Математика нон-стоп
Человечество обожает кампании. Возьмем, к
примеру, обычай посвящать год какому-нибудь событию, явлению, человеку. Вот в
России 2008 год был объявлен «годом семьи». Уж о семье, казалось бы, человек
должен думать всегда. Ан нет, в 2008 году, выходит, надо о семье вспоминать
чаще и активнее. Ну, что ж, дело полезное, многим стоит о семье подумать, о
супруге, детях, родителях. Как и о нашей планете в целом. Не случайно этот же
год был назван Юнеско «годом планеты Земля».
Учедители разных годовых кампаний заняты не
только глобальными проектами, но не забывают и о мелкой твари: 2008 год
объявили «международным годом лягушки». А в России он еще и «год снегиря».
Этому году вообще повезло, наверно, потому что он високосный. Его нарекли,
например, «годом картофеля». А так как не картофелем единым жив человек, то 2008
год стал, кроме всего прочего, «международным годом языков».
Не осталась в стороне от ежегодных кампаний и
Германия. В ней этот год объявлен «годом математики». Традиция ежегодно
отмечать определенную научную дисциплину существует здесь с 2000 года.
Инициатором выступает федеральное министерство образования и науки. В этом году
спонсорами и организаторами мероприятий, проводимых в рамках года математики,
являются специальный фонд крупнейшей телефонной компании страны «Дойче Телеком»
и Немецкое математическое общество.
В планах много всего: выставки, конференции,
симпозиумы, публикации... В отсутствии фантазии организаторов не упрекнешь:
году математики посвящены и весьма необычные мероприятия. Так, в начале июля
2008 года в Билифельдском университете состоялась математическая лекция,
продолжавшаяся 24 часа! Читали ее, сменяя друг друга 12 лекторов. Каждому
отводилось по два часа. Представляете себе лектора и слушателей, спешащих на
выступление, начинающееся в 2 часа ночи или в 4 часа утра? И, самое интересное,
большая университетская аудитория не пустовала ни часу!
Два мира – два конгресса
В 1904 году в старинном университетском городе Гейдельберге состоялся очередной Международный математический конгресс. В Германию съехались лучшие математики из многих стран. То, что конгресс проходил в Германии, не удивительно, ведь в то время немецкие ученые во многих научных дисциплинах, в том числе и в математике, занимали ведущие позиции. Несколько университетских городов – Берлин, Мюнхен, Гёттинген, тот же Гейдельберг – являлись научными центрами мирового уровня. Небольшой городок Гёттинген вблизи нижнесаксонской столицы Ганновер даже называли «Меккой для математиков»: провести там хотя бы несколько семестров являлось заветной мечтой не только студентов и начинающих математиков, но и умудренных опытом ученых.
 |
Математический
институт в Гёттингене
|
Научная встреча в Гейдельберге стала свидетельством огромного вклада,
который внесли еврейские математики в немецкую академическую культуру.
Организаторы посвятили Конгресс столетнему юбилею знаменитого кёнигсбергского
математика Карла Густава Якоби, первого еврея, хотя и крещеного, получившего
место ординарного профессора (сокращенно их называют «ординариус») в немецком
университете.
 |
Карл Густав
Якоби
|
Эта должность являлась вершиной научной карьеры ученого: достичь ее удавалось только немногим. Общее число ординарных профессоров-математиков во всех немецких университетах редко переваливало за сотню: в конце Веймарской республики, например, их насчитывалось всего девяносто четыре. Двадцать восемь из них оказались евреями, в том числе ученые мирового ранга, определявшие лицо математики своего времени и заложившие основы современной науки: Феликс Хаусдорф, Эдмунд Ландау, Рихард фон Мизес, Исай Шур, Рихард Курант, Отто Блюменфельд и многие другие. Да и среди тех, кто так и не стал ординариусом, находились великие ученые, например, создатель современной алгебры Эмма Нётер. Всего же с середины девятнадцатого века по 1935 год в Германии работало более девяноста евреев-профессоров и приват-доцентов в области математики.
 |
Феликс
Хаусдорф
|
Научная встреча в Гейдельберге стала свидетельством огромного вклада, который внесли еврейские математики в немецкую академическую культуру. Организаторы посвятили Конгресс столетнему юбилею знаменитого кёнигсбергского математика Карла Густава Якоби, первого еврея, хотя и крещеного, получившего место ординарного профессора (сокращенно их называют «ординариус») в немецком университете.
На конгрессе 1904 года торжественную речь, посвященную памяти Якоби, произнес старейший ординариус Гейдельбергского университета Лео Кёнигсбергер. На пленарных заседаниях и на секциях конгресса выступали и другие профессора-евреи. Герман Минковский сделал доклад «Геометрия чисел». Артур Шёнфлис, основатель знаменитого франкфуртского математического семинара, рассказал о совершенных множествах. Мориц Кантор доложил новые результаты по истории математики, а Макс Симон рассказал о математике Древнего Египта.
На конгрессе 1904 года торжественную речь, посвященную памяти Якоби, произнес старейший ординариус Гейдельбергского университета Лео Кёнигсбергер. На пленарных заседаниях и на секциях конгресса выступали и другие профессора-евреи. Герман Минковский сделал доклад «Геометрия чисел». Артур Шёнфлис, основатель знаменитого франкфуртского математического семинара, рассказал о совершенных множествах. Мориц Кантор доложил новые результаты по истории математики, а Макс Симон рассказал о математике Древнего Египта.
 |
Мориц Кантор
|
Во время докладов не обошлось без курьеза. Венгерский математик Юлиус Кёниг посчитал, что ему удалось доказать знаменитую «гипотезу континуума» из теории множеств великого математика Георга Кантора. В интенсивном обсуждении доклада Кёнига приняли участие многие математики, в их числе Курт Хензель и Артур Шёнфлис, но только лейпцигскому экстраординарному профессору Феликсу Хаусдорфу удалось показать, где у докладчика вкралась ошибка: Кёниг неверно применил результат из диссертации Феликса Бернштейна.
 |
Феликс
Бернштейн
|
Почти все названные мною участники конгресса – евреи, их статьи и книги читатель может найти в материалах упомянутой выше передвижной выставки. Без евреев-математиков невозможно представить себе научную жизнь Германии в первой трети двадцатого века.
Через девяносто четыре года в Германии снова состоялся Международный математический конгресс. На этот раз местом встречи ученых выбрали Берлин. По уставу конгрессы должны проходить каждые четыре года. То, что число 94 не делится на 4, показывает, что в регулярности конгрессов случались сбои. Действительно, из-за мировых войн математики не собирались в 1916 году, а также в период с 1936 по 1950 годы.
