом, потом
верблюд превратился во льва, а лев стал дитятей. Смысл этих символических
превращений: сначала дух хочет испытать тяжесть своей ноши, хочет, чтобы его
навьючили, подобно верблюду, и спешит в пустыню свою. Потом дух хочет обрести
свободу и, подобно льву, стать господином. Однако дух-лев скоро понимает, что,
наслаждаясь свободой, он не может стать духом-созидателем. Символ дитяти
означает полное обновление духа, "начальное движение, священное
утверждение".
О разных типах людей
повествовал Заратустра — о тех, кто устремляется мыслью в потусторонние миры, о
презирающих тело, о любящих войну. Он повествовал "о тысяче и одной
цели": перевидев много стран и народов, Заратустра убедился, что доброе у
одного народа у другого народа считается злым. Люди не понимают друг друга. Они
твердят о любви к ближнему, но любят только самих себя. Многие парадоксальные
жизненные устремления обсуждает Заратустра — одни цепляются за жизнь, другие
постоянно одержимы мыслью о смерти. Ни одну установку Заратустра не отвергает с
порога, находя в ней хоть что-нибудь жизненное и правдоподобное. Но всегда
находится решение, соответствующее учению Заратустры, а значит, главным
устремлениям сверхчеловека. И потому образ сверхчеловека постоянно уточняется и
обретает новые краски.
Непрекращающийся
спор о Ницше
Проблема сверхчеловека
— один из главных пунктов в горячем споре о Ницше, который начался еще в
прошлом веке и не ослабевает до сего времени. Другие пункты — вопросы о добре и
зле, о христианстве и его морали сострадания, о гуманизме и демократии. В споре
вокруг трактовки этих тем у Ницше уже выявились два противоположных подхода.
Сторонники первого,
резко критического подхода к философии Ницше характеризуют ее как философию
аморализма, антигуманизма, антидемократизма, как защитницу аристократизма и
даже милитаризма. Ссылаются также на то, что в XX в. ницшеанство использовалось
германским нацизмом и другими идеологиями, оправдывавшими войну, насилие,
покорения одними народами других, расовую ненависть. Любопытно, что сторонники
этого взгляда используют некоторые обобщающие формулировки самого Ницше. Ибо он
охотно именовал себя не только нигилистом, но и "имморалистом", не
скрывал своей вражды к христианству, демократии, гуманизму, к
"противоестественной морали", к идеалам и "кумирам", как
они сформировались в истории европейского человечества. Особенно часто критики
Ницше приводят его действительно сомнительные высказывания, которые
квалифицируются как "человеконенавистнические".
"Что хорошо? — Все, что повышает в человеке чувство власти, волю к власти, самую власть.Что дурно? — Все, что происходит из слабости....Слабые и неудачники должны погибнуть: первое положение нашей любви к человеку. И им должно ещё помочь в этом.Что вреднее всякого порока? — Деятельное сострадание ко всем неудачникам и слабым" ("Антихрист". Афоризм 2).
Критики не могут
простить Ницше того, что он, в энергичных выражениях повествуя о таком
несомненном историческом факте, как впадение в варварство так называемых
благородных рас (римской, арабской, германской, японской знати, скандинавских
викингов), говорил о вырывавшемся наружу "хищном звере" не только без
особого осуждения, но даже как бы и с оттенком благоговейного ужаса.
"Хищный зверь" — это "роскошная, похотливо блуждающая в поисках
добычи и победы белокурая бестия; этой скрытой основе время от времени потребна
разрядка, зверь должен выходить наружу, наново возвращаться в заросли..."
("К генеалогии морали". Афоризм 11).
И хотя Ницше прозорливо
замечает: "Может быть, совершенно правы те, кто не перестает страшиться
белокурой бестии, таящейся в глубинах всех благородных рас, и держит перед нею
ухо востро", — но тут же добавляет, что не менее опасен
"пресмыкающийся человек", "ручной человек", который вышел
на авансцену истории и "уже сноровился чувствовать себя целью и вершиной,
смыслом истории, "высшим человеком"..." (там же).
Правда, о
"свирепствах" "германской белокурой бестии", некогда
наводившей на Европу "неизгладимый ужас", Ницше говорил уже без
всякого восторга. Он скорее предупреждал о том, что в XX в. стало очевидным
фактом: за фасадом цивилизации скрывается почти "животное"
варварство, готовое к разрушению и насилию. Но немецкие нацисты, создавшие
культ "белокурой бестии", предпочитали не вдаваться в тонкости
ницшевского текста. Впрочем, многие критики, далекие от нацизма, следуют его
примеру, когда просто протягивают нить от философии Ницше к германскому
расизму.
Против этот решительно
возражают сторонники второго подхода. Они считают необходимым объективно
выявлять противоречивость, неоднозначность философии Ницше, истоки и
определенную оправданность его критических идей, направленных против
традиционных религиозных, моральных, философских воззрений. Рассмотрим
некоторые из этих идей Ницше, не теряя из виду их дискуссионность и спорность.
