Персидская мистика. Мистерия Халляджа

Бесспорно, за всю  1400-летнюю историю исламской религии самой парадоксальной фигурой в ней был мистик по имени Хуссейн Мансур, известный под прозвищем Халлядж и живший около тысячи лет назад. Споры вокруг него и его жизненного пути ведутся сегодня среди мусульманских интеллектуалов почти с таким же накалом, как в ту далекую епоху

Исламская традиция наиболее настороженно относится к вопросам возможности соприкосновения божеского и человеческого. Человек, называемый Мансуром Халляджем, вошел в историю благодаря своему возгласу: "Анальхагга", что дословно значит: "Я – Истина", или "Я – Господь", ибо в арабском слово "хагг" может иметь оба этих значения. За то, что он объявлял об этом не только среди своих учеников, но и в средоточии народа, Халлядж принял мученическую смерть, будучи казнен около тысячи лет назад на главной площади Багдада.

В фигуре Халляджа сконцентрировалось учение исламского мистицизма (называемого ирфаном, а также суфизмом) в его наиболее явном внешнем проявлении. Согласно взглядам арифов (мусульманских мистиков), Халлядж подразумевал во фразе "Анальхагга" растворение мистика в сущности Божьей, поэтому трактовать возглас нужно, грубо говоря, так: "во мне осталось только оболочка Мансура, внутри же меня нет ничего, только голос Божий".

Но есть и иные точки зрения. В истории Халляджа без труда можно найти сюжетные параллели с крестными муками Иисуса так, как они описываются в Евангелиях. Религиозная группа "Аллиюллахия", тайно существующая и поныне в Иране и сходная по центральным воззрениям с сектами русских хлыстов 17-19 в.в., считает Халляджа наряду с Иисусом и имамом Али (двоюродным братом и зятям Мухаммеда, пророка Ислама) прямым воплощением Бога-Вседержителя! Видимо, так же поняли возглас "Анальхагга" и те, кто казнили Халляджа, поскольку с точки зрения Ислама такое утверждение – прямое богохульство.

Однако центральный момент в мистерии Халляджа – не только и не столько сам этот возглас, сколько мученичество, выраженное сперва в полугодичном заключении в багдадской тюрьме, а затем – в многочасовом процессе казни четвертованием. Об этом и будет наш рассказ.

Облегчит задачу то, что лучшие мистики, философы и поэты мусульманского Востока оставили свои свидетельства этой поразительной истории мученичества, в действительности не похожей ни на какую другую, несмотря на внешнее сходство. Мансур Халлядж принял свою муку со счастьем, как подарок – и сознательно шел к ней всю свою жизнь. Вот как повествует об этом шейх Аттар, один из известнейших мистическтих персидских поэтов:

 "Когда собрались отрезать ему язык, Халлядж попросил мгновение отсрочки, и, повернув лицо к небу, взмолился: о Боже! Во имя всех мучений, кои я протерпел на пути Твоем, прошу: не погуби этих людей, истязающих меня! Слава Тебе, что руки и ноги мои отсекли, когда я был на пути к Тебе! А когда голову от тела отделят, пусть в лицезрении красоты Твоей застынет она на колу эшафота".

Выходит, говоря еще до казни "Анальхагга", Мансур все же немного лукавил. Он еще не совсем слился с Истиной – это должно было произойти в кульминационной точке мистерии его жизни. Но наверно, это небольшое лукавство можно простить.

Что же нам известно о жизни Халляджа до казни? Обратимся к свидетельствам его сына Хамда^[1].

"Мой отец Хуссейн бен Мансур родился в крае Биза, а детство провел в городе Тостаре^[2], там же начал обучаться у Сахела бен Абдуллы Тостари, у которого учился два года.

Иногда грубую одежду одевал, временами чалму и мантию (одежду духовенства) одевал, иногда – военные доспехи. В возрасте восемнадцати лет он отправился из Шуша в Басру. В облачении шейха перед Умраном Османом Мекки и Джунейдом бен Мохаммадом предстал, восемнадцать месяцов учился у Умрана. Тогда же взял в жены мать мою, дочь Абу Йакуба Агте. Эта женитьба не понравилась учителю, и между Абу Йакубом и Умраном случился большой конфликт.