Берлинский конгресс 1998 года лишний раз подтвердил печальный факт: все нити, связывавшие работы немецких и еврейских математиков в единую немецкоязычную научную культуру, оказались разорванными безжалостной нацистской диктатурой. За двенадцать лет гитлеровского господства в Германии не осталось ни одного еврейского профессора. Большинство из них эмигрировало из страны, а некоторые пали жертвами «нового порядка».
Среди тех, кто в молодом возрасте бежал из Германии, смогли присутствовать на конгрессе в Берлине только трое: Михаэль Голомб, Вальтер Ледерман и Бернхард Нойман. Их приветствовал во вступительной речи почетный президент конгресса Фридрих Хирцебрух, сыгравший в послевоенной Германии такую же организующую роль, которую в двадцатых годах играл в Гёттингене Рихард Курант. В частности, Хирцебрух основал в Бонне Математический институт, входящий в академическую структуру Общества Макса Планка.
Обращаясь к почетным гостям конгресса в Берлине, Хирцебрух говорил о трагической судьбе коллег-математиков в гитлеровской Германии и отметил тематическую выставку «Террор и изгнание: преследование и изгнание математиков из Берлина между 1933 и 1943 годами», открывшуюся в те дни в немецкой столице.
Передвижная выставка "Еврейские математики в немецкоязычной академической культуре", которая в 2008 году путешествует по городам Германии, продолжает эту традицию. Выставка напоминает о том, что сделано еврейскими учеными до 1933 года, и какую страшную судьбу уготовили нацисты тем, кому не только Германия, но весь мир должен быть благодарен за их выдающиеся труды.
Выставка состоит из восьми разделов, и каждый из них добавляет свою краску в общую картину небывалого в истории явления: представители гонимого и бесправного меньшинства за считанные десятилетия, прошедшие после формальной политической эмансипации, смогли занять лидирующие позиции в мировой науке. Пример математики здесь наиболее впечатляет.
Чтобы по достоинству оценить чудо, созданное еврейскими математиками в конце девятнадцатого, начале двадцатого веков, посетитель должен неспешно пройти через все восемь разделов выставки, словно по восьми широким ступеням подняться на высокую смотровую площадку, с которой видно и прошлое, и будущее европейской науки.
Первый раздел выставки рассказывает о еврейской жизни в разрозненных немецких землях и в объединенной с 1871 года Германии с начала "века эмансипации" до прихода Гитлера к власти. Посетитель узнает об этапах эмансипации и о возможностях образования и научной карьеры для еврея в Пруссии и кайзеровском рейхе. Девиз "подъем через образование" определял тогда жизненные установки нескольких поколений еврейской молодежи. Именно в этом поголовном стремлении к знанию, поддерживаемом всей многовековой традицией, лежит объяснение будущих небывалых успехов еврейских ученых.
Во втором разделе выставки представлены биографические данные известных математиков еврейского происхождения, работавших в кайзеровской Германии и в Веймарской республике. Раздел дает представление о месте, которое занимали еврейские профессора и преподаватели в системе немецкого высшего образования. Этому разделу еще предстоит пополниться новыми материалами, ибо на выставке представлены далеко не все университеты и институты, где трудились представители еврейских фамилий. Но и то, что видит посетитель, поражает воображение. В ведущих математических центрах Германии еврейские ученые играли главные роли, были создателями и руководителями новых математических школ и направлений.
Математики, представленные во втором разделе выставки, распределены по университетским городам Германии не равномерно. Оказалось, что больше всего еврейских ученых работало в тех городах, где традиционная еврейская жизнь с давних пор велась интенсивно. К таким центрам относятся, прежде всего, Берлин и Геттинген, но также в Бонне и Франкфурте на Майне, Кёнигсберге и Гейдельберге профессора-евреи могли участвовать в культурно-религиозной жизни иудейской общины города. Третий раздел выставки как раз и посвящен таким городам, где математическая жизнь была тесно сплетена с еврейской традиционной культурой.
В четвертом разделе выставке представлены выдающиеся работы еврейских математиков. Более 50 избранных томов позволяют оценить вклад ученых в науку. Большинство из этих книг не потеряли значения и в наши дни. Для своего же времени это были одни из самых значительных работ в мире.
Пятый раздел показывает вклад еврейских математиков в работу профессиональных объединений, таких как «Союз немецких математиков» и «Общество прикладной математики и механики». Без активного участия Карла Вильгельма Борхардта, Леона Лихтештейна, Отто Блюменталя, Рихарда Куранта, Рихарда фон Мизеса трудно себе представить знаменитые профессиональные издания:: "Математические анналы", "Математический журнал" и "Журнал чистой и прикладной математики", а также многочисленные ежегодные сборники математических трудов в конце девятнадцатого, первой трети двадцатого веков.
Среди тех, кто в молодом возрасте бежал из Германии, смогли присутствовать на конгрессе в Берлине только трое: Михаэль Голомб, Вальтер Ледерман и Бернхард Нойман. Их приветствовал во вступительной речи почетный президент конгресса Фридрих Хирцебрух, сыгравший в послевоенной Германии такую же организующую роль, которую в двадцатых годах играл в Гёттингене Рихард Курант. В частности, Хирцебрух основал в Бонне Математический институт, входящий в академическую структуру Общества Макса Планка.
Обращаясь к почетным гостям конгресса в Берлине, Хирцебрух говорил о трагической судьбе коллег-математиков в гитлеровской Германии и отметил тематическую выставку «Террор и изгнание: преследование и изгнание математиков из Берлина между 1933 и 1943 годами», открывшуюся в те дни в немецкой столице.
Восемь ступеней истории
Передвижная выставка "Еврейские математики в немецкоязычной академической культуре", которая в 2008 году путешествует по городам Германии, продолжает эту традицию. Выставка напоминает о том, что сделано еврейскими учеными до 1933 года, и какую страшную судьбу уготовили нацисты тем, кому не только Германия, но весь мир должен быть благодарен за их выдающиеся труды.
Выставка состоит из восьми разделов, и каждый из них добавляет свою краску в общую картину небывалого в истории явления: представители гонимого и бесправного меньшинства за считанные десятилетия, прошедшие после формальной политической эмансипации, смогли занять лидирующие позиции в мировой науке. Пример математики здесь наиболее впечатляет.
