Летом 1855 года невозможно было пройтись по лондонским магазинам или заглянуть в любой английский дом, чтобы не столкнуться там с Флоренс. Причем с Флоренс в самых разных видах: бумажной, фарфоровой, стихотворной.
«Если у вас водятся деньги, вы, конечно, предпочтете фарфоровую мисс Найтингейл. Тем более, что стаффордширские заводы выпускают аж три вида: стоящую рядом с раненым солдатом; опирающуюся на колонну и книги; держащую в руках поднос. А вот фигурки Флоренс с лампой, к сожалению, нет. Но если вас интересует именно «Леди с лампой», то обратите внимание на этот прекрасный рисунок, впервые появившийся в «Иллюстрированных лондонских новостях», изображающий Флоренс во время ночного обхода раненных. И, разумеется, настоятельно рекомендуется новинка: приветственная песня для мисс Найтингейл, которой ее планируют встречать по возвращении в Англию. Да, на прошлой неделе уже была песня, эта новая. Они, знаете ли, появляются теперь регулярно. Поэмы про мисс Найтингейл тоже имеются в продаже. Вам какую: «Тень на подушке», «Звезда востока» или «Соловей на востоке»? А вы слышали, что в последнем заезде победила лошадь по кличке Флоренс? Верная ставка, имейте в виду».
Флоренция опустела — похоже, весь город перебрался в Рим на Страстную неделю. Разумеется, не было и речи, что Уильям и Фанни Найтингейл последуют этому дружному религиозному примеру. Фанни должна была родить со дня на день, да и годовалой Партенопее путешествие по жаре не рекомендовалось. Наконец, 12 мая 1820 года на свет появилась Флоренс, названная в честь города своего рождения. Теперь семейство Найтингейл было в полном сборе.
Уильям обучал дочерей так, как если бы они были сыновьями. Партенопея и Флоренс освоили не только привычные для женщин их круга каллиграфию, вышивание, пение и игру на музыкальных инструментах (базовый набор для очарования потенциальных мужей), но и историю, географию, математику, химию, физику и астрономию. Особенно в точных науках преуспела младшая.
Детство и юность Флоренс прошли между двумя поместьями семьи Найтингейл. Фанни старалась обеспечить себя и подрастающих дочерей развлечениями и светской жизнью, но в провинциальных декорациях это было затруднительно. Что расстраивало только старшую Партенопею, характером походившую на мать. Флоренс, кажется, было достаточно чтения, общения с родными и занятий математикой с отцом.
Ни одна женщина викторианской эпохи, включая саму королеву, не оставила после себя такого обширного архива. Свое первое послание младшая Найтингейл написала в семь лет: это было деловое письмо бабушке с вопросом, как лучше бороться с крысами, и приветом для бабушкиного пса Нельсона. В зрелом возрасте необходимость фиксировать мгновения и мысли достигла у Флоренс невротических масштабов. Она писала каждый день и хранила все свои письма, а также их черновики и копии черновиков — и это не говоря уже о дневниках, эссе, записках. Неудивительно, что один из биографов мисс Найтингейл поймал себя на преступном желании, чтобы «какой-нибудь пожар уничтожил таки часть архива».
«Может ли брак помочь человеку справиться с одиночеством? — рассуждала юная Флоренс в письме к матери.— Вот уж точно не те браки, которые я видела. Я видела мужей своих подруг, которые насмехались над тем, как мало жены их понимают». А вот желающих связать себя браком с сестрами Найтингейл было немало.
Обе девушки были исключительно хороши собой, но дольше удерживала взгляды младшая сестра — с ее высоким ростом, стройной фигурой, тонкими чертами лица и большими глазами. Флоренс с легкостью могла поддержать любой разговор, но флиртовать не умела совершенно, более того, зачастую даже не могла распознать флирт. Впоследствии это привело к нескольким неудобным эпизодам: очередной поклонник Флоренс делал ей предложение, поощрённый, как ему казалось, ее особой обходительностью, а в ответ получал искреннее удивление (а заодно и отказ).