Вскорости отец совершил хадж и вернулся в Багдад, окруженный сонмом дервишей. Он захотел стать учеником великого Джунайда, но тому пришелся не по нраву. Халлядж вернулся с семьей в Тостар, где прожил два года. Там обрел множество учеников, однако мистики Тостара из-за этого сильно невзлюбили отца. Умран Мекки также не оставлял Халляджа своей злобой, написал множество писем народу Хузистана, где обвинял отца во множестве ошибок и искажении Истины. Недруги отца хотели, чтобы он одежду суфия снял, а плащ с рукавами и халат одел, с обычными людьми смешался бы. Но Халлядж поступил по другому: на пять лет уехал в восточные области халифата: сперва посетил Хорасан и Маверальнахр, потом – Систан и Керман, некоторое время прожил в Фарсе, и повсюду народ к Богу призывал.

Народ Фарса его прозвал "Абу Абдаллах" ("Отец рабов Божьих"), для них он множество книг написал. Затем верулся в Ахваз, повсюду он произносил пламенные речи, повсюду у него появлялось множество учеников, которые следовали за ним. Людям о тайнах поведал и их собственные сердца для них открывал, потому в Хузистане его звали "Халлядж"^[3], и это прозвище осталось за ним на всю жизнь.

Затем вторично совершил хадж, заплатанное разноцветное рубище надев. Множество народа сопровождало Халляджа. Тесть также стал ему завистником, врагом и все самые страшные обвинения, которые мог, на него изливал.

Отец постоянно переезжал с места на место. Из Басры в Багдад, из Багдада в Ахваз и так далее. Мы с матерью видели его не очень часто. Наконец он предприянл самое большое свое земное путесшествие. Поручив меня заботе преданного ученика, он отправился в далекие страны, дабы язычников и идолопоклонников к Истинному Богу призвать.

Следущее известие от отца было из Индии. Затем второй раз в своей жизни посетил Маверальнахр и Туркестан. Повсюду народ к Господу призывал и книги для язычников написал, которые теперь утеряны. Об этом периоде жизни отца известно мало, я могу судить лищь по тому, что в письмах, что приходили ему по возвращении из Индии, его называли "Отец спасения", в письмах из Китая и Туркестана к нему обращались как к "Отцу-помощнику", в письмах из Хорасана его именовали хозяином проницательности и прозорливости, в письмах из Фарса называли "Отшельник, отец рабов божьих", а в письмах народа Хузистана он был упомянут под именем "шейха, досконально разбирающегося в тайнах". В Багдаде некоторые называли его "Очарованным", а в Басре его называли "Странствующим"^[4].

По возвращении об отце стали судачить еще больше. Он отправился в хадж в седьмой раз и прожил возле Каабы два года. Затем вернулся в Багдад, где купил землю и построил дом. В это же время один из его врагов именем Сухаммад бен Давид с групой факихов поднялся против отца. Они подготовили его дальнейшие несчастья.

Некоторые считали отца чародеем, некоторые – сумасшедшим, некоторые же – чудотворцем и были глубоко уверены: чего отец у Господа ни попросит, все немедленно исполнится".  

Мы видим, что путь Халляджа был довольно странен, если пытаться поместить его в рамки традиционной учености. Человек, несколько раз менявший учителей, а впоследствии не на жизнь, а на смерть ссорившийся с ними – для восточного человека выглядит очень подозрительным. Были ли эти учителя – прославленные люди своей эпохи – слишком мелки для Мансура, или, напротив, он сам был неуживчивым человеком, разъедаемым изнутри черной желчью гордыни?

Показателен случай с Джунейдом – одним из самых известных мистиков во всей истории Ислама. Вот что говорит шейх Аттар:

"Халлядж вернулся в Багдад и хотел стать учеником Джунейда, однако тот не дал ответа, только сказал: вскорости твое тело окрасится кровью на эшафоте. На что Халлядж ответил: в тот день, когда мое тело окрасится кровью на эшафоте, ты наденешь одежду слуг мира дольнего.

Когда вышла фетва о том, что Халляджа надо казнить как еретика, халиф потребовал подписи Джунейда. Тот одел чалму и мантию (одежду духовенства), отправился в медресе и написал под фетвой: ввиду внешних обстоятельств поведения Халляджа, его надо казнить. Но в душе он Бога знает".