Чтобы по достоинству оценить чудо, созданное еврейскими математиками в конце девятнадцатого, начале двадцатого веков, посетитель должен неспешно пройти через все восемь разделов выставки, словно по восьми широким ступеням подняться на высокую смотровую площадку, с которой видно и прошлое, и будущее европейской науки.
Первый раздел выставки рассказывает о еврейской жизни в разрозненных немецких землях и в объединенной с 1871 года Германии с начала "века эмансипации" до прихода Гитлера к власти. Посетитель узнает об этапах эмансипации и о возможностях образования и научной карьеры для еврея в Пруссии и кайзеровском рейхе. Девиз "подъем через образование" определял тогда жизненные установки нескольких поколений еврейской молодежи. Именно в этом поголовном стремлении к знанию, поддерживаемом всей многовековой традицией, лежит объяснение будущих небывалых успехов еврейских ученых.
Во втором разделе выставки представлены биографические данные известных математиков еврейского происхождения, работавших в кайзеровской Германии и в Веймарской республике. Раздел дает представление о месте, которое занимали еврейские профессора и преподаватели в системе немецкого высшего образования. Этому разделу еще предстоит пополниться новыми материалами, ибо на выставке представлены далеко не все университеты и институты, где трудились представители еврейских фамилий. Но и то, что видит посетитель, поражает воображение. В ведущих математических центрах Германии еврейские ученые играли главные роли, были создателями и руководителями новых математических школ и направлений.
Математики, представленные во втором разделе выставки, распределены по университетским городам Германии не равномерно. Оказалось, что больше всего еврейских ученых работало в тех городах, где традиционная еврейская жизнь с давних пор велась интенсивно. К таким центрам относятся, прежде всего, Берлин и Геттинген, но также в Бонне и Франкфурте на Майне, Кёнигсберге и Гейдельберге профессора-евреи могли участвовать в культурно-религиозной жизни иудейской общины города. Третий раздел выставки как раз и посвящен таким городам, где математическая жизнь была тесно сплетена с еврейской традиционной культурой.
В четвертом разделе выставке представлены выдающиеся работы еврейских математиков. Более 50 избранных томов позволяют оценить вклад ученых в науку. Большинство из этих книг не потеряли значения и в наши дни. Для своего же времени это были одни из самых значительных работ в мире.
Пятый раздел показывает вклад еврейских математиков в работу профессиональных объединений, таких как «Союз немецких математиков» и «Общество прикладной математики и механики». Без активного участия Карла Вильгельма Борхардта, Леона Лихтештейна, Отто Блюменталя, Рихарда Куранта, Рихарда фон Мизеса трудно себе представить знаменитые профессиональные издания:: "Математические анналы", "Математический журнал" и "Журнал чистой и прикладной математики", а также многочисленные ежегодные сборники математических трудов в конце девятнадцатого, первой трети двадцатого веков.
 |
Рихард фон
Мизес
|
Шестой раздел выставки можно было бы назвать "Математика и жизнь". В нем показана роль еврейских ученых в пропаганде и популяризации их науки во всех слоях общества. Немало споров велось о месте математики в образовании. В разделе представлены выступления на эту тему многих ученых, отмечу среди прочего полемику мюнхенского профессора Альфреда Прингсхайма с великим Феликсом Клейном о том, как должна выглядеть вводная лекция по математическому анализу для начинающих студентов. Заметна была роль еврейских математиков в дебатах о роли культуры в Веймарской республике.
 |
Феликс Клейн
|
Важное место в экспонатах выставки занимают свидетельства антисемитизма, сопровождавшего евреев на протяжении всех веков его истории. Политическая эмансипация не сделала ненависть к евреям меньше. Напротив, она породила новый вид антисемитизма - политический, который, хотя и опирался на обычные бытовые предрассудки и религиозный антииудаизм, отличался от них многими чертами. Именно политический антисемитизм как реакция на эмансипацию евреев создал ту питательную среду, из которой выросли националистические движения и партии, приведшие, в конечном счете, к национал-социалистической диктатуре и Катастрофе европейского еврейства. Специфический антисемитизм царил и в немецких университетах во времена кайзеровской Германии и Веймарской республики. Он чрезвычайно затруднял карьерный рост еврейских преподавателей. Экспонаты седьмого раздела выставки рассказывают об этом "интеллектуальном антисемитизме", о дискриминации талантливых ученых, о делении науки по расовому признаку на "арийскую" и "еврейскую". Журнал "Немецкая математика", издававшийся по инициативе известного берлинского профессора и члена нескольких академий Людвига Бибербаха, дает тому множество примеров.
 |
Людвиг
Бибербах
|
Последний, восьмой раздел выставки окрашен в траурные тона: он повествует о преследованиях и гонениях, обрушившихся на еврейских ученых в первые же месяцы после прихода Гитлера к власти. В результате практически все они потеряли работу и возможность заниматься любимым делом. Многие вынуждены были эмигрировать, оставшихся ждала депортация, концлагерь и смерть. Некоторые, как замечательный математик Хаусдорф, чтобы избежать ареста, покончили собой. Документы выставки рассказывают, как по-разному сложилась жизнь математиков в эмиграции- Кто-то, как Герман Вейль или Рихард Курант, смогли и в США занять достойное место. Многим не так повезло, и они влачили жалкую жизнь бедняка, но, пожалуй, ничья судьба не сравнится по трагизму с судьбой Фрица Нётер, брата великой Эммы Нётер, эмигрировавшей в Америку. Фриц выбрал для спасения от гитлеровской диктатуры Советский Союз и, как говорится, попал из огня да в полымя. Он работал профессором математики в Томском университете, в 1937 году был арестован как немецкий шпион и расстрелян в 1941.
 |
Эмма Нётер
|
„Избавление“ немецких университетов от
"нежелательных элементов" проходило так, как описано в серии моих
статей «Наука в тени свастики»[1], поэтому в этой
статье мы обратимся к истокам уникального исторического явления:
"еврейские математики в немецкой академической культуре". Как и когда
впервые появились в университетах Германии профессора-евреи? Каким образом на
немецкой академической почве взошли первые ростки, превратившиеся впоследствии
в мощную поросль гениев, прославивших Германию в математическом мире? Чтобы
ответить на эти непростые вопросы, нам нужно ближе познакомиться со структурой
немецких университетов и организацией научной жизни в Германии Нового и
Новейшего времени.
Как стать ординариусом?
