Страницы

Как работает пропаганда

Каким образом дурацкие лозунги, человеконенавистнические призывы или просто абсурдные утверждения становятся убеждениями миллионов?

 Глава из книги историка Тамары Эйдельман «Как работает пропаганда».
В ХХ веке психологи много занимались изучением странного феномена — каким образом люди начинают верить даже в те утверждения, которые при чуть более глубоком рассмотрении оказываются совершенно бессмыс­лен­ными. Немцы в гитлеровской Германии достаточно часто встречались в пов­седневной жизни с евреями: до начала нацистских преследований числен­ность еврейского населения в стране была огромной. При этом бóльшая часть германских евреев уже давно ассимилировалась, они жили так же, как осталь­ные граждане, с ними сталкивались в школе, на работе, у многих немцев были друзья-евреи, заключалось множество смешанных браков. 

Фраза «Не дай евре­ям обмануть тебя» предполагала, что любой еврей всегда стремится обмануть немца. Стоило только чуть-чуть задуматься над ней, вспомнить личный опыт, чтобы понять, что это не так. То, что коммунизм невозможно построить, уста­новив советскую власть и электрифицировав всю страну, можно было понять даже после проводившихся по всей стране занятий по полит­гра­моте, но как это совместить с постоянно вбиваемым в голову лозунгом? А мож­но ли его вообще построить? Не стоит размышлять, надо идти «вперед, к победе ком­мунизма», куда, похоже, идут все, кроме тебя.

Каким образом дурацкие лозунги, человеконенавистнические призывы или просто абсурдные утверждения перестают вызывать смех или ужас и ста­но­вятся убеждениями миллионов? 

Немецкий писатель Лион Фейхтвангер, автор «Еврея Зюсса» и многих романов, в которых вскрывается психология фашизма, приехал в СССР в страшном 1937 году и написал книгу, до сих пор вызываю­щую ужас и недоумение у поклонников его творчества. В «Москве 1937» он восхвалял советскую жизнь (понятно, что ему показывали «парад­ную» сторону действительности), восхищался Сталиным — в этом он был не одинок, многие западные интеллектуалы видели в советском вожде некий противовес европей­ским политикам и превозносили силу его личности.

Но Фейхтвангер — тот самый Фейхтвангер, который так хорошо и тонко все понимал про фа­шизм — поверил омерзительному спектаклю, разыгрывав­ше­муся в то время в Колонном зале Дома союзов, где проходили публичные про­цессы над «вре­дителями», а на самом деле просто готовилось уничтожение политической элиты, составлявшей реальную или воображаемую конкуренцию Сталину.
«Признавались они все, но каждый на свой собственный манер: один с циничной интонацией, другой молодцевато, как солдат; третий — внутренне сопротивляясь, прибегая к уверткам, четвертый — как раскаивающийся ученик, пятый — поучая. Но тон, выражение лица, жесты у всех были правдивы».
Фейхтвангеру незачем было врать, он не остался жить в СССР и уехал подальше от фашизма и коммунизма — в Америку. И до самой смерти в 1958-м не выска­зывал сомнений относительно того, что увидел в Москве.

То, почему участники открытых процессов 1930-х годов публично признава­лись в совершенно диких преступлениях, — особый вопрос. Известно, что их не пытали, но вполне возможно, они ожидали, что к ним применят пытки. 

Кого-то, например Бухарина, очевидно, шантажировали, обещая в случае при­знания сохранить жизнь его молодой жене и ребенку (как ни странно, это обе­щание было выполнено, Анна Ларина прошла лагеря, но выжила, а их сын Юрий воспитывался родственниками, вырос под чужим именем и долго не по­дозревал, что его отец — «враг народа»).

Есть даже версия, красиво изложенная в романе Артура Кестлера «Слепящая тьма», — о том, что эти люди, комму­нисты со стажем, во-первых, сами жестокими способами созда­вали тот режим, который теперь их уничтожал, и у них не было достаточно внутренней цель­ности или, скажем, достаточно чистой совести, чтобы ему сопротивляться, а во-вторых, их убеждали брать вину на себя «ради блага партии».