Предоставим слово одному из противников Халляджа, историку Табари:

"В том году Хуссейну Мансуру по прозвищу Халлядж отвесили тысячу плетей, затем отрезали ему руки и ноги, убили и тело его сожгли... Этот Халлядж был мужчина порочный и еретик, ездил по разным городам и везде невежественный народ дурил. Суннитам он представлялся суннитом, с шиитами вел себя как шиит, мутазалитам говорил, что он – один из них. Был он большой ловкач и шарлатан, был весьма искусен в химии и врачевании, и эти способности в жульничестве своем использовал. Одновременно народ к Богу призывал и еретические речи вел, на Господа Великого и Славного и на пророков Его хулы многие возводил. Писал книги, полные безбожия, в коих говорил: "Всемирный потоп, уничтожение Ид и Самуд^[5] – моих рук дело". Собирал сподвижников своих и говорил: "Ты – Ной, ты – Моисей, ты – Мухаммед; души их в тела ваши низведу". Некоторые из невежественных последователей его утверждали, будто бы Халлядж вдруг из воздуха перед ними появлялся! Мохаммад Сули рассказывал: я говорил с этим человеком, увидел невежду, притворяющегося мудрецом, распутника, скрывающегося под рубищем отшельника, гиену, позор которой я раскрыл".

Правду ли говорит историк – а если да, то верно ли он понял то, что в моменты откровений произносил Халлядж? Шейх Аттар рассказывает, что, если верить молве, Халляджа после его проповедей прогоняли из пятидесяти городов!

Смотрите: вот пример для вас!

Он горд был, не ужился с нами;

Глупец, хотел уверить нас,

Что Бог гласит его устами!  

Однако, почти не снискав поддержки у лучших людей своей эпохи, Мансур Халлядж был по достоинству оценен мистиками более поздних времен (хотя и среди них нашлись яростные противники "Анальхагга"). Среди "адвокатов" Халляджа самый, может быть, великий философ исламского мира шейх Газзали Туси, а также уже упомянутый шейх Фадриддин Аттар Нишабури, философ и поэт – не столь популярный, как Хайам или Саади, поскольку его книги воспринять гораздо сложнее. Его поэма "Язык птиц" – о таинственном преображении тридцати птиц, включая не только орлов и ястребов, но и весьма скромных существ вроде удода и воробья, в огромную священную птицу Симург, символизирующую единство бытия.

Также Аттар оставил нам выдающийся образец духовной прозы (жанр, вообще-то, редкий на Востоке) – "Жития друзей Господа", и в нем немало места уделил Мансуру Халляджу.

"Человек, погибший на пути Бога, этот лев леса познания, этот погруженный в бурное море истины, Хуссейн Мансур Халлядж – да пребудет с ним милость Божья – дела удивительные творил, которые никто больше повторить не смог".

Выражение "погибший на пути Бога" можно здесь понять и как "убитый Богом". Чтобы понять это, нужно вспомнить святой хадис (т.е. переданный Пророком Мухаммедом непосредственно со слов Бога):

"Кто жаждет Меня – обретает, кто обретает – познает, кто познает – в любви ко Мне пребывает, кто любит Меня – того и Я люблю, а кого люблю, того Я убиваю, а если кого убиваю, то цена крови за Мной, а коль цена крови за Мной, то Я сам – возмещение ему".

Далее Аттар Нишабури продолжает:

"Некоторые считали Мансура Халляджа чародеем, а некоторые из верных слуг мира сего причисляли его к кяфирам (неверным). Иные обвиняли его в пантеизме, иные считали его признающим земные воплощения Бога^[6]. Но те, до кого доносится аромат Единобожия^[7], 

не могут согласится с этой хулой. Возможно, эти слухи произошли от того, что группа зиндиков в Багдаде называли себя "халляджами" и, будучи пантеистами, считали себя последователями Мансура – но это означает лишь, что они ничего из его прекрасных слов так и не уразумели.

Многие удивляются, что язык Халляджа произносил "во мне Господь". Почему же все понимают, что, когда из дерева доносился глас Божий^[8], говорило вовсе не само дерево – и не могут понять, что в этих словах Халляджа была истина, ибо самого Хуссейна Мансура в них не было?

Халлядж был высок в аскетизме и поклонении Богу, а также в понимании Единобожия. И в собрании нехитрых обычных людей, и в следовании шариату и сунне он выглядел в высшей мере достойно. Однако многие шейхи выражали недовольство им – не потому, что знали что-либо порочащее Халляджа со стороны Ислама, а потому, что не одобряли его опьяненности Истиной.

Когда кто-то его спросил, что является высшим проявлением добродетели терпения, столь ценимой мистиками, Халлядж ответил: когда у человека руки и ноги отрубают, а затем вешают. Поразительно, как точно сбылись его слова.

Однажды Халлядж сказал Шабли^[9]:

"О Абу Бекр! Главное не в том, что мы великую цель помним, странствуя по свету, а в том, что собственную мученическую смерть перед лицом своим видим".

Сам же Шабли говорил о Мансуре:

"Я и Халлядж – словно один человек. Но когда я приблизился к помешательству (опасность, нередко подстерегающая мистиков), я спасся, он же разум свой погубил".

