 |
Диметродон |
Когда первые лучи солнца тронули заболоченные пустоши, чудовище не шелохнулось. В этом не имелось нужды. Позицию пробуждения, при которой красноватый утренний свет ударял прямо в ориентированный на восток парус, диметродон занял ещё с вечера. И это не было планом, а лишь велением инстинкта. Хищный пеликозавр не мыслил. Даже в пределах, очерченных животным. Он лишь чувствовал. Тепло. И голод.
Тепло было важным. За ночь температура упала, а вместе с ней замедлились и обменные процессы в организме хладнокровной твари. Теперь же, благодаря солнечной энергии впитываемой парусом, метаболизм разгонялся, и предутреннее оцепенение отступало. Трёхкамерное сердце диметродона постепенно ускоряло ритм. И спустя половину часа после рассвета, инстинкт дал команду: сейчас! Можно двигаться. А значит, и нужно. Утро — время, дающее диметродонам преимущество.
Кривые лапы напряглись, отрывая от грунта трёхметровое, весящее добрый центнер тело. Диметродон пошёл, поворачивая голову в поисках добычи. Лишённое голоса и слуха чудовище обладало тонким обонянием и острым зрением, позволяющим обнаружить движение. Только движение и габариты смещающегося относительно фона пятна. Пеликозавр недалеко ушёл от амфибий, и более ничего не умел понять из увиденного.
Но этого было достаточно. Остальные обитатели болота также пробуждались от оцепенения — не от сна, их крошечный мозг не нуждался в отдыхе, и спать они не умели, — на рассвете. И должны были двигаться, чтобы найти пищу. Но у них не было паруса, и прогрев происходил медленнее. Сейчас диметродон мог увидеть их и догнать.
Не всех. Первая цель обнаружилась уже после сотни шагов. Захватив в прицел движущееся пятно — крупное, но не в такой мере, чтобы хищник посчитал его опасным, — диметродон начал сближение, однако размеры пятна сокращались. Жертва уходила. Инстинкт подсказывал, что преследование приведёт лишь к пустой трате сил, и это побуждение перевесило требующий продолжить погоню голод. Диметродон разорвал визуальный контакт с жертвой, к неудаче оказавшейся эдафозавром, — такой же «парусной», но травоядной синапсидой.
На следующую жертву он наступил. Похожий на толстую ящерицу вараноид, мелкий и, вероятно, молодой, не успел, не смог, или побоялся двинуться с места, пока лапа хищника не придавила ему хвост. Если бы вараноид был настоящей ящерицей, он бы хвост отбросил. Но нужное изобретение ещё не было сделано диапсидами. Извернув шею, диметродон подцепил вяло трепыхающееся тело зубами. Это было вкусно. Но мало. Как правило, хищник игнорировал объекты настолько мелкие.
На вараноиде удача закончилась. Диметродон ещё пару раз захватывал какие-то цели, но на большом расстоянии, и терял их ещё на раннем этапе сближения. Третьим же хищнику на глаза попался казеид — уродливо раздутая синапсида с крошечной по отношению к брюху головой. Ещё не вполне отошедшее от ночного холода существо, однако, уже старательно заглатывало водоросли и верхний слой гниющей растительности из болотной жижи. Врага казеид не заметил, и даже не испугался. Зато испугался сам диметродон. Размеры цели выходили за рамки его представлений о безопасном. Казеид не был вооружён, просто велик, и в схватке хищник легко одолел бы его. Но откуда об этом было знать диметродону? Способность распознавать характеристики цели по силуэту его конструкцией предусмотрена не была. Поэтому пеликозавр поспешил удалиться, повернувшись к потенциальной опасности боком. Инстинкт подсказывал, что противник тоже — не гений. А в профиль, благодаря тому же парусу, диметродон смотрелся внушительнее. Казеид, если бы был кровожаден, да и вообще заметил диметродона, должен был бы на основании увиденного заключить, что добыча ему не по зубам.