|
Уильям Уайт Уоррен. Портрет Флоренс и Партенопеи Найтингейл, 1836 г. |
И все же равнодушие к вышиванию и поклонникам беспокоило родителей куда меньше, чем проявившийся у Флоренс интерес к благотворительности. Разумеется, благотворительность была обычным делом для леди — они ходили по домам бедняков близлежащих к их имениям деревень, по праздникам снабжали провизией, а детям дарили игрушки. Но Флоренс относилась к этой женской повинности куда серьезней и с явным энтузиазмом. Если она навещала больного в деревне, то делала это не единожды, а заходила каждый день до полного его выздоровления. У Флоренс появилась книжка, куда девушка со свойственной ей скрупулёзностью записывала все рецепты и способы облегчения участи больного, которые ей удавалось выведать у семейного врача.
Очевидно, что своих больных Флоренс было мало — во время приездов в Лондон девушка вместо визитов к модистке посещала больницы, заводила дружбу с персоналом и помогала больным. «Мой разум постоянно занят мыслями о страданиях людей, — делилась с матерью Флоренс. — Понимаю, это ограниченный взгляд на мир, но я не могу видеть ничего другого, и все поэты с их песнями во славу мира кажутся мне лживыми». Родителям оставалось лишь надеяться, что младшая дочь успокоится, примет мир в его несовершенстве, выберет мужа и заживет благопристойной жизнью. Их чаяниям не суждено было сбыться. Напротив, то, что они услышали от Флоренс, было максимально далеко от «благопристойности».
Чтобы получить представление о медсестрах XIX века, можно прочитать роман Диккенса «Мартин Чезлвит», в котором фигурирует персонаж Сара Гэмп. Персонаж настолько жуткий, что кажется карикатурным, хотя современники утверждали, что он вполне правдив. Сара Гэмп работает сиделкой: она груба, беспринципна, жестока и к тому же выпивает.
Профессии медсестры в современном понимании — милосердной женщины, обеспечивающей больному покой и уход, в том числе гигиенический, — просто не существовало. Единственными местами, где женщины могли обучиться основам ухода за больными, были религиозные общины и монастыри — правда, воспринималось такое обучение как часть служения Богу, а не человеку.
Разумеется, в богатых семьях дела обстояли иначе. У такой семьи был личный врач, да и в слугах, круглосуточно опекающих господ и способных выполнять функцию медсестер, недостатка не было. Среднему классу или беднякам оставалось лишь надеяться, что Сара Гэмп, которая им попадется, окажется не слишком пьющей, не склонной к воровству и хоть чуть-чуть сердечной (все три качества, особенно вместе, встречались крайне редко).
Обычно в сиделки шли отчаявшиеся старые девы или вдовы, которые не видели другого способа заработать. Они сидели у ложа больного не по зову сердца или душевной склонности, а потому что их вынудили жестокие обстоятельства. У таких сиделок не было ни базового медицинского образования, ни знаний в области санитарии (мытье рук до и после общения с больным считалось экзотической процедурой даже для врачей). Зато редкая сиделка не страдала алкоголизмом: так же, как официантам дают «на чай», сиделкам в XIX веке давали «на капельку джина».
Медсестра Вестминстерского госпиталя, с которой Флоренс завела знакомство, как-то пожаловалась на своих товарок, среди которых «почти нет непьющих, да и аморальное поведение, и связи с пациентами среди них не редкость». Учитывая подобное отношение к медсестрам, неудивительно, что, когда Флоренс объявила родителям о намерении поехать учиться медицинскому уходу в лютеранскую общину в Кайзерсверте, дома разразился скандал. И если от матери Флоренс ожидала подобной реакции, то отец, всегда принимавший сторону младшей дочери, глубоко ранил ее, заявив, что ее желание помогать больным «эгоистично» по отношению к собственной семье.
«Все мои надежды уничтожены, а планы разрушены», — записала в дневнике девушка. Отношения с семьей испортились: Флоренс свела общение с родными к минимуму, стараясь как можно чаще уходить к больным в деревне. Поэтому, когда дядя и тетя Флоренс предложили девушке поехать с ними в Египет и Грецию, она с радостью согласилась, лишь бы избежать удушающей атмосферы дома. Из этой поездки Флоренс привезла сову, которую едва живой выкупила у мальчишек на Акрополе, выходила и назвала Афиной.