Ницше настаивает на
том, что человечество как род не прогрессирует. Более того, оно деградирует;
человеческое общество, культура человечества находятся в состоянии декаданса,
т.е. упадка. Человечество испорчено — прежде всего в том смысле, что род
человеческий теряет свои инстинкты, перестает сохранять и совершенствовать
себя; он выбирает, предпочитает то, что ему вредно ("Антихрист".
Афоризм 6). Наше столетие, к сожалению, пока не опровергает, а скорее
подтверждает эту печальную констатацию. В XX в. из-за ядерного оружия и
экологической катастрофы человечество оказалось перед самой страшной угрозой
для самого существования человеческого рода и всего живого на Земле. Пытаясь
выяснить причины деградации рода Homo sapiens, Ницше утверждает: кратким
"мигом" своего земного бытия молодое еще человечество пока распоряжалось
самым пагубным образом. Уже случившиеся и грядущие катастрофы — это расплата за
тысячелетия, когда европейское человечество отдало себя во власть христианских
религии и морали. Ницше — один из самых яростных критиков религии и морали
христианства. Эта критика в значительной степени совпадает с проблематикой
"генеалогии морали", которая мыслится у Ницше как исследование,
выясняющее, "откуда, собственно, берут свое начало наши добро и зло"
("К генеалогии морали". Афоризм 3). Из-за влияния христианства человечество
выбрало путь сострадания слабым. Это вызывает осуждение Ницше. Почему?
"Сострадание, — утверждает он, — противоположно тоническим аффектам,
повышающим энергию жизненного чувства; оно действует угнетающим образом"
("Антихрист". Афоризм 7). Христианская мораль льстит человеку, она
насквозь лицемерна, ибо не говорит людям правды. А правда, согласно Ницше,
состоит в том, что человек был диким животным на заре христианства и остается
таковым на последующих этапах истории. Между тем христианство и гуманистическая
мораль фальшиво объявляют человека, всегда готового впасть в дикость, венцом
творения. В социальном плане христианство и гуманизм тоже были и остаются
опасной ловушкой для человеческого рода: именем Бога оправдывалось и даже
освящалось насилие слабых над сильными, восстание рабов против
"благородных сословий".
Зародившееся в античном
мире христианство стало, по утверждению Ницше, религией низших сословий,
"подонков" античного общества. Когда христианство перенесло свое
влияние на варварские народы, оно сделалось религией более сильных, но
неудачливых людей. Главные их чувства, устремления, идеи Ницше обозначает
словом ressentiment, что в данном случае значит: злоба, месть, зависть,
причудливое соединение комплекса неполноценности и неумеренных амбиций. Льстя
человеку, христианство втайне считает его хищным зверем, которого следует
приручать. А приручить легче слабого и больного зверя. Делать человека слабым —
это и есть «христианский рецепт к приручению, принуждению во имя
"цивилизации"» ("Антихрист". Афоризм 22). Ницше критикует
христианство за подавление в человеке духовной силы, за догматизм и
противодействие свободному началу человеческой природы. В этом обвинении Ницше
не оригинален и не одинок — подобные критические нападки на христианство в изобилии
встречались в новое время. Но и сама эпоха нового времени, противоречиво
объединившая начала демократии и конкуренции, обвинена в том, что она особо
благоприятствовала укреплению пробужденного христианством "мира"
ressentiment. Следствием оказалась утрата европейскими нациями (особенно
немцами, подчеркивает Ницше) тех импульсов к переоценке ценностей, которые дала
эпоха Ренессанса.
Немало упреков Ницше
высказывает и в адрес философов, утвердивших гуманистическую мораль. Так, Кант
обвинен в том, что он пытался навязать человеку такие внешние правила морали,
которым люди заведомо не могут следовать. "Добродетель должна быть нашим
изобретением, нашей глубоко личной защитой и потребностью, во всяком ином
смысле она только опасна" ("Антихрист". Афоризм 11).
"Наиболее спелым плодом" развития общества и истории являются,
согласно Ницше, суверенные индивиды ("К генеалогии морали".
Рассмотрение второе. Афоризм 2), суверенные в том числе и в выборе моральных и
социальных норм. Ницше горячо отстаивает свободу, самостоятельность,
самоценность, активность индивида (в чем некоторые его критики усматривают лишь
крайний индивидуализм). Ницше подчеркивает, что свобода такого индивида есть и
ответственность — единственная привилегия, которую берет на себя суверенный индивид,
этот "вольноотпущенник, действительно смеющий обещать, этот господин над
свободной волей". Такой человек сам себе устанавливает "мерило
ценности", сам решает, кого уважать или презирать. И уважает он не всякого
человека, но только "равных себе, сильных и благонадежных людей", на
чье слово можно положиться. "Доминирующий инстинкт" такого человека —
совесть (там же).
