Сюжет с изменением отношения к ведьмам и колдунам востребован тогда, когда нужно продемонстрировать переход культуры с одной ступени развития на другую, более высокую. Явление, когда-то считавшееся влиятельным, не просто потеряло влияние, но опустилось в разряд смешных и глупых выдумок.
В описании этой культурной трансформации часто повторяется одна историческая ошибка. Переход от донаучного к научному пониманию феномена ведьм связывают с появлением медицинской психологии. Аномалия психики, за которую раньше наказывали, как за грех и преступление, с какого-то момента переместилась в сферу ответственности врачей-психиатров. Прогресс перепоручил ведьм психиатрии, уведя их с территории религии и права.
Историки психиатрии представляют этот переход как победу науки о человеке: то, в чем раньше видели одержимость дьяволом, получило медицинское объяснение. Ошибочность такого прочтения темы “ведьмы и психиатрия” легко распознается при чуть более подробном разборе фактов.
Важно понимать причины, по которым научная дисциплина концептуализирует собственную историю тем или иным образом. В последней трети ХХ в. было опубликовано достаточно много исторических работ, доказывающих, что рождение психиатрии не связано с переосмыслением “нечистой силы”. Благодарить психиатрию за прекращение охоты на ведьм можно только приняв хронологически неправдоподобное описание событий. Тем не менее, анахроническое прочтение темы злого волшебства можно до сих пор встретить в текстах по истории медицины.
В описании этой культурной трансформации часто повторяется одна историческая ошибка. Переход от донаучного к научному пониманию феномена ведьм связывают с появлением медицинской психологии. Аномалия психики, за которую раньше наказывали, как за грех и преступление, с какого-то момента переместилась в сферу ответственности врачей-психиатров. Прогресс перепоручил ведьм психиатрии, уведя их с территории религии и права.
Историки психиатрии представляют этот переход как победу науки о человеке: то, в чем раньше видели одержимость дьяволом, получило медицинское объяснение. Ошибочность такого прочтения темы “ведьмы и психиатрия” легко распознается при чуть более подробном разборе фактов.
Важно понимать причины, по которым научная дисциплина концептуализирует собственную историю тем или иным образом. В последней трети ХХ в. было опубликовано достаточно много исторических работ, доказывающих, что рождение психиатрии не связано с переосмыслением “нечистой силы”. Благодарить психиатрию за прекращение охоты на ведьм можно только приняв хронологически неправдоподобное описание событий. Тем не менее, анахроническое прочтение темы злого волшебства можно до сих пор встретить в текстах по истории медицины.
***
Миф о врачах, авторитетом науки спасших больных женщин от суда и казни, обрел популярность в 1840-50 гг. Произошло наложение проблематики того времени на другую историческую эпоху. Психиатрам середины XIX в. предстояло решить, как быть с неизбежным пересечением поля их деятельности с религией. В начале XIX в., когда психиатрия только появилась на свет, этот вопрос оставили на потом.
В середине века проблема получила особенную актуальность из-за бума христианского мистицизма, в особенности во Франции. Достаточно привести такой факт: из 16 признанных Ватиканом явлений Девы Марии 8 явлений произошли в XIX в. В 1700-1798 гг. католическая церковь официально зафиксировала 42 явления Девы Марии, а в 1803-1899 гг. – 129 явлений [1], т. е. в три раза больше, и это только один тип мистического опыта, не считая явлений святых, появлений стигм на теле и т. п.
Охота на ведьм – которая, кстати сказать, не имеет ничего общего с “мрачным”, т. е. глубоким средневековьем, это явление XVI-XVII вв., т. е. раннего Нового времени – использовалась в XIX в. для иллюстрации того, как выглядит профессиональное пересечение религии и психиатрии. Религиозные люди верили в существование ведьм и, омраченные своим невежеством, устраивали массовые репрессии в отношении психически больных женщин, которых обвиняли в службе Сатане. Но пришла наука, а именно медицина (психиатрия), и объяснила, что причина странного поведения некоторых людей не в одержимости злыми духами, а в расстройстве здоровья.
В XX в. представление о том, что рождение психиатрии стало причиной окончания охоты на ведьм, укрепилось. Одним из героев этой победы был признан голландский врач Иоганн Вейер, опубликовавший в 1563 г. книгу “De praestigiis daemonum”. Вейер высказался против того, чтобы наказывать ведьм как преступниц.
Похожие мысли в то же самое время высказал другой голландский врач Левинус Лемниус. В книге “Occulta naturae miracula” (1559 г.) он предлагал искать причины расстройств сознания в мозге. Нужно разобраться, как работает мозг и, отталкиваясь от гуморальной теории, не терявшей актуальность со времен Гиппократа и Галена, прояснить природу болезни и выбрать способ лечения.
XIX-XX вв. не обращают внимания на тот факт, что Вейер не только не был материалистом, сохраняя веру в Бога, но и сам был не чужд магии. Он учился у Агриппы, который, по некоторым сведениям, был колдуном. Один из наиболее известных оппонентов Вейера профессор права Жан Боден, в свое время работавший прокурором во французском городе Лан, и отправивший на костер не один десяток ведьм, в книге “La Démonomanie des Sorciers” утверждал, что доводы Вейера ложны хотя бы потому, что он сам чернокнижник. Определенные подозрения могло вызвать приложение к “De praestigiis daemonum”, в котором Вейер разместил гримуар со списком 69 демонов и инструкциями по их вызову. В 1596 г. книга Вейера попала в “Индекс запрещенных книг” католической церкви (в 1627 г. она из этого списка исчезла) [2].
В романе Брюсова “Огненный ангел” Вейер представлен как защитник естествознания и скептик, относящий все, что связано с магией, к действию воображения. Но в духов, как христианин, он верил. Приписывать ему и другим деятелям эпохи Ренессанса суровый, бескомпромиссный сциентизм – ошибка людей сциентистского умонастроения.
Если Вейер говорит о том, что ведьм нужно отправлять к врачу, а не под суд, из этого не следует, что он отрицает влияние злых духов на человека. Даже если такое влияние существует, психическая неадекватность не должна автоматически относиться к сфере компетенции богословов.
Кто в таком случае должен специализироваться на психических аномалиях? Историки психиатрии домысливали за Вейера ответ на этот вопрос. Гипотетически прогрессивный деятель эпохи Возрождения мог сказать: в тех случаях, когда не помогает врач, надо звать не священника, а другого, особенного врача.
Григорий Зилбург, американский психоналитик, эмигрировавший в 1919 г. из России (где он учился у В. Бехтерева), пишет об этом, используя удивительную форму модальности – “некто чувствовал, что нечто должно быть создано”. В его “Истории медицинской психологии” (1941 г.) есть такой пассаж о Вейере:
Вспоминаются прогрессоры из книг братьев Стругацких – миссионеры науки и гуманизма, которых планета Земля будет отправлять на планеты, где местное население тормозит с развитием. Прогрессор знает все о будущем и знает, что наука неизбежно победит суеверия.