В чем же были убеждения Халляджа, его философская доктрина и мистическая практика? Что все-таки в точности подразумевалась под "Анальхагга"? Увы, дать четкий ответ на этот вопросы сложно. Книги, написанные им, не сохранились, остался лишь диван его стихов. Современники и потомки приписывали Хуссейу Мансуру самые различные, часто несовместимые высказывания.

Из теоретических обоснований позиции Халляджа более всего интересно разъяснение возгласа "Анальхагга" выдающимся исламским мыслителем Газзали Туси – человеком, которому удалось примирить в мусльманской доктрине социальное подвижничество и личностный мистицизм, то есть хотя бы в области теоретических построений приблизить Ислам к тому состоянию гармонии, в каковом он пребывал в личности Пророка Мухаммеда и его наследника Имама Али. Итак, вот что пишет Газзали в разъяснение возгласов Халляджа – надо сказать, что это толкование довольно смело, вполне в духе самого Мансура:

"Созерцание красоты связано с собственной красивостью, поскольку само совершенство красоте Своей не может найти исхода, разве что в зеркале любви влюбленного. Следовательно из-за этой красивости влюбленный достоин, чтобы Возлюбленный красоту Свою в зеркале любви и жажды влюбленного ясно созерцал. Это – тайна великая и ключ ко многому скрытому. Посему влюбленный к красоте Возлюбленного ближе Самого Возлюбленного, который посредством влюбленного видит красоту и прекрасность Свою. Значит, влюбленный по сравнению с собой по отношению к Возлюбленному более "сам". И потому влюбленный от видения Его к Нему большее рвение приобретает.

Здесь влюбленный ближе к Возлюбленному, чем он сам; чудеса любви – условие рассоединения влюбленного с собой, чтобы достичь положения, при котором он уверен, что сам и есть Возлюбленный. Высказывания "Я – Истина" и "хвала Нам, Величайшему" – это самое положение. И если влюбленный в первоисточнике изгнания от себя, разлуки с собой и смерти собственных желаний пребывает, то неизбежно понимает, что он и есть Возлюбленный.

Собой в себе быть – это одно, а собой в самости Возлюбленного быть – совсем иное. Самому в самости своей быть возможно только в робком начале любви. Подлинный же влюбленный от себя отказывается. Так он уничтожает в себе киблу мира сего, но одежду паломника одевает для кружения вокруг подлинной, святой Каабы^[10]. Тварная вселенная этой мудрости не вмещает, разве те создания, что идут описанным путем".

Центральное понятие всего исламского мистицима – "вахдате воджуд", или же "единство бытия". Слаще ощущения такого единства, согласно мнению арифов, ничего не существует. Халляджу принадлежит одно из лучших изречений на эту тему, которое запомнил и привел его слуга бен Фатек:

"Сердце мое трепещет от легкого ветерка, который от любви к Тебе чувствую; распростертость небес и земли, горных цепей слишком малой и беспомощной ощущаю. Клянусь Тебе, если весь рай взамен одного мгновения из мгновений, или взамен одного горячего вздоха жизни моей мне предложишь, никогда такой замены не захочу. И если весь огонь ада со всеми мучениями, кои в нем создал, на меня обрушишь, но ни мгновения от меня не удалишь и не скроешь, я буду спокоен. О Боже, всех рабов своих прости! Им милость ниспошли, а на меня не ниспосылай, поскольку я ради себя с Тобой не в распре, и ради истины своей от Тебя ничего не хочу. Делай со мной, что хочешь".

Сперва это высказывание Халляджа может вызвать недоумение. Не странно ли для мусульманина предпочесть раю свою земную жизнь и не боятся ада, которого завещает бояться Коран? Однако смысл фразы – совсем в другом. Мистик находится в состоянии предельного счастья от того, что слышит музыку средоточения мира, из которой ни единой ноты пропустить нельзя, ибо тогда эта мелодия потеряет свою гармонию и единство замысла. Это и "клейкие листочки" у Достоевского, и "Пророк" Пушкина:

И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полет,
И гад морских подводный ход.
И дольней лозы прозябанье.

Параллель – вполне корректная, ибо слова истины не знают границ ни в народах, ни в эпохах. Что же касается рая и ада, то эти понятия употреблены у Халляджа в значении желания избежать несчастий и получить награду (пусть даже духовную), отделенную от сути Божьей.

