Даже если человек успел забыть язык, на котором начинал говорить в глубоком детстве, его мозг всё равно сохраняет готовность работать с несколькими языками.
Выучить иностранный язык означает не только вызубрить слова, грамматику, идиомы и научиться понимать их в письменном и в устном виде. Выучить иностранный язык означает в прямом смысле изменить собственный мозг. Два года назад исследователи из Университета Макгилла опубликовали в Brain and Language работу, где описывали изменения, происходящие с мозгом у тех людей, которые учили второй язык.
При этом обнаружились некоторые любопытные нюансы: например, оказалось, что у одноязычных людей и у тех, кто начал учить оба языка с самого раннего детства (точнее, с рождения до трёх лет) кора полушарий выглядит одинаково. А вот у тех, кто приступил ко второму языку в 4 года, в 7 или вообще в 13 лет, мозг отличался: некоторые зоны коры, особенно в районе левой нижней лобной извилины, были заметно утолщены, а симметричная область в районе правой нижней лобной извилины, наоборот, была тоньше.
Иными словами, поздний старт в изучении иностранного приводил к появлению новых нервных клеток и к перестройке серого вещества. Для нового языка требуются новые нейронные цепи, в первую очередь, связанные с моторикой и координацией речевого аппарата. Что, кстати, отчасти объясняет, почему язык начинать учить чем раньше, тем лучше, и лучше всего – с рождения: в таком случае развитие мозга происходит одновременно с развитием двуязычности.
Здесь возникает другой вопрос – если обучение языкам шло не одновременно, то может ли исходный (условно родной) язык как-то влиять на усвоение нового (условно иностранного), и проявляется ли такое влияние на уровне мозга, в активности его речевых центров? Ответ на него даёт новая статья в Nature Communications от той же исследовательской группы из Университета Макгилла под руководством Дениз Кляйн (Denise Klein).
В эксперименте участвовали три группы детей и подростков в возрасте от 10 до 17 лет: одни родились и выросли во франкоязычных семьях и французский был их единственным языком; другие были китайцами, которых в самом раннем детстве (до трёх лет) усыновили канадские французы, и которые после усыновления перестали слышать китайский и говорить на нём; наконец, в третьей группе были те, которые свободно говорили и по-китайски, и по-французски. Все они слушали одно языковое задание, в котором были как настоящие слова на французском, так и «псевдослова», которые по звучанию как бы относились к французскому языку.
Хотя все участники эксперимента справились с заданием одинаково хорошо, магнитно-резонансное сканирование показало существенные различия в том, как у них при этом работал мозг. У тех, кто с детства знал только французский, работали преимущественно левая нижняя лобная извилина и передняя область островковой доли, про которые известно, что они обрабатывают речевые звуки, так что их активность была вполне ожидаемой.
Однако у тех, кто говорил на двух языках, и у тех, кто хотя бы в раннем детстве начинал осваивать китайский, к вышеупомянутым участкам коры добавлялись правая средняя лобная извилина, одна из височных извилин, новые зоны в лобной коре. То есть, проще говоря, на одну и ту же лингвистическую задачу мозг реагировал по-разному в зависимости от собственного языкового опыта. Те добавочные участки коры, которые включались у билингвальных детей, вовлечены в управление рабочей памятью и вниманием. Это понятно – человеку нужно сориентироваться между двумя языками, и возникает потребность в соответствующих мозговых отделах.
Однако, как видим, даже если первый язык уже давно не практикуется, и памяти о нём, очевидно, уже никакой нет, нейронные цепи, поддерживающие двуязычие, всё равно сохраняются и продолжают работать. Именно так следует понимать наш заголовок: мозг не удерживает в себе конкретные слова и грамматические правила, но зато сохраняет способности в принципе управляться с двумя языками. В дальнейшем авторы работы хотят проверить, как обстоят дела с более близкими языками: например, если забытым языком окажется не китайский, а испанский.
Полученные данные говорят прежде всего о том, сколь важен оказывается языковой опыт, полученный в раннем детстве, хотя как именно он влияет на языковые способности именно с точки зрения языка, с точки зрения когнитивной психологии, ещё предстоит выяснить. С большой долей уверенности можно утверждать, что такое влияние действительно имеет место, не зря же этот самый языковой опыт накладывает отпечаток на структурно-функциональные свойства мозга (тут ничего удивительного, в детстве мозг вообще чрезвычайно пластичен, взаимодействуя с самой разной информацией, в том числе и языковой). В таком случае, очевидно, было бы разумней знакомить детей с другими языками буквально с рождения, пусть хотя бы ненадолго, если нет возможности устроить полностью двуязычную среду.