Солнце неумолимо поднималось над горизонтом, и вместе с утренним холодом рассеивалось и превосходство в скорости, на которое диметродон полагался. Хищник не был ни разочарован, ни раздражён, — эмоции, кроме страха, в последнем случае пересилившего голод, просто не были доступны ему. Инстинкт же требовал выбрать новую тактику охоты, более выигрышную в изменившихся условиях. Диметродон повернул к воде. С солоноватым, заболоченным, отсечённым дюнами от морского побережья лагунам. Он хорошо плавал. Жертвы, которых можно было найти в лагунах — тоже. Но деваться на ограниченном пространстве им было некуда.
На берегу ближайшего же озерца цель — как раз, удобного, вкусного и не страшного размера — была захвачена. Это оказалась крупная сеймурия, непонятно как забредшая во владения диметродона. Амфибии размножались лишь в пресной воде, но сеймурия являлась земноводным продвинутым, с плотной кожей, и соли не боялась. В следствие чего и смылась, заметив приближение крупного хищника, именно в воду. Но диметродон был к этому готов. Контакт пропал, но инстинкт подсказывал, что жертва продолжает существовать. Её просто нужно найти. Парусный монстр соскользнул с берега следом.
Сеймурии, — «амфибии-рептиломорфы» — в отличие от настоящих амфибий, не могли дышать кожей. Только лёгкими. А значит, затаившейся на дне жертве пришлось бы через некоторое время всплыть для вдоха, выдавая себя движением. Диметродон, естественно, не понимал этого, но инстинкт продолжал подсказывать ему правильную тактику. Для повышения вероятности успеха трёхметровая синапсида старательно прочёсывала дно, чтобы если и не наткнуться на добычу, то спугнуть её.
Движение в мутной воде диметродон засёк не глазами, а рассеянными на голове и теле датчиками давления, превратившимися у более прогрессивных синапсид в вибриссы. Цель была рядом, и хотя детекторы не позволяли определить её очертания, направление они указывали точно. Размер же диметродон знал благодаря недавним визуальным наблюдениям, сохранявшимся в памяти. Хищник немедленно атаковал. В воде он был проворнее, чем на суше. Удача. Длинные зубы вонзаются в чью-то плоть, в пасти ощущается вкус чужой крови, отдающей аммиаком. Если бы диметродон мог удивиться, он удивился бы. Где аммиак, а где сеймурии? Но удивляться он не умел. Добыча отчаянно извивалась, она оказалась сверх ожидания велика. Однако, и это уже не имело значения для переключившейся на боевой режим синапсиды. Не упустить! Длинные изогнутые клыки вошли глубоко, но… один из зубов сразу подвёл, словно не найдя лучшего времени для того, чтобы выпасть. Мелочь, вырастет новый, но не кстати.
Хватка ослабела. Мясо под остальными зубами рвалось, рана обещала быть страшной, скорее всего смертельной даже для очень живучего существа. Но диметродону это ничего не давало. Если добыча освободится и уйдёт за пределы досягаемости рецепторов, скорее всего, второй раз ему её уже не найти. Инстинкт, впрочем, подсказывал тактику и на этот случай. Нащупав ногами донную грязь, хищник стал выбираться из воды. Если жертва вырвется на суше, её можно будет преследовать с помощью зрения.
На берег диметродон выволок неожиданно крупного ксенаканта — хрящевую рыбу, практически акулу, особенно если судить по зубам. В лагуну она могла попасть лишь с очень высоким приливом, или же при разливе реки, — но такими вопросами хищник не задавался. Акулу он просто съел. Это было не слишком приятное зрелище, поскольку акулы действительно очень живучи, и судороги серебристого тела не прекращались, пока оно не исчезло в брюхе синапсиды на половину. Самому же пеликозавру пришлось изрядно потрудиться. Его зубы не были хороши для разделки крупной добычи. И когда он проглотил последний кусок, Солнце уже стояло в зените.