По моему мнению, одно только это изречение Хуссейна Мансура Халляджа – исчерпывающее свидетельство истинности его пути к Богу, искренности его исповедания Ислама, его чуждости самовозвеличиванию. В мире всегда было много лжепророков и еретиков, которые более или менее ловко обманывали людей – однако все они были способны лишь на передергиванин чужых мыслей, никто из них не мог так тонко, емко и прекрасно высказать то высокое, что и сказать-то почти невозможно! Что же касается обвинения Халляджа в пантеизме, а также в смешенни божеского и человеческого, против этого красноречиво свидетельствуют слова самого Мансура, сказанные им перед восхождением на эшафот и переданные нам его слугой бен Фатеком:

"О Господь! Твоя Истина проникла в истину мою, а истина моя проникла в Истину твою. Поклянись же, что эти два проникновения не будут противоречить друг другу. Пусть сила Истины твоей со слабостью истины моей не сольется, и пусть истина моя рассеется. Истина же твоя да не смешается с грубостью истины моей, но пусть охватит и поглотит ее".

Именно сам момент мученичества Халляджа больше всего привлекал мусульманских ученых и писателей, которые оставили множество свидетельств на эту тему, по большей части не особенно интересуясь тем, чем была вся предыдущая жизнь мученика. Противники же Халляджа почему-то этот момент обходили, упоминая его парой строк, а сосредотачивали свое внимание на спорных деяниях Мансура до казни.

Вот что передает слуга шейха бен Фатек о первом шаге на пути страдания – полуторагодовой неволе:

"В то время, когда Халлядж был заключен в Багдаде, я однажды посетил его и пробыл в темнице до ночи. Пришел тюремщик и заковал Халляджа, даже наложил ему на шею железный ошейник с цепями и запер его в узкой камере. Хуссейн спросил у него: "Почему ты так поступил со мной?" Тюремщик ответил: "Имею указание".

Тогда Халлядж спросил: "Ты сейчас уверен, что хорошо заковал меня и заключил в надежное место?" И вдруг единым движением совлек с себя кадалы и цепи, словно они были сделаны из мягкого теста. Затем сделал рукой знак стене, и в ней открылся проем. Застывший в удивлении тюремщик увидел звездное небо. Халлядж же простер руки к мучителю и сказал, смеясь: "Вот как ты выполнил свое указание"! Опомнившись, тюремщик снова заковал Халляджа, а утром сообшил об этом удивительном случае халифу Аббаси, коего страшилась вся земля. Придворные были поражены. Тогда Насер Гашури, один из ближайших доверенных халифа, получил от него приказ воздвигнуть для Халляджа отдельный дом в пределах тюремной ограды. Насер выстроил этот дом и даже украсил его коврами. Там Мансур и прожил до самого дня своей казни".

А вот что рассказывает о периоде заключения Халляджа его сын Хамд:

"Домик был окружен отдельной стеной, в которой была дверь, ведущая во внутренности тюрьмы. В первый год заключения многие люди посещали отца. Затем посещения запретили, и Халлядж провел пять месяцев один за этой стенкой. Только раз туда удалось тайно проникнуть Абу-аль-Аббасу бен Ата, и еще один раз – Абу Абдулле бен Хафифу.

Я вечер и ночи проводил в доме матери, днем же прислуживал отцу. Два месяца я тоже был заключен в тюрьме, а ведь мне было в это время всего восемнадцать лет.

В ночь перед тем, когда его вывели из тюрьмы и возвели на эшафот, Халлядж проснулся и прочитал ночную молитву. В конце молитвы он двукратно прибавил возглас: "Дела мои коварством исказили!" В молитвах он провел большую часть ночи. Затем надолго замолчал и вдруг вскричал: "Истина, истина!.." Снова поднялся на ноги, накинул на плечи плащ, повернул лицо в сторону киблы, воздел руки и к разговору с тайной приготовился.

Слуга отца, Ибрахим бен Фатек, вместе со мной был при нем, и мы часть его разговоров услышали. Говорил: "Мы, дети Адама – свидетели Твои. Мы – под защитой милости Твоей. Ты делаешь явным то, что захочешь, из сущности Своей и деяний Своих. Ты – Господь неба и земли, Ты создал само течение времен и образы на холст мироздания нанес. Смыслы всего сущего в Твоем высоком присутствии склоняются в поклоне. Материя по приказу Твоему соединяется, а суждения по велению Твоему в предметах форму обретают. Что угодно и когда угодно Тебе, таким же образом, как проявил в мире вышнем, в мире земном проявишь. Повеление Твое прекраснейшим способом в сути человека, коий есть образ духа глаголящего, господин знания, слова, понимания и могущества, абсолютного из возможных на земле, проявилось. И ты в свидетельство бытия Своего нечто из личности Своей даровал, когда меня из всего рода человеческого избрал и в заглавии чудесного речения своего начертал. Чудеса и знания мне открыл и к подножью трона предвечного Своего меня вознес, дабы для всего, что повелишь, слово "исполню" на языке моем было ^[11].