Немецкие университеты традиционно пользовались относительно большой свободой и независимостью от государства во всем, что касалось тематики научных исследований и преподавания. В каком-то смысле они продолжали средневековую цеховую традицию своеобразных научных гильдий. И научная квалификация специалиста, и его первые шаги по карьерной лестнице тоже определялись Учеными советами соответствующих факультетов. После окончания университетского курса молодой человек, стремящийся в науку, защищал первую докторскую диссертацию (этот процесс называется «промовирен») и мог приступить к подготовке второй диссертации («хабилитацион»), необходимой для получения права преподавать студентам. До защиты второй диссертации молодой доктор слушал курсы лекций в различных университетах, участвовал в научных семинарах, работал, если повезет, ассистентом у какого-нибудь профессора. Если вторая докторская работа получала одобрение Ученого совета, то ее автор мог стать доцентом университета и сам читать лекции и вести семинары со студентами. Право преподавания по старинной университетской традиции называлось латинским термином «venia legendi» и обычно оставалось за человеком, добившимся его, пожизненно.
Однако одного права преподавания оказывалось мало, чтобы получать достаточные для достойного существования деньги. В лучшем случае университет предлагал соискателю должность приват-доцента, жалование которого выплачивалось из средств факультета (например, из взносов студентов за обучение). Понятно, что здесь речь не могла идти ни о каком высоком или стабильном окладе. Это касалось и так называемых внештатных ординариусов, или экстраординарных профессоров. Только должность ординариуса гарантировала ее обладателю достойное существование в настоящем и обеспеченную старость в будущем. Но для получения такого места одного согласия университета уже оказывалось недостаточно. В назначении ординарного профессора окончательное слово оставалось за государством в лице министерства культуры, науки или образования (в разных землях существовали разные министерства, курирующие работу университетов).
Ординарный профессор являлся одним из высших государственных служащих со всеми вытекающими отсюда материальными преимуществами: высокий оклад, большой отпуск, гарантированная почетная пенсия. Профессор мог и не уходить на пенсию по возрасту, а перейти в статус почетного профессора, или эмеритуса. Профессор-эмеритус по-прежнему считался государственным служащим и сотрудником университета, только ему не требовалось непременно читать лекции, и он мог вообще не ходить на службу. В любом случае его оклад оставался таким же, как в момент изменения статуса.
В университетской иерархии профессор играл ведущую роль: определял тематику читаемых лекций, руководил подготовкой новых докторов наук, его мнение считалось решающим в большинстве административных вопросов на факультете. Он как бы играл роль мастера той средневековой гильдии ученых, о которой мы говорили выше.
Сама процедура занятия должности ординарного профессора выглядела очень непростой. Прежде всего, Ученый совет факультета определял список из трех претендентов в порядке убывающего предпочтения, и декан направлял это предложение для окончательного выбора в курирующее министерство. Там могли утвердить одну из предложенных кандидатур, а могли и отклонить весь список. Тогда процедура повторялась снова. Счастливчик, получивший звание профессора, пользовался им пожизненно.
Если мнения факультета и министерства не совпадали, то выбор нового ординарного профессора мог затянуться на несколько лет. Это не преувеличение, вот что произошло в Мюнхене в конце тридцатых – начале сороковых годов двадцатого века. Известный математик Константин Каратеодори занимал должность профессора кафедры математики Мюнхенского университета с 1924 года. Когда в 1938 году Каратеодори перешел в статус эмеритуса, начались поиски его преемника. Министерство стремилось продвинуть на эту должность убежденного нациста, чему сопротивлялись профессора университета, прежде всего сам Каратеодори и Оскар Перрон. В результате назначение преемника состоялось только в 1944 году, через шесть лет после того, как должность ординариуса Мюнхенского университета стала вакантной. Упорство математиков победило – наиболее одиозный ставленник министерства заветный пост не получил.
Однако одного права преподавания оказывалось мало, чтобы получать достаточные для достойного существования деньги. В лучшем случае университет предлагал соискателю должность приват-доцента, жалование которого выплачивалось из средств факультета (например, из взносов студентов за обучение). Понятно, что здесь речь не могла идти ни о каком высоком или стабильном окладе. Это касалось и так называемых внештатных ординариусов, или экстраординарных профессоров. Только должность ординариуса гарантировала ее обладателю достойное существование в настоящем и обеспеченную старость в будущем. Но для получения такого места одного согласия университета уже оказывалось недостаточно. В назначении ординарного профессора окончательное слово оставалось за государством в лице министерства культуры, науки или образования (в разных землях существовали разные министерства, курирующие работу университетов).
Ординарный профессор являлся одним из высших государственных служащих со всеми вытекающими отсюда материальными преимуществами: высокий оклад, большой отпуск, гарантированная почетная пенсия. Профессор мог и не уходить на пенсию по возрасту, а перейти в статус почетного профессора, или эмеритуса. Профессор-эмеритус по-прежнему считался государственным служащим и сотрудником университета, только ему не требовалось непременно читать лекции, и он мог вообще не ходить на службу. В любом случае его оклад оставался таким же, как в момент изменения статуса.
В университетской иерархии профессор играл ведущую роль: определял тематику читаемых лекций, руководил подготовкой новых докторов наук, его мнение считалось решающим в большинстве административных вопросов на факультете. Он как бы играл роль мастера той средневековой гильдии ученых, о которой мы говорили выше.
Сама процедура занятия должности ординарного профессора выглядела очень непростой. Прежде всего, Ученый совет факультета определял список из трех претендентов в порядке убывающего предпочтения, и декан направлял это предложение для окончательного выбора в курирующее министерство. Там могли утвердить одну из предложенных кандидатур, а могли и отклонить весь список. Тогда процедура повторялась снова. Счастливчик, получивший звание профессора, пользовался им пожизненно.
