Как Жан-Поль Сартр принял мескалин и его многие годы преследовал гигантский краб

Жан-Поль Шарль Эма́р Сартр

Иногда, столкнувшись с необычными идеями, люди реагируют фразой: «ты чем обкурился?» или «что ты принимал?». Такое часто предъявляют философам, отвергая их теории как бред. Но, честно говоря, мыслители иногда действительно принимают наркотики. Возьмём, к примеру, Жан-Поля Сартра, который освоил рацион основателя гонзо-журналистики Хантера С. Томпсона задолго до того, как тот отправился в Лас-Вегас на красном кабриолете, с чемоданчиком набитым кислотой, кокаином, мескалином и эфиром.

По словам Анни Коэн-Солал, написавшей биографию Сартра, в его ежедневный рацион входили: две пачки сигарет, несколько трубок табака, более кварты алкоголя (вина, пива, водки, виски и т.д.), двести миллиграммов амфетаминов, пятнадцать граммов аспирина, куча барбитуратов, немного кофе, чай и несколько «тяжёлых блюд» (что бы оно ни было). Писатель прожил 74 года.

Такие подробности не должны излишне повлиять на наше прочтение трудов Сартра. Как и в случае Томпсона, вне зависимости от того, насколько пагубны для организма писателя были выпивка и наркотики, они, похоже, не снижали его производительность или интеллектуальную энергию. Но из-за принятого однажды мескалина, мыслитель почти слетел с катушек. Тот опыт стал важным мотивом в его последующих трудах.

Работая над произведением о воображении («Воображение», 1936), Сартр хотел испытать галлюцинации. Такой шанс ему выпал в 1935 году, когда друг, доктор Даниэль Лагаш, пригласил его принять участие в эксперименте в больнице Сент-Анн в Париже, где философу под наблюдением дали мескалин (кактус, который индейцы издавна употребляли во время религиозных церемоний). «Похоже, у Сартра не было бэд трипа в классическом смысле, мучений от серьёзной и длительной панической атаки, – написал Гари Кокс в биографии Сартра. – Но ощущение было не очень приятным, ему не понравилось». Однако самые горькие последствия проявились позже.

Дня через два Сартра стали преследовать всё менее и менее приятные галлюцинации. Например, ему казалось, будто за ним гонится гигантский краб. Сартр также рассказывал, что видел орангутанов, циферблат с чертами совы и дома, щелкающие челюстями. Странные видения преследовали его добрых полгода. Позже Сартр вставил часть своих галлюцинаций в роман "Тошнота", в те сцены, где главный герой Рокантен чувствует, что сливается с окружающим пространством», – написал Роберт Шнакенберг в книге «Тайная жизнь великих писателей».

Он признался своей спутнице жизни, Симоне де Бовуар, в страхе, что однажды может перестать распознавать явь от галлюцинаций. А в 1971 году Сартр рассказал в интервью профессору политологии Джону Герасси, что крабы следовали за ним повсюду, по улицам, в аудитории... Он описал это как нервный срыв.

Я к ним привык. Просыпался утром и говорил: "Доброе утро, мои маленькие, как спалось?" Я мог болтать с ними всё время или сказать: "Ладно, ребята, сейчас мы идём в аудиторию, поэтому вы должны быть тихими и спокойными". Они окружали мой стол и совсем не двигались, пока не звенел звонок.

Через год Сартр пошёл к своему другу Жаку Лакану, чтобы провести психоанализ в связи со своими галлюцинациями. «Мы пришли к выводу, что это был страх остаться в одиночестве», – сказал он. Хотя философ ранее признавался в боязни морских животных, особенно крабов, которые вернули его в детство после эксперимента с мескалином, и стали занимать видное место в его работе, как пишет Питер Ройл в Philosophy Now.

Иллюстрация из книги «Тайная жизнь великих писателей»

Роберта Шнакенберга

Несколько упоминаний о крабах встречаются в его сборнике рассказов «Стена» и в знаменитом эссе «Экзистенциализм – это гуманизм». «В рассказе "Герострат", – отмечает Ройл, – Сартр создал персонажа Поля Гильбера, который смотрит на людей сверху и видит их как крабов». Но самое поразительное использование «крабового мотива» обнаруживается в пьесе «Затворники Альтоны», где главный герой Франц воображает, что к тридцатому веку человечество исчезнет, а вместо него будут жить крабы, для которых он записывает свои торжественные монологи.

Ройл утверждает, что образы крабов «указывают на важные философские идеи», в том числе на «возможность бесчестья, присущего самой концепции свободы», и «заслуживающих осуждения "крабов", которые отказываются принять свою свободу», таким образом, бездумно бегают группами. Ракообразные продолжали посещать воображение философа. Эффекты мескалина рассеялись, но Кокс пишет, что «когда у него было плохое настроение, повторялось одно и то же ощущение, словно его преследует гигантский краб».

Огромный, невидимый краб вызывает множество предположений о психическом здоровье Сартра. Но, возможно, это было лишь чудовищное воплощение его собственного чувства недобропорядочности, учитывая яркую форму затяжного психотропного похмелья и ежедневный приём то возбуждающих, то успокаивающих амфетаминов и барбитуратов – напоминание о «тревоге, тоске, опасениях, страхе боли, страхе смерти... и фундаментальной абсурдности бытия». Как пишет Ройл, Сартр, всегда любивший каламбуры, мог заинтриговаться французским словом «homard» (омар, краб, лобстер), которое звучит как «homme-ard», что можно истолковать примерно как «плохой человек».