Плакат Виктора Дени
«Контрреволюционер-вредитель».
1930 год Государственный исторический музей
Возможно, так и было. Но почему миллионы советских людей, знавших — по крайней мере, по газетам и официальной пропаганде — и глубоко уважав­ших тех, кого судили в Колонном зале, — почему они этому поверили?

Против Бухарина, Каменева и Зиновьева много лет постоянно велась дискредитирую­щая их кампания, но, кроме них, по московским процессам проходили и другие крупные партийные руководители, которые буквально за пять минут преврати­лись из почтенных, влиятельных людей в преступников.

А что уж говорить о маршалах — Блюхере, Тухачевском, Егорове? Их, правда, не вывели на откры­тый процесс, но ведь всем сообщили, что эти люди, которых восхваляли и вос­пе­вали как героев Гражданской войны, вдруг оказались вредителями. Как мож­но этому поверить?

Конечно, в Германии и в СССР были и те, кто не верил официальной пропаганде и просто предпочитал держать язык за зубами, опа­саясь ареста. Но большинство искренне верило в то, что им говорили.

Во вто­рой половине ХХ века многие поражались тому, как просто миллионы людей, среди которых были и далеко не самые глупые, попались на удочку тотали­тарных режимов. Верили, что кулаков надо «ликвидировать как класс», а все оппозиционеры — враги народа и не стоит рассуждать, какой уклон в партии хуже — «правый» или «левый», товарищ Сталин же ответил: «Оба хуже».

Вери­ли, что в 1933 году в стране, где только что умерли от голода несколько мил­лионов человек, «жить стало лучше, жить стало веселей». Верили во вреди­телей, взрывавших шахты и ломавших станки, в шпионов, пробиравшихся в самые далекие городки и деревни, чтобы вынюхивать какие-то секреты (какие там могли быть секреты?!).

Но история и психология знают примеры того, как люди начинали верить в самые удивительные вещи, и речь в данном случае не идет о Средних веках и о вере в чудеса и ведьм.

В 1973 году жительницу маленького американского городка Фоллс-Виллидж Барбару Гиббонс жестоко убили в ее собственном доме. Полицейские очень быстро нашли «убийцу» — 18-летнего сына Барбары Питера Рейли. Питер был спокойным, добрым, всеми любимым мальчиком, на его одежде не было никаких следов крови, но полицейские решили, что Барбара Гиббонс, извест­ная своей злобностью и ужасным характером, очевидно, довела сына до того, что тот убил ее в состоянии аффекта.

16 часов подряд Питера допрашивали, сменяя друг друга, четыре следователя, которые убеждали его, что он просто «забыл», как топтал ногами, колол ножом, насиловал свою мать, а потом почти отрезал ей голову.

Усталый и измученный Питер поверил в то, что он действи­тельно это сделал, и подписал признание. Его не избивали, не пытали, он пре­красно понимал, что ему грозит. Он поверил, что в состоянии шока забыл о содеянном, а потом — под влиянием слов полицейских — вспомнил.

Через полгода молодого человека судили и признали виновным. Жители его города, ни один из которых не поверил в вину Питера, бросились защищать несчаст­ного.

Пока рассматривалась апелляция на приговор Питеру, его соседи прово­дили разнообразные благотворительные мероприятия, собрали 60 000 дол­ларов и внесли залог, под который молодой человек, уже признанный винов­ным, был выпущен на свободу. Школа, где он учился, с радостью приняла его обратно и дала возможность доучиться.

Под давлением общественности было начато новое расследование, которое обнаружило документ, доказывавший, что в момент убийства Питер находился в пяти милях от дома. Невиновный был оправдан. Но почему же он сам поверил в то, что ему говорили?