И вот кульминация мистерии Халляджа – восхождение на эшафот. Бен Фатек пишет:

"Как-то в праздник новруза (Нового года) я шел по улице вместе с Халляджем. Мы услышали звуки горна. Халлядж спросил: "что это"? "Новруз начался". Он вздохнул и сказал: "когда же мой новруз наконец случится"? "А ты какого новруза ждешь"? "Дня, когда на плаху взойду".

Через тринадцать лет, когда привели его на казнь, повернул он лицо ко мне и произнес, стоя на лобном месте: "Вот, Ахмад, и мой Новруз". Тогда я спросил "О шейх, а какой же подарок тебе вручен?". Он же ответил: "Дар прозрения и подарок твердости. И столь велики эти дары, что мне стало совестно своего прежнего желания получить их как можно скорее".

Когда подвели Халяджа к виселице, он посмотрел на ее перекладину и засмеялся так, что слезы из глаз его потекли ручьем. Затем обратил лицо к народу и увидел в толпе Шабли. Спросил у него: "Твой моливенный коврик с собой? Расстели его предо мной".

На этом коврике он прочитал намаз из двух ракатов. В первом ракате прочел из Корана: "Вас страхом и голодом испытаем", а во втором "Каждое дыхание смерть приближает".

После намаза много речей говорил, некоторые я запомнил и привожу:

"О Господь! Ты в бытии вечном, я же в Бытии временном и случайном. Дай же мне в моем временном бытии надеть одежды Твоего Бытия вечного... О Боже! Этих рабов твоих, которые собрались на этой площади Багдада, чтобы из рвения к вере и ради приближения к Тебе меня разорвать, прости милостью Своей. Если бы открыл им то, что открыл мне, никогда бы они подобного не совершили. А если бы от меня сокрыл то, что скрыл от них, тогда бы я на это высокое место бы не взошел".

Затем Хуссейн Мансур умолк и приготовился в сердце к внутренней молитве. В это мгновение Абу Халис Джелад ударил казнимого по лицу так сильно, что сломал ему нос. Все лицо Халляджа было в крови. Шабли издал сильнейший вопль и разорвал на себе одежды. Многие мистики и знатоки Истины упали без сознания. В народе смятение произошло, и насилу стража восстановила порядок".

А вот, наверно, самая прекрасная с литературной точки зрения повесть о казни Халляджа – произведение шейха Аттара, жившего черех пятьсот после Хуссейна Мансура, но обладавшего чудесной способностью без труда переноситься душой во времени и пространстве путем глубинного сопереживания своему герою:

"Слухи о поразительных речениях и деяниях Халляджа все больше разносились по мусульманским землям. Длинные языки донесели эти известия и до халифа. И собрались недруги убить его, ибо говорил: "Анальхагга"!

Сначала его по приказу халифа заточили в тюрьму. Когда бен Ата сумел перед казнью Халляджа прислать к нему человеку, который сказал: покайся в своих речениях и деяниях, чтобы спастись, Мансур ответил: пусть лучше тот, кто отправил тебя, покается в своих словах.

Рассказывают, что в той тюрьме было заключено триста человек. Однажды ночью Халлядж сказал: "Арестанты! Я дам вам свободу. Если желаете, единым жестом раскрою ваши кандалы". Мановением руки он дал знак, и все цепи с колодников упали. Вторым движением он раскрыл брешь в тюремной стене. Арестанты стали разбегаться, некоторые спросили у Халляджа: "А ты что не спасаешься?" Халлядж ответил: "Свою тайну я могу поведать только с одного места: с высоты эшафота".

Наутро тюремщики спросили у Халляджа: "Где арестанты?" Он ответил: "Я их освободил". Тогда они осведомились: "А сам почему не ушел?" И получили в ответ: "Господь бы меня упрекнул".

Когда эта весть дошла до халифа, тот сказал: "Халлядж – опасный бунтовщик. Готовьте ему казнь, а сперва отвести триста палочных ударов". Во время этого наказания с каждым ударом слышался приятный напев: "О сын Мансура^[12]! Не бойся". Шейх Сафар говорит: "Поражаюсь я твердости палача больше, чем твердости самого Мансура, ведь у палача не дрогнула рука, даже когда он слышал этот прекрасный мотив".