В XVI в. не могло быть знания о психиатрии, максимум, что можно вообразить – это человека, который “чувствует, что психиатрия должна быть создана”. Пророческая способность испытывать такие нетривиальные чувства превращает Вейера в глазах согласных с Зилбургом историков в “отца психиатрии”.
Но Вейер не был психиатром, как его иногда называют [4], или “отцом психиатрии”. Раскрытие природных причин странного поведения так называемых ведьм и рождение психиатрии разделены хронологически и концептуально.
О соматических отклонениях у ведьм писали многие средневековые писатели. Вейер совершенно точно не был первым, кто обратил внимание на связь между дисфункциями тела и состоянием сознания. В признании этой связи не было ничего еретического и противоречащего церковному представлению о душе.
В XVI в. никто не мог ставить вопрос так, как может его поставить современный человек – к кому обращаться за помощью при психических расстройствах, к медицине или к религии? Не потому что церковники тоталитарно захватили сферу психического и сжигали каждого, кто искал помощь вне церковных стен. Нет, дело в том, что медицины в современном смысле этого слова просто не было. Научная медицина в том виде, в котором знаем ее мы, появляется после Французской революции. Врачи античности и средневековья, конечно же, занимались тем же, чем и современные врачи – пытались лечить больных людей. Но разница между медициной древних и медициной наших дней такая же, как между рикшей и самолетом. Это не разница между более развитой технологией и менее развитой, это разница между технологией и отсутствием технологии.
Смещение начала истории психиатрии в XVI в. выглядит логично для тех, кто привык к схеме из трех шагов: светлая античность – темное средневековье – возвращение света (Ренессанс). На втором этапе в этой последовательности происходит катастрофа и церковь монополизирует все, что связано с душой/сознанием. Проблематика психических болезней сводится исключительно к теме одержимости бесами. Научный дискурс возобновляется только в раннее Новое время.
История психиатрии в таком прочтении подобна истории прерванного полета:
Не раньше первой четверти ХХ в. появляется возможность отчасти понять, почему так получилось, что после начала цветения научной медицинской психологии в Афинах наука о человеческом сознании все дальше и дальше отставала от других наук, или почему медленное по сравнению с другими сферами знания развитие психиатрии кажется неизбежным. Озадачивающим, но неоспоримым фактом остается то, что медицинская психология к концу XV в. смешалась с таким большим количеством абстрактных богословских и юридических вопросов, что ее освобождение казалось невозможным [5].
Filippov D.S.
В середине века проблема получила особенную актуальность из-за бума христианского мистицизма, в особенности во Франции. Достаточно привести такой факт: из 16 признанных Ватиканом явлений Девы Марии 8 явлений произошли в XIX в. В 1700-1798 гг. католическая церковь официально зафиксировала 42 явления Девы Марии, а в 1803-1899 гг. – 129 явлений [1], т. е. в три раза больше, и это только один тип мистического опыта, не считая явлений святых, появлений стигм на теле и т. п.
Охота на ведьм – которая, кстати сказать, не имеет ничего общего с “мрачным”, т. е. глубоким средневековьем, это явление XVI-XVII вв., т. е. раннего Нового времени – использовалась в XIX в. для иллюстрации того, как выглядит профессиональное пересечение религии и психиатрии. Религиозные люди верили в существование ведьм и, омраченные своим невежеством, устраивали массовые репрессии в отношении психически больных женщин, которых обвиняли в службе Сатане. Но пришла наука, а именно медицина (психиатрия), и объяснила, что причина странного поведения некоторых людей не в одержимости злыми духами, а в расстройстве здоровья.
В XX в. представление о том, что рождение психиатрии стало причиной окончания охоты на ведьм, укрепилось. Одним из героев этой победы был признан голландский врач Иоганн Вейер, опубликовавший в 1563 г. книгу “De praestigiis daemonum”. Вейер высказался против того, чтобы наказывать ведьм как преступниц.
- Во-первых, такие дела несостоятельны с правовой точки зрения. Поведение обвиняемых всегда трактуется так, как этого хочется обвинителям.
- Во-вторых, дьявол выбирает себе в слуги людей с ослабленным здоровьем.
Похожие мысли в то же самое время высказал другой голландский врач Левинус Лемниус. В книге “Occulta naturae miracula” (1559 г.) он предлагал искать причины расстройств сознания в мозге. Нужно разобраться, как работает мозг и, отталкиваясь от гуморальной теории, не терявшей актуальность со времен Гиппократа и Галена, прояснить природу болезни и выбрать способ лечения.
 |
Иоганн Вейер или Вир —
голландский и немецкий врач
и оккультист,
ученик Агриппы
Неттесгеймского.
|
XIX-XX вв. не обращают внимания на тот факт, что Вейер не только не был материалистом, сохраняя веру в Бога, но и сам был не чужд магии. Он учился у Агриппы, который, по некоторым сведениям, был колдуном. Один из наиболее известных оппонентов Вейера профессор права Жан Боден, в свое время работавший прокурором во французском городе Лан, и отправивший на костер не один десяток ведьм, в книге “La Démonomanie des Sorciers” утверждал, что доводы Вейера ложны хотя бы потому, что он сам чернокнижник. Определенные подозрения могло вызвать приложение к “De praestigiis daemonum”, в котором Вейер разместил гримуар со списком 69 демонов и инструкциями по их вызову. В 1596 г. книга Вейера попала в “Индекс запрещенных книг” католической церкви (в 1627 г. она из этого списка исчезла) [2].
В романе Брюсова “Огненный ангел” Вейер представлен как защитник естествознания и скептик, относящий все, что связано с магией, к действию воображения. Но в духов, как христианин, он верил. Приписывать ему и другим деятелям эпохи Ренессанса суровый, бескомпромиссный сциентизм – ошибка людей сциентистского умонастроения.
Если Вейер говорит о том, что ведьм нужно отправлять к врачу, а не под суд, из этого не следует, что он отрицает влияние злых духов на человека. Даже если такое влияние существует, психическая неадекватность не должна автоматически относиться к сфере компетенции богословов.
Кто в таком случае должен специализироваться на психических аномалиях? Историки психиатрии домысливали за Вейера ответ на этот вопрос. Гипотетически прогрессивный деятель эпохи Возрождения мог сказать: в тех случаях, когда не помогает врач, надо звать не священника, а другого, особенного врача.
Григорий Зилбург, американский психоналитик, эмигрировавший в 1919 г. из России (где он учился у В. Бехтерева), пишет об этом, используя удивительную форму модальности – “некто чувствовал, что нечто должно быть создано”. В его “Истории медицинской психологии” (1941 г.) есть такой пассаж о Вейере:
Он знал, что ответ на проблему не найти
в медицине; он знал, об удручающем несовершенстве врачей; он знал также, что
медицина еще не была готова к решению этой проблемы. Он чувствовал, что должна
быть создана психиатрия и он осознавал, что психиатрия возникнет благодаря
медицине, а не богословию, философии или юриспруденции [3].
Вспоминаются прогрессоры из книг братьев Стругацких – миссионеры науки и гуманизма, которых планета Земля будет отправлять на планеты, где местное население тормозит с развитием. Прогрессор знает все о будущем и знает, что наука неизбежно победит суеверия.