Американские психологи Роберт Чалдини, Дуглас Кенрик, Стивен Нейберг в своем учебнике «Социальная психология» рассмотрели историю Питера Рейли. Все мы оцениваем окружающую среду, но какие-то наши оценки могут быть мимолетными, а есть установки, в которых мы абсолютно уверены и готовы их защищать. Установки существуют в нашей психике всегда. Авторы определяют их как «положительные или отрицательные оценки объектов, событий или ситуаций»:
«Есть две основные причины, по которым сильные установки сопро­тивляются изменению: приверженность и встроенность. Люди больше привержены сильным установкам. То есть они более уверены в их правильности. Кроме того, сильная установка в большей степени встроена в дополнительные свойства человека (то есть связана с ними), такие как его Я-концепция, ценности и социальная идентичность».
Авторы «Социальной психологии» приводят несколько факторов, которые влияют на то, что поведение человека будет соответствовать его установкам. Прежде всего они выделяют:
  • знания: «Чем больше мы знаем о чем-то, тем вероятнее, что связанные с этим установки и действия будут соответствовать друг другу». 
  • Личную вовлеченность: «Отношение к определенной теме будет лучшим предсказателем действий, когда эта тема лично касается человека». 
  • И доступность установки: «Установка тем доступнее для человека, чем быстрее она приходит на ум».
Антисемитский нацистский пропагандистский плакат.
Издательская группа Leopold Stocker Verlag. Грац, 1938 год
«Mander s'ischt Zeit!» — парафраз от «Männer, es ist Zeit!»
(«Мужчины, время пришло!»)
Stamp Auctions

Антисемитская нацистская пропаганда,
опубликованная в детской книге. Германия, 1936 год
«Нос еврея загнут на кончике и выглядит как цифра шесть...»
Facing History and Ourselves
Что делала пропаганда — как в нацистской Германии, так и в сталинском СССР?

Во-первых, люди постоянно получали некоторые сведения об их по­тенциальных врагах.

Сведения эти были лживыми, но проверить их не было возможности. В газетах и по радио, в фильмах и спектаклях постоянно сооб­щалось об очередном «еврейском преступлении» или об очередных действиях вредителей, о «лживости еврейской расы» или о «троцкистско-зиновьевском заговоре». В результате людям начинало казаться, что они очень много знают о своих врагах. И эти враги были не где-то далеко — они жили на той же улице, это мог быть хозяин магазина, куда местные жители ходили каждый день, или инженер на заводе, где работали все местные жители. Это было что-то, что происходило не где-то в столице, а прямо здесь — в их городе, на их предприя­тии.

Доступность — это то, что Геббельс подразумевал под «настойчивостью пропаганды». Лозунги звучали постоянно, их можно было увидеть на каждом углу — в газете или на плакате.

Срабатывал и другой психологический механизм — его изучил американский психолог Соломон Аш в своих простых и даже, можно сказать, незатейливых, но при этом наводящих ужас экспериментах. Аш предлагал участникам срав­нить длину показанной им линии с тремя другими и выбрать из них ту, кото­рая была по длине равна первой. Вот и все. Никакого труда сделать это не состав­ляло, пока… Пока «подсадные утки» не начинали с уверенностью говорить, что равна «вот эта линия», и показывать на заведомо неправильную.

И тут оказалось, что многие участники — 75 % — хотя бы несколько раз, но согласились с мнением большинства. Кто-то соглашался чаще, кто-то реже, а один человек признал правильным явно неправильное утверждение в один­надцати случаях из двенадцати!

Примерно так же поступали многие из тех, кого день за днем обрабатывала геббельсовская пропаганда. Когда со всех сторон постоянно, грубо, примитивно им сообщали заведомо ложные вещи и при этом еще утверждали, что так думают все, весь немецкий народ, все истинные арийцы, то люди начинали соглашаться. Сначала, может быть, «только для виду» — дело ведь происходит не в лаборатории Соломона Аша, а в нацистской Германии, где несогласные рискуют жизнью. А дальше у огром­ного количества людей срабатывала «внутренняя конформность», о которой мы говорили, рассказывая историю Павлика Морозова, когда человек не просто соглашается, но и убеждает себя, что думать заведомо неправильные вещи — это правильно.

Тот участник эксперимента Аша, который согласился с один­надцатью неправильными высказываниями из двенадцати, потом утверждал, что стал жертвой «иллюзии». Он действительно убедил себя, что две линии разной длины на самом деле одинаковые. Но все-таки были же 25 % испыту­емых, которые не уступили ни разу? И эта цифра помогает не терять веру в человечество.