Один дервиш в этот момент спросил Халляджа: что есть любовь? Мученик ответил: сегодня посмотри, завтра посмотри и послезавтра. В тот день Мансура убили, на следующий день тело его сожгли, а еще через день прах по ветру развеяли.

Началась казнь. Около ста тысяч человек собралось на главной площади Багдада. Прежде чем взойти на эшафот, Мансур поцеловал его ступени. "Зачем?" – спросили его. Он ответил: "Путь к вознесению^[13] человека берет начало с вершины эшафота".

Ученики спросили у него: что ты скажешь о нас, своих верных последователях, и о них, швыряющих в тебя камнями? Халлядж ответил: вы получите от Бога одно вознаграждение, они же – два. Вы шли за мной, привлеченные изящностью речей и красотой мысли. Они же действуют в твердости своих убеждений, исполняя законы шариата, пусть и понимая их слишком просто. Шариат же – корень Единообожия, а прекрасные мысли – только ветви.

Затем каждый из толпы швырнул в Халляджа камень. Казнимый не издал не звука. Шабли же швырнул кусок глины, и Мансур вскрикнул. У него спросили: почему, когда в тебя летели во множестве камни, ты высказывал стойкость, а от одного комка глины воззопил? Ответил: они не знают, что делают, потому их легко понять. Я закричал потому, что он понимал, что этого не следовало делать".

Нельзя сказать, что Мансур не знал в эти моменты ни единого сокрушения. Бен Фатек рассказывает: 

"Когда Халляджу отрезали руки и ноги, он воскикнул: о Боже! Ты позволил мне мечты свои ночные во дне яви испытать, но такой муки я не ожидал! Ты прощаешь тех, кто хулит Тебя, почему же над тем, кто страдает на пути Твоем, не сжалишься?!"  

То, что шейх Аттар Нишабури описывает дальше, невозможно читать без содрогания. В отличии от Иисуса в христианском восприятии, Халлядж был по сути своей обычным человеком, таким же, как все мы, и телесные муки должен был воспринимать во всей полноте слабости людской. И если он находил силы улыбаться, смеятся и говорить нечто, почерпнутое из источника тайн Божих, то мы можем приписать это не какой-либо изначальной особенности, а только его личной силе, следствию его кропотливой многолетней работы по очищению своей души и приближения к Господу, только воспитанию в себе любви к Нему – и от мыслей об этой любви не могла отвлечь Хуссейна Мансура самая ужасная боль, какую только может испытать сын Адама:

"Когда Халляджу отрубили руки, он засмеялся и сказал: "Отрезать руки казнимому легко. Вы были бы сильны, если бы сумели деяния мои от подножия Божественного трона удалить".

После отрубили ноги. Хуссейн Мансур улыбнулся и сказал: "Этими ногами я мерил прах земной. Попробуйте отрежте те ноги, которыми я совершал странствия в обеих мирах".

Затем, изогнувшись, Халлядж омыл кровью из отрезанных рук лицо и оба предплечья. Когда у него спосили о смысле этого действа, он ответил: я потерял много крови и знаю, что лицо мое пожелтело. Вы можете подумать, что оно пожелтело от страха, потому и делаю это. Ведь единственные румяна, дозоленные мужчине – его собственная кровь! Спросили: а предплечья для чего испачкал? Ответил: я совершал омовение. Спросили: какое омовение? Ответил: в молитве любви – два раката^[14]. И никакое омовение для такой молитвы не подходит, кроме той, что сделал я.

Затем выкололи оба глаза. Крик вырвался из средоточия народа. Некоторые рыдали, некоторые камни швыряли.

Во время всех этих казней поблизости от эшафота стояла старуха^[15] с кувшином в руке. Она говорила: бейте и мучайте его побольше! Как мог уверять этот гордец Халляджак^[16], что говорит с Богом?!

После ему отрезали язык. Было уже время вечерней молитвы, когда ему отрубили голову. В последний момент он улыбнулся и так отдал Богу душу. Из каждого члена его слышалось мелодия: "Во мне – Истина".

Когда Халляджа убивали, в звуке каждой падающей капли его крови звучало: "Анальхагга". После тело его сожгли, но из каждой частицы праха доносилось: "Анальхагга". Затем прах его развеяли над водами реки Тигр, и река заструилась мелодией: "Анальхагга".

Перед своей гибелью Мансур говорил: когда прах тела моего бросят в реку Тигр, Багдад придет в ужас перед вздыбившимися волнами ее, ибо будет утоплен. Бросьте вслед за моим прахом в реку и мое рубище, тогда город спасется. Слуга Халляджа так и сделал, и ярость стихии, возмущенной убийцами, усмирилась.