В XVI в. не могло быть знания о психиатрии, максимум, что можно вообразить – это человека, который “чувствует, что психиатрия должна быть создана”. Пророческая способность испытывать такие нетривиальные чувства превращает Вейера в глазах согласных с Зилбургом историков в “отца психиатрии”.
Но Вейер не был психиатром, как его иногда называют [4], или “отцом психиатрии”. Раскрытие природных причин странного поведения так называемых ведьм и рождение психиатрии разделены хронологически и концептуально.
О соматических отклонениях у ведьм писали многие средневековые писатели. Вейер совершенно точно не был первым, кто обратил внимание на связь между дисфункциями тела и состоянием сознания. В признании этой связи не было ничего еретического и противоречащего церковному представлению о душе.
В XVI в. никто не мог ставить вопрос так, как может его поставить современный человек – к кому обращаться за помощью при психических расстройствах, к медицине или к религии? Не потому что церковники тоталитарно захватили сферу психического и сжигали каждого, кто искал помощь вне церковных стен. Нет, дело в том, что медицины в современном смысле этого слова просто не было. Научная медицина в том виде, в котором знаем ее мы, появляется после Французской революции. Врачи античности и средневековья, конечно же, занимались тем же, чем и современные врачи – пытались лечить больных людей. Но разница между медициной древних и медициной наших дней такая же, как между рикшей и самолетом. Это не разница между более развитой технологией и менее развитой, это разница между технологией и отсутствием технологии.
Смещение начала истории психиатрии в XVI в. выглядит логично для тех, кто привык к схеме из трех шагов: светлая античность – темное средневековье – возвращение света (Ренессанс). На втором этапе в этой последовательности происходит катастрофа и церковь монополизирует все, что связано с душой/сознанием. Проблематика психических болезней сводится исключительно к теме одержимости бесами. Научный дискурс возобновляется только в раннее Новое время.
История психиатрии в таком прочтении подобна истории прерванного полета:
Не раньше первой четверти ХХ в. появляется возможность отчасти понять, почему так получилось, что после начала цветения научной медицинской психологии в Афинах наука о человеческом сознании все дальше и дальше отставала от других наук, или почему медленное по сравнению с другими сферами знания развитие психиатрии кажется неизбежным. Озадачивающим, но неоспоримым фактом остается то, что медицинская психология к концу XV в. смешалась с таким большим количеством абстрактных богословских и юридических вопросов, что ее освобождение казалось невозможным [5].
Авторы главного демонологического текста времен охоты на ведьм “Malleus Maleficarum” (1487 г.), известного как “Молот ведьм”, по мысли Зилбурга, “отбросили в сторону целый массив психиатрического знания, которое бережно накапливалось и хранилось в течение почти двух тысяч лет медицинских и философских исследований” [6]. Медицинские методы в работе с психикой оказались под запретом. Контроль церковной догмы уничтожил “древнюю” науку о психике.
В действительности, подход средневековых ученых к психике и психопатологии был не таким узким, каким его представляют. Философы позднего Средневековья Витело (1237-ок.1280), Николай Орем (1323-1382), Жан Жерсон (1362-1429) были убеждены в телесном, т. е. не духовном (демоническом или божественном), происхождении психических отклонений [7].
Даже профессиональные демонологи не говорили о сверхприродном характере волшебства. Весь мир сотворен, и его духовные обитатели (ангелы и демоны) тоже причастны природе сотворенного мира, просто они обладают особенными свойствами. Только Творец существует над природой. Все, что делается демонами, подчинено природным ограничениям. Например, ведьмы на самом деле не превращаются в существ другого вида, это лишь демоническая иллюзия. Если бы происходило истинное превращение, то это означало бы, что дьявол дал им силу переиначивать законы природы, но такой силы у него нет. Сглазу тоже давалось достаточно рациональное объяснение: в результате пакта с дьяволом в организме колдуна происходят некие изменения, в частности, что-то происходит с глазами – они начинают источать невидимые излучения, которые особенно плохо воздействуют на здоровье младенцев.
“Грубым упрощением является существовавшее с XVIII в. по XX в. представление о том, что в раннее Новое время о колдовстве думали в рамках дихотомии суеверия и науки. Науки в современном смысле слова не было. Стандарты доказательства (“научный метод”) только создавались, и поэтому современного разделения между “естественным” или “научным” объяснением причинности и объяснениями, предполагающими “сверхъестественную” причинность, не существовало” [8].
Средневековье противопоставляют просвещенной современности, приводя в качестве примера всеобщее невежество в вопросах, разрешенных наукой Нового времени. Однако ученые средних веков – взять хотя бы названных трех философов – рассуждали о психических явлениях вполне “по-современному”. Можно возразить, что своей репутацией средневековье обязано не отдельным книжникам, а безграмотной народной массе. В наши дни, надо полагать, народная масса радикально удалилась от концепций, положенных в основу “Malleus Maleficarum”. В числе этих концепций одна их главных – maleficium, т. е. нанесение вреда ведьмой, которая получила от дьявола магическую способность вмешиваться в жизнь других людей. По-русски это называется порча. Правда ли, что современный человек отличается от средневекового тем, что не верит в порчу?
Нет, это не так, современный человек верит в порчу. Опрос “Pew Research Center” (апрель-август 2017 г.) показал, что в странах Западной Европы медианная средняя доля верящих в сглаз – 16 %. Больше всего – в Португалии (48 %) и Испании (33 %).
Народная демонология не исчезла. Нет оснований считать, что современная культура безвозвратно отделена от средневековья научным переворотом в мировоззрении. Совпадение рождения психиатрии с отрывом от религиозной теории души представляют так, будто был некий ров, через который учение о человеке одномоментно перепрыгнуло. Оказавшись на этом берегу оно теперь существует полностью очищенным от веры в духовные сущности. В реальности мы видим, что это не так: врачи мирно относятся к дуалистическому делению человека на тело и душу, а психиатрия, которая, по мысли Вильгельма Гризингера (1817-1868), должна была стать наукой о дисфункциях мозга, такой наукой не стала, а заняла одно из мест в множестве разнообразных спекулятивных учений о человеке.
Скачок с одного берега на другой, от религиозной антропологии к материализму, часто представляют как отказ от менее комплексной и более примитивной системы в пользу более комплексной и менее примитивной. Но религия, по сравнению с биологической психиатрией, предлагает более сложное видение психики. К объяснению причин и природы болезней в христианстве привлекаются категории морали, судьбы (предопределения), свободы и ответственности. Психиатрия, которая соглашается быть всего лишь “клинической нейронаучной дисциплиной” [9], могла бы радикально упростить все то, о чем принято глубокомысленно, бесконечно и в общем-то безрезультатно рассуждать, упираясь то в один, то в другой тупик, в поисках смысла болезни.