Если мнения факультета и министерства не совпадали, то выбор нового ординарного профессора мог затянуться на несколько лет. Это не преувеличение, вот что произошло в Мюнхене в конце тридцатых – начале сороковых годов двадцатого века. Известный математик Константин Каратеодори занимал должность профессора кафедры математики Мюнхенского университета с 1924 года. Когда в 1938 году Каратеодори перешел в статус эмеритуса, начались поиски его преемника. Министерство стремилось продвинуть на эту должность убежденного нациста, чему сопротивлялись профессора университета, прежде всего сам Каратеодори и Оскар Перрон. В результате назначение преемника состоялось только в 1944 году, через шесть лет после того, как должность ординариуса Мюнхенского университета стала вакантной. Упорство математиков победило – наиболее одиозный ставленник министерства заветный пост не получил.
 |
Константин
Каратеодори
|
Насколько трудно преодолеть границу между приват-доцентом и профессором, можно судить по такому факту. Иммануил Кант девять лет работал домашним учителем, а затем еще пятнадцать лет служил в должности приват-доцента, пока не получил, наконец, заветное звание ординариус. Как однажды заметил Макс Вебер, главная особенность немецкой академической жизни состояла в том, что «многих называли, но немногих выбирали». Даже великий Давид Гильберт оставался многие годы лишь приват-доцентом (он получил это звание в 1886 году), пока не удостоился в 1893 году в Кёнигсберге звания ординариуса, и потом, не без серьезной поддержки Феликса Клейна, стал в 1895 году полным профессором математики гёттингенского университета.
 |
Давид
Гильберт
|
Первым ординариусом-евреем, хотя и крещеным, стал в 1829 году кёнигсбергский математик Карл Густав Якоби. После него до середины девятнадцатого века в Германии не появилось ни одного профессора-еврея. Только к концу так называемого «века эмансипации», продолжавшегося от Французской революции 1789 года до объединения Германии в 1871 году, евреи постепенно стали занимать места среди интеллектуальной и деловой элиты страны.
Не нужно думать, что, получив права учиться и преподавать, вся еврейская молодежь рванулась в университеты. Совсем не так. Для евреев наука оказалась далеко не самой привлекательной сферой деятельности: доля научных работников среди тех, кто выбрал академическую или свободную профессию, оказалась очень незначительной – около полутора процентов. Большинство из тех, кто не занимался физическим или наемным трудом, предпочитало карьеру врача (35,7%), учителя (24,5%), адвоката (14,2%), артиста или художника (13,4%).
В 1880 году в Германии работали 397 ординарных профессоров, среди них 11 евреев (2,8%). Доля евреев среди 246 приват-доцентов существенно выше: 41 человек (16,7%) происходили из семей, исповедовавших иудаизм.
Число ординариусов-евреев во всех немецких университетах в период с 1882 по 1909 годы оставалось относительно стабильным, колеблясь между 20 и 25. В 1917 году их насчитывалось всего тринадцать, что составляло один процент от общего числа ординарных профессоров. Одиннадцать университетов, включая Берлин, вообще не имели в своем штате ни одного профессора-еврея.
Так как профессорами становятся, главным образом, доценты, то при отсутствии каких-то препятствующих факторов следовало ожидать, что доля профессоров-евреев должна примерно равняться доле евреев среди доцентов. Однако на деле в кайзеровской Германии этого не наблюдалось: относительное число евреев среди ординариусов постоянно оказывалось в несколько раз меньше, чем среди общего числа преподавателей. Эта разница является красноречивым подтверждением того факта, что в академической среде всегда существовал заметный антисемитизм, хотя и не проявлявшийся в крайних формах, как в радикальных националистических партиях, но сильно затруднявший продвижение еврея по карьерной лестнице.
Количество профессоров по различным областям знания распределялось крайне неравномерно. До 1918 года в Германии не числилось ни одного еврея-ординариуса в таких науках, как немецкая литература, классические языки или античная история. С большим трудом еврей мог стать профессором в издавна почитаемой в Германии химии. Значительно легче мог он пробиться в новых областях науки, открывавшихся, например, в теоретической физике. В 1910 году в Германии работали около двух сотен доцентов-евреев, более половины которых занимались медициной, а почти все из оставшихся являлись членами философских факультетов, куда по традиции относились кафедры естественных наук и математики. Только несколько человек работали на юридических факультетах, откуда открывался наиболее прямой путь в государственную службу.
Для тех еврейских юношей и девушек, кто выбрал для себя карьеру ученого, математика считалась привлекательной областью науки. В ней, как и в теоретической физике, открылось много новых разделов, поле исследований виделось «не вытоптанным» предыдущими поколениями и сулило свободу и простор для творчества. Математика привлекала еврейских юношей еще и потому, что к анализу сложных логических конструкций многих приучали с детства. Ведь еврейская традиция воспитания и детского образования уделяла важное место развитию логического мышления при распутывании замысловатых задач, обсуждавшихся в Талмуде. И даже если ребенок воспитывался в нерелигиозной семье, уважение к разуму и логике прививалось ему с детства. Навыки обращения со сложными умственными конструкциями оказались очень полезными именно в математике, занимающейся построением и анализом именно таких идеальных моделей. Вот почему по всему миру можно обнаружить так много евреев-математиков, и даже среди немецких профессоров перед приходом Гитлера к власти их насчитывалось более четверти (28 из 94).
Первым некрещеным евреем, сумевшим подняться до уровня ординарного профессора, стал гёттингенский математик Мориц Абрахам Штерн.
Мориц Штерн родился в 1807 году в одном из самых «еврейских» городов Германии – Франкфурте на Майне. Семья была обеспеченная: отец, Абрахам Зюскинд Штерн, торговец вином, считался «защищенным евреем». Этим термином обозначались те евреи, кто пользовался определенной свободой, находясь под покровительством верховной власти. И он, е его жена Фогель Ева Райс принадлежали к старинным еврейским фамилиям, много веков проживавших в этом древнем городе, расположенном в земле Гессен.
В школу мальчик не ходил, его учили дома отец и дед. Все родные считали, что Мориц будет раввином и для полноценного образования наняли ему учителей, давших уроки латыни, греческого, халдейского и сирийского языков. Этими языками, а также древнееврейским и идишем он овладел в совершенстве, к тому же уже в зрелом возрасте выучил датский и русский.
В 1826 году Мориц подал документы в Гейдельбергский институт и, к удивлению родных, выбрал своей основной специальностью математику. Через год он перевелся в гёттингенский университет, где одним из его учителей оказался великий Карл Фридрих Гаусс. В Гёттингене Штерн оставался следующие шестьдесят лет, уйдя на почетную пенсию лишь в 1885 году, когда ему уже исполнилось 78 лет.
Не нужно думать, что, получив права учиться и преподавать, вся еврейская молодежь рванулась в университеты. Совсем не так. Для евреев наука оказалась далеко не самой привлекательной сферой деятельности: доля научных работников среди тех, кто выбрал академическую или свободную профессию, оказалась очень незначительной – около полутора процентов. Большинство из тех, кто не занимался физическим или наемным трудом, предпочитало карьеру врача (35,7%), учителя (24,5%), адвоката (14,2%), артиста или художника (13,4%).
