Страницы

Вечен ли свет жизни?



Лев Клейн

Археологическая литература о погребениях и погребальных обрядах, естественно, чрезвычайно обильна, но книга московского археолога Юрия Александровича Смирнова всё же стоит особняком. Для такой категории книг она называется странно: «Вечный свет жизни», и содержание ее раскрывается только в подзаголовке: «Сакральные тексты и погребальные традиции» (Москва, изд. «Человек», 2013). Увы, мы знаем из астрофизики, что мир конечен, и, как он зародился некогда во время Большого взрыва, так, возможно, и погибнет. Единственным утешением является то, что это будет через много миллиардов лет. Не оставляет надежды и христианская религия — она тоже учит, что конец света наступит, и даже в не столь отдаленные времена. Что уж и говорить о политической ситуации — тут ядерная катастрофа выглядит очень даже возможной на глазах ныне живущего поколения.

Я знаю Юрия Александровича давно не только лично, но и по его основательным трудам, например по фундаментальному труду о мустьерских (преимущественно неандертальских) погребениях. О тех, относительно которых долго стоял вопрос, погребения ли это или всего лишь оставление умерших животных родными, не доросшими до человеческого сознания. Смирнов доказал, что это настоящие погребения, что неандертальцы — люди, заботящиеся о том, что становится с их умершими сородичами и, видимо, имеющие представление о мире ином и потустороннем существовании, стало быть, о душе.

В новой работе, изданной тиражом в 500 экз., Смирнов собрал все сведения о Книгах мертвых — египетской, тибетской, индуистской, мезоамериканской (индейцев майя) — и проследил их отражение в заупокойном каноне соответствующих религий, в олицетворениях смерти. В отдельном разделе этой части книги Смирнов рассматривает Апокалипсис (Откровение Иоанна Богослова) как нечто вроде христианской Книги мертвых (его сближения весьма интересны и правдоподобны), а в другом разделе он предлагает рассмотреть волшебные сказки как древнейшие Книги мертвых.

В.Я. Пропп показал, что волшебные сказки отображают обряд инициации, а ведь инициация инсценирует умирание и последующее воскрешение инициируемых, Баба-Яга в избушке на курьих ножках давно понята как мертвец в гробу. Эти экскурсы являются блестящими идеями и при всей эксцентричности обогащают наше понимание всей этой сферы культуры.

В части второй Смирнов разбирает сакральное право и похоронные обычаи. Он, как и в первой части, занимается тут только цивилизованными народами, оставившими хорошие описания похоронных обычаев. Это древнеримские законы, библейские предписания, похороны и траур в иудаизме, то же в христианстве и мусульманстве, далее в зороастризме и маздеизме, в ведизме и индуизме, в конфуцианстве, всё это с обильным цитированием источников, но без малейшего приведения археологических свидетельств, хотя они, конечно, неимоверно богаты и наглядны. В данной книге представлена только письменная часть материалов, но представлена хорошо. Эта вторая часть может служить отличным справочным пособием.


Древнеегипетская Книга Мертвых. Суд

Вернемся, однако, к первой части. Именно в ней находится объяснение странного названия книги о Книгах мертвых и похоронных обычаях цивилизованных народов. Дело в том, что, как ясно из текста, автор сам верит в ту основную идею, которую развертывают Книги мертвых, — идею о жизни после смерти. Когда он говорит о «вечном свете жизни», он имеет в виду не жизнь в космическом масштабе, а индивидуальную жизнь каждого человека — она должна продолжиться после его смерти как жизнь его души в мире ином.

Что ж, это идея всех или почти всех религий. На эту тему были написаны тысячи богословских трактатов на разных языках. По-видимому, Смирнов издавна веровал, — это его личное дело, и как это сообразуется с его статусом ученого, да еще в такой сильно конфликтующей с религией сфере, как археология (взять хотя бы библейскую хронологию или вопрос о возникновении человека), — опять же, ему решать. Он хранил свои верования в глубине души и делал свое дело в археологии профессионально.