Для Шарко тема ведьм имела особое значение. Товарищ Шарко по работе в больнице Сальпетриер невролог Бурневиль собирал исторические примеры того, как религия запутывает, а медицина распутывает проблемы с психикой. Жемчужина в его антологии “Bibliothèque diabolique” – французский перевод трактата Вейера (1885 г.). Вейер был представлен просвещенной публике как отец нерелигиозного учения о ведьмах.
Шарко важно доказать, что истерия не является болезнью, которую он выдумал для того, чтобы эффектно демонстрировать метод гипноза. Истерия описывалась в историческом контексте, обоснованность учения об истерии демонстрировалась на примерах из прошлого. “Ретроспективная медицина” [10], которой занимались Шарко и Бурневиль, в каком-то смысле была частью маркетинговой кампании больницы Сальпетриер. После того, как было объявлено об открытии новой болезни, клиника Шарко переполнилась пациентками с истерией. Чтобы отклонить обвинения в гипердиагностике, Шарко с коллегами должны были убедить общество в том, что истерия всегда была нередким явлением, а в средние века, в результате вредного влияния церковников, истерия приобрела масштаб эпидемии.
Об истерии ведьм начали говорить задолго до Шарко. Англиканская церковь не одобряла экзорцизм, которым занимались католики и пуритане, и мобилизовала медиков для того, чтобы подкрепить свою позицию по этому вопросу. Первая английская книга об истерии – “A Briefe Discourse of a Disease Called the Suffocation of the Mother” (1603) – была написана в ходе межконфессиональной борьбы за паству. Ее автор лондонский врач Эдвард Джорден доказывал, что проблема “ведьм” не в приверженности силам тьмы, а в “удушье матки”, т. е. в медицинском состоянии. Следовательно, католики и пуритане, практикующие экзорцизм, обманывают людей.
Состояния одержимости соответствуют нашим неврозам, для объяснения которых мы вновь прибегаем к психическим силам. В нашем представлении демоны — это плохие, достойные порицания желания, производные от инстинктивных импульсов, которые были отторгнуты и вытеснены. Мы всего лишь устраняем осуществлявшуюся в средневековье проекцию этих психических содержаний во внешний мир и считаем, что они появляются во внутренней жизни пациента, что именно там их законное место [17].
Поистине поразительно, как похожи идейные содержания психических болезней четырехсотлетней давности и в наши дни. Молодые женщины, в особенности девственницы, страдающие от dementia praecox (шизофрения) сегодня так же говорят о воображаемых черных мужчинах, только называют их неграми. Они так же страдают от идей преследования и страха дефлорации. У них есть склонность к суициду, временами проявляющаяся в голосах, побуждающих их наложить на себя руки. Сегодня голоса предлагают прыгнуть с крыши, а не в пропасть или колодец, а воображаемый искуситель в наши дни представляется в образе доктора, а не сатаны, но психологическая суть патологической реакции идентична той, что была у ведьм…[18].
Хотя сначала подъем рационализма плохо повлиял на положение психически больных. Все маргиналы и “ненормальные” оказались в одной группе социальных изгоев. В этой толпе французский врач Филипп Пинель, автор манифеста новой науки о психике “Traite medico-philosophique sur l’alienation mentale ou la manie” (1801), разглядел больных людей, которых нужно из гуманистических соображений отделить от бродяг и воров.
Фигура Пинеля, несмотря на сравнительную близость к современности, оказалась вписана в ту же мифологическую систему, что и фигура Иоганна Вейера. Якобы Французская революция и Пинель отстранили от работы с душевнобольными негуманную религию и поставили на ее место гуманную медицину. Негуманность религии в рамках этого мифа иллюстрируется отношением к ведьмам. Церковь объясняет то, что с ними происходит, как проявление метафизического зла. В войне, в которой соперничают Бог и дьявол, ведьмы и им подобные самовольно встают в ряды воинов тьмы. Пинель лучом просвещения врывается в это царство невежества и очищает представление о больных людях от религиозно-мистических наслоений.
В мифе о Пинеле встречается тот же изъян, что и в концепции перехода к научной психиатрии в раннее Новое время. Для охоты на ведьм нужно было нечто большее, чем христианство, нужны были глубинные, архаичные страхи, лежащие в основе народных суеверий. Ошибочно считать, что средневековый человек рассуждал о психических странностях всегда с точки зрения религии. Христианская догматика – один из дискурсов, который мог быть использован для объяснения душевных болезней. Два других доступных дискурса: античная гуморальная теория болезней и народная медицина вперемешку с народной магией, существовавшей до христианства.
Пинель не был рыцарем научной психиатрии, сражающимся с религиозным морализмом. Он не видел в религии источника болезней, а тема одержимости и колдовства его не сильно волновала. В конечном итоге Пинель предлагал пациентам почти такую же терапию, что и церковные проповедники – моральный инструктаж, обучение тому, что такое хорошо и что такое плохо.
Успех не то чтобы преувеличивается. Его значительность утверждается слишком громко и историческая фактология остается без должного анализа. Медицинская психология концептуализирует свою историю, пренебрегая важными деталями и культурным контекстом. За счет этого формируется образ поступательно развивающейся науки, сохраняющей преемственность с лучшими умами прошлого. Если бы это было правдой, наука о душевном здоровье в начале XXI в. производила бы несколько иное впечатление. По крайней мере, в ней было бы меньше фундаментальных противоречий и меньше пространства для субъективных мнений.
В действительности, подход средневековых ученых к психике и психопатологии был не таким узким, каким его представляют. Философы позднего Средневековья Витело (1237-ок.1280), Николай Орем (1323-1382), Жан Жерсон (1362-1429) были убеждены в телесном, т. е. не духовном (демоническом или божественном), происхождении психических отклонений [7].
Даже профессиональные демонологи не говорили о сверхприродном характере волшебства. Весь мир сотворен, и его духовные обитатели (ангелы и демоны) тоже причастны природе сотворенного мира, просто они обладают особенными свойствами. Только Творец существует над природой. Все, что делается демонами, подчинено природным ограничениям. Например, ведьмы на самом деле не превращаются в существ другого вида, это лишь демоническая иллюзия. Если бы происходило истинное превращение, то это означало бы, что дьявол дал им силу переиначивать законы природы, но такой силы у него нет. Сглазу тоже давалось достаточно рациональное объяснение: в результате пакта с дьяволом в организме колдуна происходят некие изменения, в частности, что-то происходит с глазами – они начинают источать невидимые излучения, которые особенно плохо воздействуют на здоровье младенцев.
“Грубым упрощением является существовавшее с XVIII в. по XX в. представление о том, что в раннее Новое время о колдовстве думали в рамках дихотомии суеверия и науки. Науки в современном смысле слова не было. Стандарты доказательства (“научный метод”) только создавались, и поэтому современного разделения между “естественным” или “научным” объяснением причинности и объяснениями, предполагающими “сверхъестественную” причинность, не существовало” [8].