В 1880 году в Германии работали 397 ординарных профессоров, среди них 11 евреев (2,8%). Доля евреев среди 246 приват-доцентов существенно выше: 41 человек (16,7%) происходили из семей, исповедовавших иудаизм.
Через
семнадцать лет эти пропорции изменились мало: доля евреев-профессоров немного
увеличилась: 17 человек из общего числа 469 профессоров (3,6%), а среди
приват-доцентов, напротив, доля евреев слегка уменьшилась, хотя и оставалась
высокой: 61 человек из 416 приват-доцентов (14,7%)[2].
Число ординариусов-евреев во всех немецких университетах в период с 1882 по 1909 годы оставалось относительно стабильным, колеблясь между 20 и 25. В 1917 году их насчитывалось всего тринадцать, что составляло один процент от общего числа ординарных профессоров. Одиннадцать университетов, включая Берлин, вообще не имели в своем штате ни одного профессора-еврея.
Положение
стало меняться перед Первой мировой войной. В 1910 году 19% всех доцентов в
немецких университетах имели еврейское происхождение, тогда как доля
профессоров-евреев составляла семь процентов[3].
С установлением эпохи Веймара доля еврейских ученых и преподавателей постоянно
росла вплоть до прихода к власти нацистов.
Так как профессорами становятся, главным образом, доценты, то при отсутствии каких-то препятствующих факторов следовало ожидать, что доля профессоров-евреев должна примерно равняться доле евреев среди доцентов. Однако на деле в кайзеровской Германии этого не наблюдалось: относительное число евреев среди ординариусов постоянно оказывалось в несколько раз меньше, чем среди общего числа преподавателей. Эта разница является красноречивым подтверждением того факта, что в академической среде всегда существовал заметный антисемитизм, хотя и не проявлявшийся в крайних формах, как в радикальных националистических партиях, но сильно затруднявший продвижение еврея по карьерной лестнице.
Количество профессоров по различным областям знания распределялось крайне неравномерно. До 1918 года в Германии не числилось ни одного еврея-ординариуса в таких науках, как немецкая литература, классические языки или античная история. С большим трудом еврей мог стать профессором в издавна почитаемой в Германии химии. Значительно легче мог он пробиться в новых областях науки, открывавшихся, например, в теоретической физике. В 1910 году в Германии работали около двух сотен доцентов-евреев, более половины которых занимались медициной, а почти все из оставшихся являлись членами философских факультетов, куда по традиции относились кафедры естественных наук и математики. Только несколько человек работали на юридических факультетах, откуда открывался наиболее прямой путь в государственную службу.
Для тех еврейских юношей и девушек, кто выбрал для себя карьеру ученого, математика считалась привлекательной областью науки. В ней, как и в теоретической физике, открылось много новых разделов, поле исследований виделось «не вытоптанным» предыдущими поколениями и сулило свободу и простор для творчества. Математика привлекала еврейских юношей еще и потому, что к анализу сложных логических конструкций многих приучали с детства. Ведь еврейская традиция воспитания и детского образования уделяла важное место развитию логического мышления при распутывании замысловатых задач, обсуждавшихся в Талмуде. И даже если ребенок воспитывался в нерелигиозной семье, уважение к разуму и логике прививалось ему с детства. Навыки обращения со сложными умственными конструкциями оказались очень полезными именно в математике, занимающейся построением и анализом именно таких идеальных моделей. Вот почему по всему миру можно обнаружить так много евреев-математиков, и даже среди немецких профессоров перед приходом Гитлера к власти их насчитывалось более четверти (28 из 94).
Первым некрещеным евреем, сумевшим подняться до уровня ординарного профессора, стал гёттингенский математик Мориц Абрахам Штерн.
«Вопрос о профессорстве не стоит»
Мориц Штерн родился в 1807 году в одном из самых «еврейских» городов Германии – Франкфурте на Майне. Семья была обеспеченная: отец, Абрахам Зюскинд Штерн, торговец вином, считался «защищенным евреем». Этим термином обозначались те евреи, кто пользовался определенной свободой, находясь под покровительством верховной власти. И он, е его жена Фогель Ева Райс принадлежали к старинным еврейским фамилиям, много веков проживавших в этом древнем городе, расположенном в земле Гессен.
В школу мальчик не ходил, его учили дома отец и дед. Все родные считали, что Мориц будет раввином и для полноценного образования наняли ему учителей, давших уроки латыни, греческого, халдейского и сирийского языков. Этими языками, а также древнееврейским и идишем он овладел в совершенстве, к тому же уже в зрелом возрасте выучил датский и русский.
В 1826 году Мориц подал документы в Гейдельбергский институт и, к удивлению родных, выбрал своей основной специальностью математику. Через год он перевелся в гёттингенский университет, где одним из его учителей оказался великий Карл Фридрих Гаусс. В Гёттингене Штерн оставался следующие шестьдесят лет, уйдя на почетную пенсию лишь в 1885 году, когда ему уже исполнилось 78 лет.
В отличие от
многих евреев, занявших заметное положение в немецком обществе, Штерн не
скрывал своего еврейства. Всю свою жизнь он активно сотрудничал с гёттингенской
иудейской общиной, регулярно посещал синагогу. В студенческие годы он писал
письма домой на иврите[4].
 |
Мориц
Абрахам Штерн
|
Отношение
к иудаизму Морица Штерна в чем-то напоминало отношение знаменитого Моисея
Мендельсона[5], мыслителя, стоявшего
у истоков политической эмансипации евреев в Европе. Как и Мендельсон, Мориц
считал, что обрядовая часть иудаизма может быть осовременена. Поэтому он охотно
вступил в созданное в 1842 году во Франкфурте «Общество друзей реформ». Во
главе Общества стоял Теодор Крайценах (Theodor Creizenach – 1818-1877), педагог,
литератор и историк литературы. «Общество друзей реформ» фактически пыталось
стать общиной, живущей по законам так называемого реформистского иудаизма[6], и
сразу настроило против себя традиционно настроенных раввинов. Многочисленным
Общество не было никогда – в его составе никогда не было более полусотни
членов. В 1845 году Общество распалось, но Мориц Штерн до конца своей жизни
сохранил уверенность, что иудаизм может быть приспособлен к реалиям
повседневной жизни.
В поддержку противников реформ в иудаизме, предупреждавших об опасности отклонения от традиции, следует заметить, что бывший руководитель Общества Крайценах после долгих колебаний в 1854 году принял христианство и полностью отошел от иудаизма. Штерн же остался верен своей религии до конца.