…День ещё не был закончен, но вторую его часть диметродон не делал уже ничего. Он просто ощущал тепло и не ощущал голода. И сохранял величественную неподвижность, лишь на закате повернувшись парусом точно на восток.
Тепло было важным. За ночь температура упала, а вместе с ней замедлились и обменные процессы в организме хладнокровной твари. Теперь же, благодаря солнечной энергии впитываемой парусом, метаболизм разгонялся, и предутреннее оцепенение отступало. Трёхкамерное сердце диметродона постепенно ускоряло ритм. И спустя половину часа после рассвета, инстинкт дал команду: сейчас! Можно двигаться. А значит, и нужно. Утро — время, дающее диметродонам преимущество.
Кривые лапы напряглись, отрывая от грунта трёхметровое, весящее добрый центнер тело. Диметродон пошёл, поворачивая голову в поисках добычи. Лишённое голоса и слуха чудовище обладало тонким обонянием и острым зрением, позволяющим обнаружить движение. Только движение и габариты смещающегося относительно фона пятна. Пеликозавр недалеко ушёл от амфибий, и более ничего не умел понять из увиденного.
Но этого было достаточно. Остальные обитатели болота также пробуждались от оцепенения — не от сна, их крошечный мозг не нуждался в отдыхе, и спать они не умели, — на рассвете. И должны были двигаться, чтобы найти пищу. Но у них не было паруса, и прогрев происходил медленнее. Сейчас диметродон мог увидеть их и догнать.
Не всех. Первая цель обнаружилась уже после сотни шагов. Захватив в прицел движущееся пятно — крупное, но не в такой мере, чтобы хищник посчитал его опасным, — диметродон начал сближение, однако размеры пятна сокращались. Жертва уходила. Инстинкт подсказывал, что преследование приведёт лишь к пустой трате сил, и это побуждение перевесило требующий продолжить погоню голод. Диметродон разорвал визуальный контакт с жертвой, к неудаче оказавшейся эдафозавром, — такой же «парусной», но травоядной синапсидой.
На следующую жертву он наступил. Похожий на толстую ящерицу вараноид, мелкий и, вероятно, молодой, не успел, не смог, или побоялся двинуться с места, пока лапа хищника не придавила ему хвост. Если бы вараноид был настоящей ящерицей, он бы хвост отбросил. Но нужное изобретение ещё не было сделано диапсидами. Извернув шею, диметродон подцепил вяло трепыхающееся тело зубами. Это было вкусно. Но мало. Как правило, хищник игнорировал объекты настолько мелкие.
На вараноиде удача закончилась. Диметродон ещё пару раз захватывал какие-то цели, но на большом расстоянии, и терял их ещё на раннем этапе сближения. Третьим же хищнику на глаза попался казеид — уродливо раздутая синапсида с крошечной по отношению к брюху головой. Ещё не вполне отошедшее от ночного холода существо, однако, уже старательно заглатывало водоросли и верхний слой гниющей растительности из болотной жижи. Врага казеид не заметил, и даже не испугался. Зато испугался сам диметродон. Размеры цели выходили за рамки его представлений о безопасном. Казеид не был вооружён, просто велик, и в схватке хищник легко одолел бы его. Но откуда об этом было знать диметродону? Способность распознавать характеристики цели по силуэту его конструкцией предусмотрена не была. Поэтому пеликозавр поспешил удалиться, повернувшись к потенциальной опасности боком. Инстинкт подсказывал, что противник тоже — не гений. А в профиль, благодаря тому же парусу, диметродон смотрелся внушительнее. Казеид, если бы был кровожаден, да и вообще заметил диметродона, должен был бы на основании увиденного заключить, что добыча ему не по зубам.