Средневековье противопоставляют просвещенной современности, приводя в качестве примера всеобщее невежество в вопросах, разрешенных наукой Нового времени. Однако ученые средних веков – взять хотя бы названных трех философов – рассуждали о психических явлениях вполне “по-современному”. Можно возразить, что своей репутацией средневековье обязано не отдельным книжникам, а безграмотной народной массе. В наши дни, надо полагать, народная масса радикально удалилась от концепций, положенных в основу “Malleus Maleficarum”. В числе этих концепций одна их главных – maleficium, т. е. нанесение вреда ведьмой, которая получила от дьявола магическую способность вмешиваться в жизнь других людей. По-русски это называется порча. Правда ли, что современный человек отличается от средневекового тем, что не верит в порчу?
Нет, это не так, современный человек верит в порчу. Опрос “Pew Research Center” (апрель-август 2017 г.) показал, что в странах Западной Европы медианная средняя доля верящих в сглаз – 16 %. Больше всего – в Португалии (48 %) и Испании (33 %).
Народная демонология не исчезла. Нет оснований считать, что современная культура безвозвратно отделена от средневековья научным переворотом в мировоззрении. Совпадение рождения психиатрии с отрывом от религиозной теории души представляют так, будто был некий ров, через который учение о человеке одномоментно перепрыгнуло. Оказавшись на этом берегу оно теперь существует полностью очищенным от веры в духовные сущности. В реальности мы видим, что это не так: врачи мирно относятся к дуалистическому делению человека на тело и душу, а психиатрия, которая, по мысли Вильгельма Гризингера (1817-1868), должна была стать наукой о дисфункциях мозга, такой наукой не стала, а заняла одно из мест в множестве разнообразных спекулятивных учений о человеке.
Скачок с одного берега на другой, от религиозной антропологии к материализму, часто представляют как отказ от менее комплексной и более примитивной системы в пользу более комплексной и менее примитивной. Но религия, по сравнению с биологической психиатрией, предлагает более сложное видение психики. К объяснению причин и природы болезней в христианстве привлекаются категории морали, судьбы (предопределения), свободы и ответственности. Психиатрия, которая соглашается быть всего лишь “клинической нейронаучной дисциплиной” [9], могла бы радикально упростить все то, о чем принято глубокомысленно, бесконечно и в общем-то безрезультатно рассуждать, упираясь то в один, то в другой тупик, в поисках смысла болезни.
***
Примечательно то, что Зилбург был последователем Фрейда. (Кстати сказать, первым медиком, кто обратил внимание на фигуру Вейера, был тоже, как и Зилбург, выходец из России – Александр Аксенфельд, издавший в 1866 г. в Париже книгу о Вейере.) Фрейду интересны ведьмы. Он считал их истеричками, следуя в этом вопросе за Шарко.Для Шарко тема ведьм имела особое значение. Товарищ Шарко по работе в больнице Сальпетриер невролог Бурневиль собирал исторические примеры того, как религия запутывает, а медицина распутывает проблемы с психикой. Жемчужина в его антологии “Bibliothèque diabolique” – французский перевод трактата Вейера (1885 г.). Вейер был представлен просвещенной публике как отец нерелигиозного учения о ведьмах.
Шарко важно доказать, что истерия не является болезнью, которую он выдумал для того, чтобы эффектно демонстрировать метод гипноза. Истерия описывалась в историческом контексте, обоснованность учения об истерии демонстрировалась на примерах из прошлого. “Ретроспективная медицина” [10], которой занимались Шарко и Бурневиль, в каком-то смысле была частью маркетинговой кампании больницы Сальпетриер. После того, как было объявлено об открытии новой болезни, клиника Шарко переполнилась пациентками с истерией. Чтобы отклонить обвинения в гипердиагностике, Шарко с коллегами должны были убедить общество в том, что истерия всегда была нередким явлением, а в средние века, в результате вредного влияния церковников, истерия приобрела масштаб эпидемии.
Об истерии ведьм начали говорить задолго до Шарко. Англиканская церковь не одобряла экзорцизм, которым занимались католики и пуритане, и мобилизовала медиков для того, чтобы подкрепить свою позицию по этому вопросу. Первая английская книга об истерии – “A Briefe Discourse of a Disease Called the Suffocation of the Mother” (1603) – была написана в ходе межконфессиональной борьбы за паству. Ее автор лондонский врач Эдвард Джорден доказывал, что проблема “ведьм” не в приверженности силам тьмы, а в “удушье матки”, т. е. в медицинском состоянии. Следовательно, католики и пуритане, практикующие экзорцизм, обманывают людей.
 |
Франческо Борджиа проводит
обряд экзорцизма,
картина Франсиско Гойя
|
“Bibliothèque diabolique” – это не только способ продвижения новых идей, но и форма антиклерикальной пропаганды, актуальной для Франции 1880 гг. Современный, инновационный подход врачей больницы Сальпетриер противопоставлялся отсталым католическим методам вроде экзорцизма.
В публикациях на эту тему Фрейд наткнулся на интересный факт: признания ведьм о сексе с дьяволом были их фантазией. Может быть, тогда и рассказы истеричек о сексуальных домогательствах – это тоже проявление их фантазий, т. е. подавленных желаний. Позднее Фрейд будет энергично лепить ярлык “невроз” на все истерические состояния. Но исходной точкой в истолковании поведения ведьм у Фрейда останется концепция истерии, по сути не менее мизогинистическая, чем вера инквизиторов в то, что женщины по природе своей склонны к сатанизму.
Современный, поп-культурный образ средневековой охоты на ведьм формировался под влиянием психоанализа. Психоаналитическое прочтение сюжета привлекает своей схематической простотой. Большинство осужденных за колдовство и сговор с дьяволом – женщины, следовательно в основе охоты на ведьм а) подавленная сексуальность инквизиторов, b) истерические симптомы обвиняемых женщин.
Психоанализ сконструировал два нарратива: об охоте на ведьм как столкновении репрессированных сексуальных импульсов, и о ведьме как образце стигматизированной женской сексуальности. В патриархальном обществе женщина – это мать. Если она ведет себя самостоятельно в том, что касается домашнего устройства, то она превращается из матери в “антимать” [11]. Кандидаток на это звание было немало. В XV-XVI вв. что-то происходит с семейной моделью и в брак стали вступать позже, в результате чего многие женщины не выходили замуж вообще.
Основные обвинения в адрес ведьм: они портят то, что связано с детьми и домохозяйством, т. е. они портят женскую сферу мира. Ведьма – это женская идентичность, альтернативная роли домохозяйки и матери, символ плохой, т. е. неадекватной культурным ожиданиям женщины. Феминисткам потому и нравятся ведьмы, что они видят в них жертв борьбы за свободу женщин от давления мужского миропорядка.
В публикациях на эту тему Фрейд наткнулся на интересный факт: признания ведьм о сексе с дьяволом были их фантазией. Может быть, тогда и рассказы истеричек о сексуальных домогательствах – это тоже проявление их фантазий, т. е. подавленных желаний. Позднее Фрейд будет энергично лепить ярлык “невроз” на все истерические состояния. Но исходной точкой в истолковании поведения ведьм у Фрейда останется концепция истерии, по сути не менее мизогинистическая, чем вера инквизиторов в то, что женщины по природе своей склонны к сатанизму.