Вернемся к концепции
сверхчеловека. Сверхчеловек рождается, говорит Ницше, чтобы создать новую
человеческую общность. Объединенные в нее люди становятся "сеятелями
будущего". Им претит мораль рабов, угнетенных, взывающих к филантропии и
состраданию. Они освобождают себя сами, для чего им прежде всего нужны сила и
дерзость. Не дворянское звание, не туго набитый кошелек торгашей, не служба князю
или какому-то другому властителю делает их аристократией, элитой, но величие
духа, чистота и новизна целей, решимость отбросить, как обветшавшие, но еще
крепкие цепи, все условности, догмы, предрассудки попавшей в глубокий кризис
цивилизации.
Сверхчеловек, уточнял
Ницше в полемике с вагнерианством, не имеет ничего общего с "озверевшими
германцами", все "добродетели" которых — послушание, тяга к
убийству и войне, длинные ноги. Главное, что должно исходить от сверхчеловека —
призыв к духовным превращениям, внутреннему дисциплинированию и воспитанию
собственной личности, ответственной за будущее. Сверхчеловек, по Ницше, далек
от рабского послушания и других "добродетелей немецкой служивой
души". Волю к истине Ницше отождествляет с волей к власти, но уточняет:
"Воля к власти" — книга для тех, кому мышление и духовное обновление
доставляет удовольствие.
Теперь становится более
ясной проблема "нацификации", т. е. использования ницшеанства
нацизмом, и, соответственно, денацификации наследия Ницше. Фашистские идеологи
стремились поставить идеи Ницше на службу национал-социализму. Однако даже
среди них не было единодушия. А. Розенберг говорил о "неарийском"
характере ницшеанства. И действительно, философия Ницше не согласуется с такими
характерными чертами нацизма, как пангерманизм, антисемитизм и славянофобия.
Ницше, например, писал, что немцы нуждаются в сближении с Россией и прозорливо
отмечал: история затребует "новую общую программу" немецкой и
славянской рас. Подробное доказательство существенных различий между
ницшеанством и национал-социализмом и легло в основу происшедшего после второй
мировой войны процесса денацификации наследия Ницше. Понимая его
обоснованность, нельзя упускать из виду, что экстравагантная творческая манера
Ницше, его бескомпромиссное стремление отвергнуть традиционные гуманистические
подходы, поскольку в них можно (действительно, можно) обнаружить лицемерие и
противоречивость, — всe это таит в себе немалую опасность использования
ницшеанства теми силами, с которыми вряд ли бы примирился сам Ницше. Спор о
Ницше связан с еще одним внутренним противоречием его философии. С одной
стороны, философия эта констатирует глубочайший кризис человечества, упадок —
декаданс — духа, культуры, ценностей и в этом смысле является философией
пессимистической. С другой стороны, Ницше отнюдь не был склонен к тому, чтобы
оправдывать мизантропические умонастроения. Он писал, что хочет научить людей
не страданию, а смеху и веселости. О своей книге "Веселая наука"
Ницше говорил, что она есть "благодарность выздоравливающего",
"веселость после долгого воздержания и бессилия, ликование возвращающейся
силы, пробудившейся веры в завтра и послезавтра, внезапного чувства и
предчувствия будущего...". Начиная со своих ранних работ, посвященных
античной культуре, Ницше противопоставлял друг другу начало дионисийское —
радостное, ликующее отношение к жизни — и начало аполлоновское —
интеллектуальное рассечение, умерщвление жизни во имя познания и разума. В
греческой трагедии, согласно Ницше, оба начала находятся в напряженном
единстве. Но уже начиная с Сократа разум, интеллект, теория учиняют расправу и
хотят господствовать над жизнью. В ходе дальнейшей эволюции взглядов Ницше
проблеме дионисийского-аполлоновского было придано не только
философско-метафизическое, но и смысложизненное, ценностное значение.
Заратустра стал как бы воплощением "понятия самого Диониса" — как
тот, "кто обладает самым жестоким, самым страшным познанием
действительности", кто продумал "самую бездонную мысль", но кто "не
нашел, несмотря на это, возражения против существования, даже против его
вечного возвращения, — напротив, нашел еще одно основание, чтобы самому быть
вечным утверждением всех вещей", "говорить огромное безграничное Да и
Аминь... Во все бездны несу я свое благословляющее утверждение... Но это есть
еще раз понятие Диониса".
Итак, причина
столкновения противоположных подходов к философии Ницше — в ее глубокой
внутренней противоречивости. Ницше писал: "Я знаю свой жребий.
Когда-нибудь с моим именем будет связываться воспоминание о чем-то чудовищном —
о кризисе, какого никогда не было на земле, о самой глубокой коллизии совести,
о решении, принятом против всего, во что до сих пор верили, чего требовали, что
считали священным. Я не человек, я динамит... Я противоречу, как никто никогда
не противоречил, и, несмотря на это, я противоположность отрицающего
духа".
Цифровая
библиотека по философии