Выступить с открытым забралом в печати его побудил успех книги Рэймонда Моуди Life after Life («Жизнь после смерти») в 1975 году в США. Моуди обобщил воспоминания 150 пациентов, переживших «малую смерть» (клиническую смерть), о своих видениях, оставшихся в их памяти при возвращении к жизни. Все они видели какой-то туннель, световое пятно, падение или полет к нему, встречи с какими-то существами, мытарства, суд над поступками, города света и т. п. За книгой Моуди разом появились тысячи книг его последователей. Еще бы! Такое подтверждение верований экспериментальной медициной! В советском государстве книга Моуди появилась сначала в самиздате в 1978 году, потом в открытой печати в 1990-м. За ней последовали книги Дж. Кларка, Р. Моритц, Форда Артура, архиепископа Луки (Войно-Ясенецкого), Роуч Мэри и т.д. Вот и Смирнов решился, присоединив к опыту «посмертных состояний» психоделический опыт принимавших сильные обезболивающие «и другие наркотические препараты» («Роман с кокаином» М. Агеева, «Морфий» М. Булгакова и т.д.).

Он подметил, что в Тибетской Книге мертвых («Бардо тхедол») описанные явления в мире ином совпадают с явлениями, описанными Моуди: туннель, светоносное существо, загробный суд и т.д.

Приводя все доказательства в пользу идеи Моуди и «своей» о пребывании душ (сознания) в мире ином, Смирнов по нормам религиозного писательства и прозелитизма совершенно не упоминает те чисто медицинские, физиологические объяснения, которые были даны всем этим видениям — как «посмертным», так и психоделическим. Объяснения (психиатра Р. Сигела, Н. Губина и др.) специфическими механизмами деятельности мозга при обедненном снабжении кровью, кислородном голодании и других факторах в этих ненормальных условиях, когда зрение в столь экономном режиме сосредоточивается на узком кружке и человек видит туннель, световое пятно. Это ведь классическая тема галлюцинаций. Сейчас есть ряд исследований, объясняющих многие формы первобытного искусства типичными галлюцинациями при приеме галлюциногенных препаратов, которые часто употреблялись в разных древних культурах (мухоморы, пейот, эфедра, мандрагора и др.). Первобытные люди изображали свои галлюцинации, и эти их рисунки совпадают с рисунками современных наркоманов. Смирнову, конечно, известны эти исследования. Почему же о них нет ни слова?

Если бы Смирнов поступал в данной ситуации по нормам научного исследования, он должен был бы рассмотреть все объяснения и выбрать наиболее убедительные по научным критериям.

В книге есть и дополнительные экскурсы в защиту православного миропонимания. В частности, по констатации Смирнова, несколько независимых источников (евангелических, исторических и геологических) подтверждают факт землетрясения в Израиле в первой половине I века н.э. Более того, они называют три возможных даты этого события, а именно 31, 32 и 33 годы нашей эры (с. 26). А тем самым они подтверждают, по мысли Смирнова, факт чуда — реакции самой природы на казнь Иисуса Христа. «И вот завеса в храме разодралась на две части сверху и донизу» и т.д. И Смирнов приводит со своей стороны ряд доказательств, стоящих за каждой из этих трех дат. В каждом случае названо и конкретное число — 23 марта 31 года, 25 марта 32 года и 3 апреля 33 года. Смирнов считает, что наиболее заслуживает доверия последняя дата.

Когда в современном суде говорят, что событие могло произойти в три разные даты и приводят весомые доказательства каждой, то это означает, что все доказательства несостоятельны и что доказательства реальности события нет. Я не говорю, что не было такого события, вполне могло и произойти и даже совпасть по времени с нужной датой — в этом районе часто происходили землетрясения. Но когда о нем сообщают расходящиеся свидетельства, то мы этим свидетелям не вправе доверять в целом.

Ю.А. Смирнов имеет полное право исповедовать ту или иную религию, но тогда нужно решить изначально, какую именно работу он пишет: научное исследование или теологический трактат. У них разная постановка вопросов, разные критерии оценки достоверности, разные системы доказательств, да и разная аудитория.