Современный, поп-культурный образ средневековой охоты на ведьм формировался под влиянием психоанализа. Психоаналитическое прочтение сюжета привлекает своей схематической простотой. Большинство осужденных за колдовство и сговор с дьяволом – женщины, следовательно в основе охоты на ведьм а) подавленная сексуальность инквизиторов, b) истерические симптомы обвиняемых женщин.
Психоанализ сконструировал два нарратива: об охоте на ведьм как столкновении репрессированных сексуальных импульсов, и о ведьме как образце стигматизированной женской сексуальности. В патриархальном обществе женщина – это мать. Если она ведет себя самостоятельно в том, что касается домашнего устройства, то она превращается из матери в “антимать” [11]. Кандидаток на это звание было немало. В XV-XVI вв. что-то происходит с семейной моделью и в брак стали вступать позже, в результате чего многие женщины не выходили замуж вообще.
Основные обвинения в адрес ведьм: они портят то, что связано с детьми и домохозяйством, т. е. они портят женскую сферу мира. Ведьма – это женская идентичность, альтернативная роли домохозяйки и матери, символ плохой, т. е. неадекватной культурным ожиданиям женщины. Феминисткам потому и нравятся ведьмы, что они видят в них жертв борьбы за свободу женщин от давления мужского миропорядка.
***
Ошибок в интерпретации и идеологических искажений можно было избежать, если бы психиатры XIX-XX вв. подходили к истории ведьм с большей осторожностью и вниманием к источникам. Тогда не возникло бы ложного представления о том, что в позднем средневековье под влиянием “экстатической религиозной традиции, веры в чудеса и культурной монотонности” [12] выросла заболеваемость психическими болезнями.
Практически все алиенисты со времен Эскироля (1772-1840) связывали тему ведьм с психическими болезнями. При этом, как правило, упускалось из вида важное различие между ведьмой и бесноватым (одержимым). В XV-XVII вв. это важно: ведьма находится в договорных отношениях с дьяволом, а одержимый есть пассивная жертва злого духа. Это заблуждение (ведьмы = одержимые; ведьм сжигали за одержимость) сохранялось в учебниках по истории психиатрии до 1970 гг. Путаница отчасти объясняется сходством симптоматики, а именно присущей и одержимым, и ведьмам нечувствительностью к боли и девиантной сексуальностью.
Проблема в том, что психиатрическая трактовка охоты на ведьм строится на текстах, которые писали сами охотники на ведьм. Взять для примера способность ведьмы не чувствовать боль, что, по психоаналитической версии, является признаком истерии или невроза. Речь идет о том, что во время шабашей ведьмы переставали ощущать боль и якобы ничего не чувствовали во время ритуальных половых актов. Диагностировать на этом основании истерию можно только вследствие некритического отношения к источникам и недостатка знаний. На самом деле в большинстве случаев демонологи пишут, что женщины получают особенное удовольствие от секса с дьяволом, иначе они бы ему не служили. Как раз-таки из-за исключительно острой чувствительности, граничащей с нимфоманией, женщины идут на контакт с искусителем.
Правда, мыслителя эпохи Возрождения Пико делла Мирандола (1463-1494) такое объяснение не удовлетворяло. Он был учеником Савонаролы, который организовывал погромы тогдашних “гей-клубов”. Наблюдая за модой на гомосексуализм среди итальянской молодежи, Пико связывал распространение колдовства со способностью дьявола совращать людей всех сексуальных ориентаций. Конкретно в городе Мирандола по обвинению в колдовстве чаще судили мужчин, а не женщин. В 1522-25 гг. в числе 10 сожженных было семеро мужчин [13].
Наконец, сам шабаш – по большей части фантазия инквизиторов. Идея о том, что ведьмы были объединены сатанинским культом – это выдумка XIX-ХХ вв, которая получила популярность в 1960 гг, когда с расцветом движения New Age, в моду вошли викка, кроулианство и т. п.
Дистанционная диагностика ведьм XV-XVII вв. основана на данных, предоставленных врагами “пациенток”. О своих связях с дьяволом они рассказывали под пыткой или под угрозой пытки. Допрос инквизиции не мог не привести к обвинению, ведь все трактовалось в пользу обвинения. Например, если женщина во время допроса остается спокойной и не плачет, то это явный признак колдуньи, а если плачет, то это она притворяется нормальной, чтобы запутать инквизиторов.
Первоосновой для обвинений ведьм служили традиционные народные страхи, кружившиеся вокруг тем, хорошо знакомых жертвам гонений на христиан в Римской империи: тайные собрания, отвратительные ритуалы, безудержный секс, убийства, каннибализм, истязания детей, заговор против общественного порядка, страстное желание зла всем и везде. На материале таких социальных фобий в позднее средневековье вырос миф о ведьмах, на который в более ранний период, например в XI в., посмотрели бы как на проявление народного суеверия и не более того. Психиатры XIX-XX вв., вместо того, чтобы понять, что ведьмы – это персонажи сказки, а не пациенты, принялись переделывать сказку на свой лад.
Медикализации подвергся не религиозный феномен, а социальная проблема. Охоту на ведьм подстегивала не “экстатическая религиозность и культурная монотонность”, а неумение строить корректные отношения с другими людьми. В Англии ведьма – это нищая старуха, которая досаждает соседям, в результате чего с ней ссорятся, она в сердцах проклинает недругов и на нее доносят куда следует.
К проклятиям тогда относились не так, как сейчас относятся к ругательствам. (Современные ругательства в русском языке в основном крутятся вокруг гомосадистских фантазий; хотя до сих пор не вышли из употребления проклятия вроде “чтоб тебе пусто было” и подобные формулы.) Если человек признавался, что он проклял соседа, он тем самым подставлял себя под обвинение в черной магии. Шизофренический бред отношения здесь не при чем, все-таки нужно делать поправку на культурный контекст, иначе “ретроспективная медицина” не поднимется выше уровня игры с воображаемой машиной времени.
В лавине дел о ведьмах бессмысленно искать материал для истории психопатологии. Увеличение количества дела по обвинению в колдовстве говорит не об эпидемии психических заболеваний, а об обострении социальной розни. В континентальной Европе, когда вспыхивала кампания по охоте на ведьм, это мероприятие превращалось в круговое стукачество, пока влиятельным людям (на которых тоже стучали) это не надоедало. “Где бы ни появлялся инквизитор, его заваливали доносами на всех, кого только можно было считать виновными, начиная с ребенка самого нежного возраста и кончая старухой” [14].
Выбрасывать все, что касается медицины, из обсуждаемой темы, конечно, нельзя. Вероятно, у обвиняемых пожилых женщин была деменция. Можно предположить, что они болели депрессией, чему способствовали социальные условия: одиночество, бездетность, нищета. Их странноватое поведение вполне могло быть связанно с какой-то патологией.
В то же время нужно иметь в виду, что психические отклонения не повышали вероятность быть обвиненным в колдовстве. В Англии Тюдоров и Стюартов безумца скорее признавали жертвой ведьмы, а не слугой дьявола. “Есть доказательства того, что индивидуумы, которых в то время признавали безумными, с меньшей, по сравнению с другими людьми, вероятностью могли быть обвинены в колдовстве” [15].