Еврейство Штерна создало его карьере в Гёттингене немало трудностей. В 1829 году он блестяще защитил докторскую диссертацию, удостоившись высокой оценки самого Гаусса. Через год Мориц получил звание приват-доцента, но денег на существование все равно не хватало. В поисках дополнительных заработков Штерн перевел книгу француза Пуассона по механике и написал две популярные работы по астрономии.
Через восемь лет нижнесаксонское министерство согласилось установить ему оклад в 150 талеров в год, специально указав, что «как еврей Штерн не может получить звание профессора».
Проблемы с карьерным ростом не мешали Морицу заниматься любимым делом - математикой. И хотя его нельзя отнести к математическим гениям и основоположникам новых направлений в науке, все же результаты Штерна в развити математического анализа и теории чисел были заметны для современников. В 1838 году ученый был удостоен премии Датского научного общества за работу «О решении трансцендентных уравнений». Через два года Штерна наградила Бельгийская академия наук за исследования в области квадратичных форм.
В 1840 году коллеги Штерна рекомендовали его на должность экстраординарного профессора. Ответ из ганноверского министерства пришлось ждать ни много, ни мало пять лет. Приговор не допускал разночтений: «Вопрос о профессорстве Штерна не стоит, так как он еврей».
Только после революции 1848 года, когда по всей Европе и, в частности, по Германии задули свежие ветры свободы, власти оказались вынуждены хотя бы немного поступиться своими принципами. Штерн получил, наконец, звание экстраординарного профессора, и на протяжении следующих девяти лет его оклад понемногу увеличивался. И только в 1859 году, через тридцать лет после того, как он стал приват-доцентом в Гёттингене, Мориц получил долгожданное звание ординариус.
Немецкие академики тоже обратили внимание на работы геттингенского ученого. В Германии, в отличие от большинства стран Европы, нет единой академии наук. В различных землях и научных центрах в разное время создавались академии, некоторые из которых существуют и поныне. Мориц Штерн стал дважды академиком: в 1859 году он был избран членом Королевской баварской академии наук, а еще через три года - членом Королевского научного общества Гёттингена.
Карьера Морица Штерна показывает, какие трудности вставали на пути еврея, выбравшего академическую профессию в необъединенной еще Германии. Только с принятием в 1867 и 1869 годах законов о равенстве прав всех граждан Северной немецкой конфедерации и подтверждением этих законов в конституции Второго Рейха появилась возможность продвигаться по служебной лестнице без обязательного (и для многих унизительного) крещения. Хотя и в последующие годы переход в христианство избавляло от многих проблем, с которыми сталкивался человек, не желающий предавать религию предков.
В конце шестидесятых годов девятнадцатого века еще два математика – Лазарус Фукс и уже упомянутый Лео Кёнигсбергер – добились звания ординариус, оставаясь некрещеными евреями. Третий выдающийся математик Леопольд Кронекер, тоже принципиально не перешедший в христианство, отклонил предложение занять профессорское место Бернхарда Римана в Гёттингене и предпочел остаться в Берлине, где преподавал в университете, не будучи ординарным профессором, но зато являясь членом Берлинской академии наук.
Еврейство Штерна создало его карьере в Гёттингене немало трудностей. В 1829 году он блестяще защитил докторскую диссертацию, удостоившись высокой оценки самого Гаусса. Через год Мориц получил звание приват-доцента, но денег на существование все равно не хватало. В поисках дополнительных заработков Штерн перевел книгу француза Пуассона по механике и написал две популярные работы по астрономии.
Через восемь лет нижнесаксонское министерство согласилось установить ему оклад в 150 талеров в год, специально указав, что «как еврей Штерн не может получить звание профессора».
Проблемы с карьерным ростом не мешали Морицу заниматься любимым делом - математикой. И хотя его нельзя отнести к математическим гениям и основоположникам новых направлений в науке, все же результаты Штерна в развити математического анализа и теории чисел были заметны для современников. В 1838 году ученый был удостоен премии Датского научного общества за работу «О решении трансцендентных уравнений». Через два года Штерна наградила Бельгийская академия наук за исследования в области квадратичных форм.
В 1840 году коллеги Штерна рекомендовали его на должность экстраординарного профессора. Ответ из ганноверского министерства пришлось ждать ни много, ни мало пять лет. Приговор не допускал разночтений: «Вопрос о профессорстве Штерна не стоит, так как он еврей».
Только после революции 1848 года, когда по всей Европе и, в частности, по Германии задули свежие ветры свободы, власти оказались вынуждены хотя бы немного поступиться своими принципами. Штерн получил, наконец, звание экстраординарного профессора, и на протяжении следующих девяти лет его оклад понемногу увеличивался. И только в 1859 году, через тридцать лет после того, как он стал приват-доцентом в Гёттингене, Мориц получил долгожданное звание ординариус.
Немецкие академики тоже обратили внимание на работы геттингенского ученого. В Германии, в отличие от большинства стран Европы, нет единой академии наук. В различных землях и научных центрах в разное время создавались академии, некоторые из которых существуют и поныне. Мориц Штерн стал дважды академиком: в 1859 году он был избран членом Королевской баварской академии наук, а еще через три года - членом Королевского научного общества Гёттингена.
Карьера Морица Штерна показывает, какие трудности вставали на пути еврея, выбравшего академическую профессию в необъединенной еще Германии. Только с принятием в 1867 и 1869 годах законов о равенстве прав всех граждан Северной немецкой конфедерации и подтверждением этих законов в конституции Второго Рейха появилась возможность продвигаться по служебной лестнице без обязательного (и для многих унизительного) крещения. Хотя и в последующие годы переход в христианство избавляло от многих проблем, с которыми сталкивался человек, не желающий предавать религию предков.