Выучить иностранный язык означает не только вызубрить слова, грамматику, идиомы и научиться понимать их в письменном и в устном виде. Выучить иностранный язык означает в прямом смысле изменить собственный мозг. Два года назад исследователи из Университета Макгилла опубликовали в Brain and Language работу, где описывали изменения, происходящие с мозгом у тех людей, которые учили второй язык.
При этом обнаружились некоторые любопытные нюансы: например, оказалось, что у одноязычных людей и у тех, кто начал учить оба языка с самого раннего детства (точнее, с рождения до трёх лет) кора полушарий выглядит одинаково. А вот у тех, кто приступил ко второму языку в 4 года, в 7 или вообще в 13 лет, мозг отличался: некоторые зоны коры, особенно в районе левой нижней лобной извилины, были заметно утолщены, а симметричная область в районе правой нижней лобной извилины, наоборот, была тоньше.
Иными словами, поздний старт в изучении иностранного приводил к появлению новых нервных клеток и к перестройке серого вещества. Для нового языка требуются новые нейронные цепи, в первую очередь, связанные с моторикой и координацией речевого аппарата. Что, кстати, отчасти объясняет, почему язык начинать учить чем раньше, тем лучше, и лучше всего – с рождения: в таком случае развитие мозга происходит одновременно с развитием двуязычности.
Здесь возникает другой вопрос – если обучение языкам шло не одновременно, то может ли исходный (условно родной) язык как-то влиять на усвоение нового (условно иностранного), и проявляется ли такое влияние на уровне мозга, в активности его речевых центров? Ответ на него даёт новая статья в Nature Communications от той же исследовательской группы из Университета Макгилла под руководством Дениз Кляйн (Denise Klein).
В эксперименте участвовали три группы детей и подростков в возрасте от 10 до 17 лет: одни родились и выросли во франкоязычных семьях и французский был их единственным языком; другие были китайцами, которых в самом раннем детстве (до трёх лет) усыновили канадские французы, и которые после усыновления перестали слышать китайский и говорить на нём; наконец, в третьей группе были те, которые свободно говорили и по-китайски, и по-французски. Все они слушали одно языковое задание, в котором были как настоящие слова на французском, так и «псевдослова», которые по звучанию как бы относились к французскому языку.
Хотя все участники эксперимента справились с заданием одинаково хорошо, магнитно-резонансное сканирование показало существенные различия в том, как у них при этом работал мозг. У тех, кто с детства знал только французский, работали преимущественно левая нижняя лобная извилина и передняя область островковой доли, про которые известно, что они обрабатывают речевые звуки, так что их активность была вполне ожидаемой.
Однако у тех, кто говорил на двух языках, и у тех, кто хотя бы в раннем детстве начинал осваивать китайский, к вышеупомянутым участкам коры добавлялись правая средняя лобная извилина, одна из височных извилин, новые зоны в лобной коре. То есть, проще говоря, на одну и ту же лингвистическую задачу мозг реагировал по-разному в зависимости от собственного языкового опыта. Те добавочные участки коры, которые включались у билингвальных детей, вовлечены в управление рабочей памятью и вниманием. Это понятно – человеку нужно сориентироваться между двумя языками, и возникает потребность в соответствующих мозговых отделах.
Однако, как видим, даже если первый язык уже давно не практикуется, и памяти о нём, очевидно, уже никакой нет, нейронные цепи, поддерживающие двуязычие, всё равно сохраняются и продолжают работать. Именно так следует понимать наш заголовок: мозг не удерживает в себе конкретные слова и грамматические правила, но зато сохраняет способности в принципе управляться с двумя языками. В дальнейшем авторы работы хотят проверить, как обстоят дела с более близкими языками: например, если забытым языком окажется не китайский, а испанский.
Полученные данные говорят прежде всего о том, сколь важен оказывается языковой опыт, полученный в раннем детстве, хотя как именно он влияет на языковые способности именно с точки зрения языка, с точки зрения когнитивной психологии, ещё предстоит выяснить. С большой долей уверенности можно утверждать, что такое влияние действительно имеет место, не зря же этот самый языковой опыт накладывает отпечаток на структурно-функциональные свойства мозга (тут ничего удивительного, в детстве мозг вообще чрезвычайно пластичен, взаимодействуя с самой разной информацией, в том числе и языковой). В таком случае, очевидно, было бы разумней знакомить детей с другими языками буквально с рождения, пусть хотя бы ненадолго, если нет возможности устроить полностью двуязычную среду.