Напрасно психиатры, писавшие о ведьмах, игнорировали правовые источники. Например, очень важен для понимания вопроса тот факт, что в Англии королевская власть законодательно защищала права психически больных. Закон “De Prerogativa Regis” 1324 года устанавливал порядок в отношении собственности слабоумных и психически больных людей, потерявших способность вести свои дела. Их земля переходила в собственность короля и возвращалась семье больного после его смерти или, если он приходил в себя, ему лично. При этом разделялись рожденные слабоумными, которые останутся такими навсегда, и “non compos mentis”, которые могут выздороветь. Король обязывался сохранять земли психически неадекватных подданных и отдавать доход владельцу.
“Судмедэкспертиза”, решавшая дееспособен человек или нет, тоже называлась инквизицией, но никакого отношения к церковной инквизиции не имела. То, что сознание человека проверяли на адекватность светские люди, и то, что это происходило в юридическом контексте (способен ли человек распоряжаться собственностью, и нет ли необходимости королю проявить заботу о правах такого человека) говорит об определенном отношении к ментальным аномалиям. Это отношение, по крайней мере в средневековой Англии, было намного сложнее, чем можно подумать, читая Зилбурга и др. Странных людей не гнали на костер, пользуясь тем, что цивилизация еще не изобрела психиатрию.
Проверка на дееспособность, что интересно, ненамного отличалась от современной оценки психического статуса. Проверяющие исходили из того, что у больного человека по каким-то причинам возник дефект здравомыслия. Дефект выявлялся с помощью простейших вопросов об ориентированности человека в пространстве и времени. Женщину в Англии в 1383 г. проверяли на идиотизм (врожденный дефект сознания) спрашивая, в каком она городе, сколько дней в неделе, сколько шиллингов в 40 пенсах (тест на когнитивные способности) [16]. Если человек умел считать – он не идиот, раз он умеет считать деньги, он может сам вести свои дела. В XVI в. к этому добавилась проверка грамотности.
Практически все алиенисты со времен Эскироля (1772-1840) связывали тему ведьм с психическими болезнями. При этом, как правило, упускалось из вида важное различие между ведьмой и бесноватым (одержимым). В XV-XVII вв. это важно: ведьма находится в договорных отношениях с дьяволом, а одержимый есть пассивная жертва злого духа. Это заблуждение (ведьмы = одержимые; ведьм сжигали за одержимость) сохранялось в учебниках по истории психиатрии до 1970 гг. Путаница отчасти объясняется сходством симптоматики, а именно присущей и одержимым, и ведьмам нечувствительностью к боли и девиантной сексуальностью.
Проблема в том, что психиатрическая трактовка охоты на ведьм строится на текстах, которые писали сами охотники на ведьм. Взять для примера способность ведьмы не чувствовать боль, что, по психоаналитической версии, является признаком истерии или невроза. Речь идет о том, что во время шабашей ведьмы переставали ощущать боль и якобы ничего не чувствовали во время ритуальных половых актов. Диагностировать на этом основании истерию можно только вследствие некритического отношения к источникам и недостатка знаний. На самом деле в большинстве случаев демонологи пишут, что женщины получают особенное удовольствие от секса с дьяволом, иначе они бы ему не служили. Как раз-таки из-за исключительно острой чувствительности, граничащей с нимфоманией, женщины идут на контакт с искусителем.
Правда, мыслителя эпохи Возрождения Пико делла Мирандола (1463-1494) такое объяснение не удовлетворяло. Он был учеником Савонаролы, который организовывал погромы тогдашних “гей-клубов”. Наблюдая за модой на гомосексуализм среди итальянской молодежи, Пико связывал распространение колдовства со способностью дьявола совращать людей всех сексуальных ориентаций. Конкретно в городе Мирандола по обвинению в колдовстве чаще судили мужчин, а не женщин. В 1522-25 гг. в числе 10 сожженных было семеро мужчин [13].
Наконец, сам шабаш – по большей части фантазия инквизиторов. Идея о том, что ведьмы были объединены сатанинским культом – это выдумка XIX-ХХ вв, которая получила популярность в 1960 гг, когда с расцветом движения New Age, в моду вошли викка, кроулианство и т. п.
Дистанционная диагностика ведьм XV-XVII вв. основана на данных, предоставленных врагами “пациенток”. О своих связях с дьяволом они рассказывали под пыткой или под угрозой пытки. Допрос инквизиции не мог не привести к обвинению, ведь все трактовалось в пользу обвинения. Например, если женщина во время допроса остается спокойной и не плачет, то это явный признак колдуньи, а если плачет, то это она притворяется нормальной, чтобы запутать инквизиторов.
Первоосновой для обвинений ведьм служили традиционные народные страхи, кружившиеся вокруг тем, хорошо знакомых жертвам гонений на христиан в Римской империи: тайные собрания, отвратительные ритуалы, безудержный секс, убийства, каннибализм, истязания детей, заговор против общественного порядка, страстное желание зла всем и везде. На материале таких социальных фобий в позднее средневековье вырос миф о ведьмах, на который в более ранний период, например в XI в., посмотрели бы как на проявление народного суеверия и не более того. Психиатры XIX-XX вв., вместо того, чтобы понять, что ведьмы – это персонажи сказки, а не пациенты, принялись переделывать сказку на свой лад.
Медикализации подвергся не религиозный феномен, а социальная проблема. Охоту на ведьм подстегивала не “экстатическая религиозность и культурная монотонность”, а неумение строить корректные отношения с другими людьми. В Англии ведьма – это нищая старуха, которая досаждает соседям, в результате чего с ней ссорятся, она в сердцах проклинает недругов и на нее доносят куда следует.
К проклятиям тогда относились не так, как сейчас относятся к ругательствам. (Современные ругательства в русском языке в основном крутятся вокруг гомосадистских фантазий; хотя до сих пор не вышли из употребления проклятия вроде “чтоб тебе пусто было” и подобные формулы.) Если человек признавался, что он проклял соседа, он тем самым подставлял себя под обвинение в черной магии. Шизофренический бред отношения здесь не при чем, все-таки нужно делать поправку на культурный контекст, иначе “ретроспективная медицина” не поднимется выше уровня игры с воображаемой машиной времени.
В лавине дел о ведьмах бессмысленно искать материал для истории психопатологии. Увеличение количества дела по обвинению в колдовстве говорит не об эпидемии психических заболеваний, а об обострении социальной розни. В континентальной Европе, когда вспыхивала кампания по охоте на ведьм, это мероприятие превращалось в круговое стукачество, пока влиятельным людям (на которых тоже стучали) это не надоедало. “Где бы ни появлялся инквизитор, его заваливали доносами на всех, кого только можно было считать виновными, начиная с ребенка самого нежного возраста и кончая старухой” [14].
Выбрасывать все, что касается медицины, из обсуждаемой темы, конечно, нельзя. Вероятно, у обвиняемых пожилых женщин была деменция. Можно предположить, что они болели депрессией, чему способствовали социальные условия: одиночество, бездетность, нищета. Их странноватое поведение вполне могло быть связанно с какой-то патологией.