Ю.А. Смирнов столь проникся истинами, которые он открыл для себя, что вывод из первой части своей книги сформулировал в стихах:
Когда-нибудь и я
В долину Смертной тени
Конечно же сойду обиды не тая
Когда закончатся последние ступени
Последние страницы Книги Бытия
Тогда откроется иная Книга Мертвых
Иное Бытие — Другие Берега
И меж брегов сознаньем полустертых
Блеснет Надеждой Новая Стезя
               ЮС
Я значительно старше Юрия Алексеевича, и мне предстоит «сойти в долину Смертной тени» значительно раньше его. Никакой Новой Стези мне там не видится. Этой надежды у меня нет. Всё, что мне суждено сделать, сделано и предстоит сделать здесь. Жить после смерти я буду только в том, что я успел сотворить при жизни в этом весьма несовершенном, но очень привлекательном мире. Планировать себе иную жизнь в ином мире — традиция давняя, но не представляющаяся мне трезвой. Шахида ждут там 72 девственницы, христианина — райские кущи, меня там не ждет никто и ничто. Предпочитая сознавать, что возможности исчерпаны, кладешь последние штрихи. Соответственно и нужно поступать в оставшееся время.


Затронутая Львом Самуиловичем тема оказалась настолько важна, что выпускающий редактор ТрВ–Наука не удержался от нескольких мировоззренческих вопросов.

  • Вы с определенностью пишете, что надежды на жизнь после смерти нет. Как возникла Ваша уверенность? Все-таки утверждать наверняка нельзя. Я не христианин, но, насколько я понимаю, христиане верят, что после смерти нас ждет более полноценное бытие и мы не можем выносить о нем твердые суждения, как не могут судить об освещенном мире и тем более о солнце узники в пещере.
— По этому вопросу я никогда не заморачивался. Слишком ясно передо мной вырисовывались корни религиозных представлений, и корни эти уходили в очень примитивную систему мышления и в очень слабый объем знаний. Причем я всегда понимал, что бремя доказательств лежит на тех, кто это всё утверждает. А сколько-нибудь веских доказательств нет. А насчет того, что, может быть, мы чего-то не знаем и вот там-то есть все доказательства… Такие возможности бесконечны и абсолютно нереальны. Вполне возможно, что у меня под письменным столом сидит зеленый носорог, но мы его пока не можем обнаружить. Будем всё же исходить из того, что его нет. И мыслить о нем совершенно бесполезно.
  • Однако многие верующие люди отнюдь не отличаются ни примитивным мышлением, ни слабым объемом знаний. Получается, все они лукавят? Все недостаточно трезвы? Или религия что-то вроде музыки: одни понимают ее, радуются хорошей и корчатся от плохой, другим она недоступна?
— Вы сами частично ответили. Одни умные верующие безусловно лукавят, подделываясь под популярный и похвальный тренд, полагая, что это им недорого стоит, а доход огромный. Многие недостаточно трезвы, поддаваясь тому опьяняющему воздействию религии, которое она за долгие века доминирования наработала. А главное — религия отвечает на мучительные запросы людей с чувствительной и ранимой психологией, не могущих вынести тяжесть сурового знания очевидности: неизбежность своей смерти, случайность распределения счастья и т.п. Иной мир, вечная душа, выдуманные фигуры покровителей всего, возможность молитвами выпросить счастье дают утешение, надежду, отгоняют страхи. Но и порождают другие страхи: укрепляют в морали тех, кто иначе не умеет мораль обосновать. То есть ни ум, ни объем знаний не гарантируют психологической стойкости. Для тех, у кого ее нет, — подпорочка: религия.
  • Почему пустота после смерти не лишает Вашу жизнь смысла? Вам близка идея стоиков «жить вопреки»?
— По этому вопросу мыслить можно, но начнем с того, что заведомого, природного смысла у жизни нет. Есть причина. Для нас жизнь — это данность. А смысл — это цель. Цели мы ставим себе сами. Исходя из сложившихся условий, из воспитания, из традиций и исторической ситуации. То есть мы сами наделяем жизнь определенным смыслом. Врожденный инстинкт заставляет нас ценить жизнь свою и своих детей, но воспитание, традиции и ситуация ставят некоторые ценности выше жизни. Вообще дети и следующие поколения, само сознание их наличия не позволяет приравнивать конечность индивидуальной жизни к пустоте. Так образуемый смысл дезавуирует пустоту. А оформлять ли это идеями стоиков, циников или кого-то еще — дело десятое.



Лев Клейн,
историк, археолог, культур-антрополог, 
филолог, историк науки