В конце шестидесятых годов девятнадцатого века еще два математика – Лазарус Фукс и уже упомянутый Лео Кёнигсбергер – добились звания ординариус, оставаясь некрещеными евреями. Третий выдающийся математик Леопольд Кронекер, тоже принципиально не перешедший в христианство, отклонил предложение занять профессорское место Бернхарда Римана в Гёттингене и предпочел остаться в Берлине, где преподавал в университете, не будучи ординарным профессором, но зато являясь членом Берлинской академии наук.
 |
Лео
Кёнигсбергер
|
И
в последующие годы можно по пальцам одной руки пересчитать профессоров-евреев,
не отказавшихся от иудаизма: Макс Нётер (отец Эммы), ставший ординариусом в
Эрланге в 1888 году, Альфред Прингсхайм (Мюнхен, 1901 год), Эдмунд Ландау
(Гёттинген, 1909 год)... Многие математики-евреи, соблюдавшие заповеди, должны
были ждать наступления либеральной эпохи Веймарской республики, чтобы занять
профессорскую кафедру. Так произошло с Альфредом Лёви, которому отказали в
защите второй докторской диссертации в Мюнхене на том основании, что он не
может есть за одним столом с коллегами. И хотя Фрайбургский университет заявил
о готовности принять его на профессорскую должность, Лёви пришлось дожидаться,
пока Второй Рейх не сменится республикой, чтобы стать, наконец, ординариусом[7].
 |
Макс Нётер
|
В
протестантской Пруссии не только евреи подвергались дискриминации: почти не
имел шансов стать профессором католик. В консервативную профессорскую среду не
принимали и политически активных деятелей левого толка. Бернхард фом Броке
описал эту ситуацию так:
«До эпохи Альтхоффа[8] в Пруссии стать ординариусом было невозможно социал-демократу, почти невозможно некрещеному еврею и очень редко удавалось католику».
Как мы видели, и в первые пятнадцать лет эпохи Альтхоффа положение в науке оставалось тем же: в 1897 году процент профессоров-евреев (3,6%) все еще сильно отличался от доли доцентов-евреев (14,7%). Но затем все резко изменилось. Двадцатый век открыл широкую дорогу в науку для многих людей, кому раньше религиозные, сословные или политические предрассудки ставили непреодолимые препятствия.
 |
|
Фридрих
Альтхофф |
В математике это наиболее заметно по университету Гёттингена, где и еврейские, и иностранные преподаватели и студенты не чувствовали никаких стеснений. И решающая заслуга в создании такого научного климата по праву принадлежала Феликсу Клейну. Этот ученый и организатор науки заслуживает отдельного рассказа, и мы к нему обязательно вернемся.
Мориц Штерн познакомился с Феликсом Клейном, когда тот короткое время в 1871 году работал в Гёттингене приват-доцентом. Между математиками завязалась дружба, они долгие годы переписывались. В начале восьмидесятых годов Мориц не раз писал Феликсу, что хотел бы в будущем видеть его профессором в в гёттингенском университете.
Это событие произошло в 1885 году, причем место профессора для Клейна освободил сам Штерн: он перешел в разряд почетных пенсионеров-эмиритусов, а Клейн начал строить в Гёттингене «Мекку для математиков».
 |
|
Феликс Клейн |
Закончив преподавательскую деятельность, Мориц Штерн переехал к своему сыну, историку Альфреду Штерну, в Швейцарию, сначала в Берн, потом, в 1887 году, в Цюрих. Там он в доме сына и скончался в 1894 году.
О первом некрещеном профессоре-математике в Германии напоминают сейчас улица Штерна в Гёттингене и несколько математических конструкций - «последовательность Штерна», «система счисления Штерна-Броко», «дерево Штерна-Броко» - способ расположения всех неотрицательных несократимых дробей в вершинах упорядоченного бесконечного двоичного дерева. Это дерево неожиданно нашло применение в современных компьютерных поисковых алгоритмах. Впрочем, вторая жизнь математических теорий - не редкость.
 |
|
Дерево
Штерна-Броко |
Но историки науки помнят Морица Штерна, главным образом, за то, что он был первым немецким профессором математики, сохранившим верность иудаизму. И никакие трудности с карьерным ростом не могли его заставить принять крещение. Он добился своего, занял достойное место на немецком академическом Олимпе, оставаясь верным религии отцов. Мориц не пытался, подобно Генриху Гейне, через христианство получить «входной билет в европейскую культуру». Штерн вошел в нее, оставаясь евреем.
Следующим за ним поколениям еврейских математиков было легче покорять вершины, ибо перед их глазами всегда был пример скромного гёттингенского профессора Морица Штерна, сделавшего это в то время, когда все вокруг ему говорили: «вопрос о профессорстве не стоит».
Примечания:
[1] Беркович Евгений, «Наука в тени свастики», «Нева», №5 2008. См. также Беркович Евгений. «Вы уволены, господин профессор!». «Заметки по еврейской истории», № 3(94) 2008.
[2] См. Prinz Arthur, Juden im deutschen Wirtschaftsleben, 1850-1914 (Schriftenreihe wissenschaftlicher Abhandlungen des Leo Baeck Instituts) (Tübingen, 1984), p. 185; E. Hamburger, Juden im öffentlichen Leben Deutschlands (Schriftenreihe wissenschaftlicher Abhandlungen des Leo Baeck Instituts) (Tübingen, 1968), pp. 56-58.
[3] Beyerchen Alan D. Scientists under Hitler: Politics and the Physics Community in the Third Reich. Yale University Press. New Haven 1977[4] Kissner Martha. "Carl Wolfgang Benjamin Goldschmidt und Moritz Abraham Stern, zwei Gausschüler jüdischer Herkunft," Mitteilungen der Gauß-Gesellschaft, 1982, 19:37-62.
[5] Беркович Евгений. От Моисея до Моисея не было равного Моисею. «Заметки по еврейской истории», 2002 №8
[6] Беркович Евгений. Реформы в иудаизме - вчера, сегодня. Завтра? В книге «Заметки по еврейской истории», М. «Янус-К», 2000.
[7] Альфред Лёви, как и многие профессора-евреи, был уволен в 1933 году на основании закона о чиновничестве. Альфред не дожил до главных событий разворачивавшегося преследования евреев – он умер в январе 1935 года. Через несколько лет перед угрозой неминуемой депортации его вдова покончила собой.
[8] Эрой Альтхоффа называют период с 1882 по 1907 год, когда в Прусском министерстве культуры отделом науки и высшего образования заведовал Фридрих Альтхофф. Ему, в конечном счете, принадлежало право назначения профессоров в прусские университеты, в том числе, в Берлин и Гёттинген.
Евгений Беркович
Родился
в 1945 году. Окончил Московский государственный университет, кандидат
физико-математических наук. По профессии математик, имеет более 150 научных
работ в области прикладной математики и кибернетики. С 1995 года живет в
Германии, работает в крупной немецкой фирме по разработке прикладных
программных систем. Параллельно со своей основной специальностью уже давно
изучает еврейскую историю и еврейские традиции. Его статьи на эти темы
печатаются в русскоязычных изданиях Германии, США, Франции, Израиля.
Jüdische Mathematiker in der deutschsprachigen akademischen Kultur
Jüdische Mathematiker in der deutschsprachigen akademischen Kultur