Рассказывают, что в то время, когда Мансур страдал на эшафоте, к нему приблизился дьявол и спросил: всегда и везде говорю "я", и ты говорил "я" (т.е. "ан" во фразе "анальхагга"). Почему же на тебе благословение, а на мне проклятие? Халлядж ответил: ты это "я" в себе нес, а я – от себя удалил, приблизив к Господу.

Абассе из Туса (одна из известных женщин-мистиков) говорила: когда наступит Страшный суд, Халлядж предстанет перед престолом Господнем с закованными руками, ибо если бы не был он связан, всем душам дал бы спасение^[17].

Другой знаменитый мистик говорил:

"В ночь после казни Халляджа я молился под эшафотом, на котором он принял свою судьбу. И тихий голос мне пропел: Мы открыли ему тайну из тайн Наших, он же ее в себе не удержал – теперь ты видишь воздаяние ему." Есть и еще несколько свидетельств о подобных явлениях Халляджа.

А еще некто видел во сне, что в день Страшного суда Халлядж предстанет без головы на плечах и с чашей в руках. И послышался голос: из этой тайной чашей он будет наделять всех, чье мученичество сходно с путем его".

Так кончилась земная жизнь Халляджа – таким именно образом, как он это чувствовал и как предсказывал заранее. Как мы видели, именно к этой цели он и шел всю жизнь, чтобы в образе мученика показать народу Багдада и мира подлинную победу духа, а для своей души – совершить последний шаг к "Анальхагга". Он не только не проклинал убивающих его, не только просил Господа простить их, но, может быть единственный из всех подвижников мира, признавал правоту своих недругов, то есть принимал тот факт, что таинственным провидением Божьим люди различны в своих степенях понимания Истины, но едины во рвении к Ней. Очень может быть, что в своем сознании он был в тот момент и казнимым, и казнящим, своей кровью смыв извечное противоречие между путем избранных и путем общины.

Перед казнью Халлядж произнес: "Кто одеждой истины себя укроет, для того времени вовсе не существует".

Антон Савин  

Иран, г. Кум, 1385 год солнечной хиджры (2006)

_________________________________

^[1] Эта и последующие цитаты – персидские тексты, переведенные автором статьи.

^[2] Современный Шуш, или же библейские Сузы – город на границе Ирана и Ирака.

^[3] "Халлядж" – в данном случае переводится как "досконально разбирающийся в чем-либо", "познавший тайны до конца". Прямое значение – "трепальщик хлопка".

^[4] Это слово переводится также как "пораженный".

^[5] Аравийские племена, согласно Корану стертые с лица земли самим Господом.

^[6] То есть имеющим убеждения, сходные с христианством и хлыстовством.

^[7] Слово "тоухид", обычно переведимое как "единобожие", является одним из основных понятий в Исламе и имеет множество других значений: цельность личности Бога (в отличии, например, от христианства), гармоничность всего Божьего замысла и т.д.

^[8] Имеется ввиду случай с Мусой (Моисеем), описанный в Коране и Торе, причем в синодальном переводе Библии фигурирует "неопалимая купина".

^[9] Абу Бекр Шабли – один из известных багдадских мистиков той поры.

^[10] Метафора обряда хаджа, в котором мусльманин должен семь раз обойти вокруг святой Каабы в Мекке.

^[11] Скорее всего, "я" здесь используется в значении "совершенный человек", подобно тому как в мистичекой персидской поэзии постоянно встречается слово "мы" в сходном абстрактном смысле, безотносительно к личности поэта.

^[12] Мансур – фамилия. "Сын Мансура" нечто вроде "такой-то сын Иванов".

^[13] Слово "мирадж" обозначает обычно вознесение Пророка Мухаммеда к подножью Трона Господня. Халлядж имеет в виду, что обычному человеку можно отчасти уподобиться пророку только таким образом.

^[14] "Ракат" – этап в молитве мусльман, состоящий из одного поясного поклона и двух земных. "Вузу" – малое омовение, обязательное перед молитвой (намазом). Без вузу намаз недействителен.

^[15] Слово "аджузе" кроме прямого значения "старуха" имеет еще одно – "бренный мир".

^[16] Суфикс "ак" имеет в персидском языке пренебрежительно-уменьшительное значение.

^[17] Образ, явленный Абассе, не стоит понимать в прямом смысле, будто бы по представлению мусульман души предстанут на Страшном суде в одеждах, в цепях и т.д.