Солнце неумолимо поднималось над горизонтом, и вместе с утренним холодом рассеивалось и превосходство в скорости, на которое диметродон полагался. Хищник не был ни разочарован, ни раздражён, — эмоции, кроме страха, в последнем случае пересилившего голод, просто не были доступны ему. Инстинкт же требовал выбрать новую тактику охоты, более выигрышную в изменившихся условиях. Диметродон повернул к воде. С солоноватым, заболоченным, отсечённым дюнами от морского побережья лагунам. Он хорошо плавал. Жертвы, которых можно было найти в лагунах — тоже. Но деваться на ограниченном пространстве им было некуда.
На берегу ближайшего же озерца цель — как раз, удобного, вкусного и не страшного размера — была захвачена. Это оказалась крупная сеймурия, непонятно как забредшая во владения диметродона. Амфибии размножались лишь в пресной воде, но сеймурия являлась земноводным продвинутым, с плотной кожей, и соли не боялась. В следствие чего и смылась, заметив приближение крупного хищника, именно в воду. Но диметродон был к этому готов. Контакт пропал, но инстинкт подсказывал, что жертва продолжает существовать. Её просто нужно найти. Парусный монстр соскользнул с берега следом.
Сеймурии, — «амфибии-рептиломорфы» — в отличие от настоящих амфибий, не могли дышать кожей. Только лёгкими. А значит, затаившейся на дне жертве пришлось бы через некоторое время всплыть для вдоха, выдавая себя движением. Диметродон, естественно, не понимал этого, но инстинкт продолжал подсказывать ему правильную тактику. Для повышения вероятности успеха трёхметровая синапсида старательно прочёсывала дно, чтобы если и не наткнуться на добычу, то спугнуть её.
Движение в мутной воде диметродон засёк не глазами, а рассеянными на голове и теле датчиками давления, превратившимися у более прогрессивных синапсид в вибриссы. Цель была рядом, и хотя детекторы не позволяли определить её очертания, направление они указывали точно. Размер же диметродон знал благодаря недавним визуальным наблюдениям, сохранявшимся в памяти. Хищник немедленно атаковал. В воде он был проворнее, чем на суше. Удача. Длинные зубы вонзаются в чью-то плоть, в пасти ощущается вкус чужой крови, отдающей аммиаком. Если бы диметродон мог удивиться, он удивился бы. Где аммиак, а где сеймурии? Но удивляться он не умел. Добыча отчаянно извивалась, она оказалась сверх ожидания велика. Однако, и это уже не имело значения для переключившейся на боевой режим синапсиды. Не упустить! Длинные изогнутые клыки вошли глубоко, но… один из зубов сразу подвёл, словно не найдя лучшего времени для того, чтобы выпасть. Мелочь, вырастет новый, но не кстати.
Хватка ослабела. Мясо под остальными зубами рвалось, рана обещала быть страшной, скорее всего смертельной даже для очень живучего существа. Но диметродону это ничего не давало. Если добыча освободится и уйдёт за пределы досягаемости рецепторов, скорее всего, второй раз ему её уже не найти. Инстинкт, впрочем, подсказывал тактику и на этот случай. Нащупав ногами донную грязь, хищник стал выбираться из воды. Если жертва вырвется на суше, её можно будет преследовать с помощью зрения.
На берег диметродон выволок неожиданно крупного ксенаканта — хрящевую рыбу, практически акулу, особенно если судить по зубам. В лагуну она могла попасть лишь с очень высоким приливом, или же при разливе реки, — но такими вопросами хищник не задавался. Акулу он просто съел. Это было не слишком приятное зрелище, поскольку акулы действительно очень живучи, и судороги серебристого тела не прекращались, пока оно не исчезло в брюхе синапсиды на половину. Самому же пеликозавру пришлось изрядно потрудиться. Его зубы не были хороши для разделки крупной добычи. И когда он проглотил последний кусок, Солнце уже стояло в зените.
…День ещё не был закончен, но вторую его часть диметродон не делал уже ничего. Он просто ощущал тепло и не ощущал голода. И сохранял величественную неподвижность, лишь на закате повернувшись парусом точно на восток.
Igor Kray