В то же время нужно иметь в виду, что психические отклонения не повышали вероятность быть обвиненным в колдовстве. В Англии Тюдоров и Стюартов безумца скорее признавали жертвой ведьмы, а не слугой дьявола. “Есть доказательства того, что индивидуумы, которых в то время признавали безумными, с меньшей, по сравнению с другими людьми, вероятностью могли быть обвинены в колдовстве” [15].
Напрасно психиатры, писавшие о ведьмах, игнорировали правовые источники. Например, очень важен для понимания вопроса тот факт, что в Англии королевская власть законодательно защищала права психически больных. Закон “De Prerogativa Regis” 1324 года устанавливал порядок в отношении собственности слабоумных и психически больных людей, потерявших способность вести свои дела. Их земля переходила в собственность короля и возвращалась семье больного после его смерти или, если он приходил в себя, ему лично. При этом разделялись рожденные слабоумными, которые останутся такими навсегда, и “non compos mentis”, которые могут выздороветь. Король обязывался сохранять земли психически неадекватных подданных и отдавать доход владельцу.
“Судмедэкспертиза”, решавшая дееспособен человек или нет, тоже называлась инквизицией, но никакого отношения к церковной инквизиции не имела. То, что сознание человека проверяли на адекватность светские люди, и то, что это происходило в юридическом контексте (способен ли человек распоряжаться собственностью, и нет ли необходимости королю проявить заботу о правах такого человека) говорит об определенном отношении к ментальным аномалиям. Это отношение, по крайней мере в средневековой Англии, было намного сложнее, чем можно подумать, читая Зилбурга и др. Странных людей не гнали на костер, пользуясь тем, что цивилизация еще не изобрела психиатрию.
Проверка на дееспособность, что интересно, ненамного отличалась от современной оценки психического статуса. Проверяющие исходили из того, что у больного человека по каким-то причинам возник дефект здравомыслия. Дефект выявлялся с помощью простейших вопросов об ориентированности человека в пространстве и времени. Женщину в Англии в 1383 г. проверяли на идиотизм (врожденный дефект сознания) спрашивая, в каком она городе, сколько дней в неделе, сколько шиллингов в 40 пенсах (тест на когнитивные способности) [16]. Если человек умел считать – он не идиот, раз он умеет считать деньги, он может сам вести свои дела. В XVI в. к этому добавилась проверка грамотности.
***
Революция в понимании психики провозглашалась (и не раз), но есть серьезные сомнения в том, что революция действительно произошла. Революционный мыслитель Фрейд признавал, что, строго говоря, демонология никуда не делась, а медицинская психология ХХ в. отличается от демонологии только тем, что место веры в существование невидимых внешних факторов заняла теория о внутрипсихических конфликтующих силах. Психоанализ просто переименовал демонов, об этом Фрейд пишет в статье 1923 года с разбором клинического случая “невротика”, жившего в XVII в.:
Состояния одержимости соответствуют нашим неврозам, для объяснения которых мы вновь прибегаем к психическим силам. В нашем представлении демоны — это плохие, достойные порицания желания, производные от инстинктивных импульсов, которые были отторгнуты и вытеснены. Мы всего лишь устраняем осуществлявшуюся в средневековье проекцию этих психических содержаний во внешний мир и считаем, что они появляются во внутренней жизни пациента, что именно там их законное место [17].
Пациенты ведь болеют теми же болезнями, что и в средние века, просто в какой-то момент произошла модернизация символики бреда, страхов и фантазий. Зилбург пишет об этом так:
Поистине поразительно, как похожи идейные содержания психических болезней четырехсотлетней давности и в наши дни. Молодые женщины, в особенности девственницы, страдающие от dementia praecox (шизофрения) сегодня так же говорят о воображаемых черных мужчинах, только называют их неграми. Они так же страдают от идей преследования и страха дефлорации. У них есть склонность к суициду, временами проявляющаяся в голосах, побуждающих их наложить на себя руки. Сегодня голоса предлагают прыгнуть с крыши, а не в пропасть или колодец, а воображаемый искуситель в наши дни представляется в образе доктора, а не сатаны, но психологическая суть патологической реакции идентична той, что была у ведьм…[18].
***
Охота на ведьм сыграла положительную роль в истории прогресса. Актуализировались вопросы, которые помогли рационализму обрести влияние в обществе. Рационализм секуляризовал психику.Хотя сначала подъем рационализма плохо повлиял на положение психически больных. Все маргиналы и “ненормальные” оказались в одной группе социальных изгоев. В этой толпе французский врач Филипп Пинель, автор манифеста новой науки о психике “Traite medico-philosophique sur l’alienation mentale ou la manie” (1801), разглядел больных людей, которых нужно из гуманистических соображений отделить от бродяг и воров.
Фигура Пинеля, несмотря на сравнительную близость к современности, оказалась вписана в ту же мифологическую систему, что и фигура Иоганна Вейера. Якобы Французская революция и Пинель отстранили от работы с душевнобольными негуманную религию и поставили на ее место гуманную медицину. Негуманность религии в рамках этого мифа иллюстрируется отношением к ведьмам. Церковь объясняет то, что с ними происходит, как проявление метафизического зла. В войне, в которой соперничают Бог и дьявол, ведьмы и им подобные самовольно встают в ряды воинов тьмы. Пинель лучом просвещения врывается в это царство невежества и очищает представление о больных людях от религиозно-мистических наслоений.
В мифе о Пинеле встречается тот же изъян, что и в концепции перехода к научной психиатрии в раннее Новое время. Для охоты на ведьм нужно было нечто большее, чем христианство, нужны были глубинные, архаичные страхи, лежащие в основе народных суеверий. Ошибочно считать, что средневековый человек рассуждал о психических странностях всегда с точки зрения религии. Христианская догматика – один из дискурсов, который мог быть использован для объяснения душевных болезней. Два других доступных дискурса: античная гуморальная теория болезней и народная медицина вперемешку с народной магией, существовавшей до христианства.
Пинель не был рыцарем научной психиатрии, сражающимся с религиозным морализмом. Он не видел в религии источника болезней, а тема одержимости и колдовства его не сильно волновала. В конечном итоге Пинель предлагал пациентам почти такую же терапию, что и церковные проповедники – моральный инструктаж, обучение тому, что такое хорошо и что такое плохо.
***
В цели этой статьи не входила “реабилитация” средневековья. Несправедливость описанной историографической традиции двойственна: средневековая культура принижается, чтобы на ее фоне крупнее выглядели достижения современности. Так проявлялась претенциозность психологии XX в. – в желании подчеркнуть свое качественное преимущество в сравнении с XVI веком, показывая на костры инквизиции со словами “Глупости в прошлом, теперь у нас есть наука о душе”. Это похоже на хвастовство охотника, фотографирующегося на фоне убитого хищника.Успех не то чтобы преувеличивается. Его значительность утверждается слишком громко и историческая фактология остается без должного анализа. Медицинская психология концептуализирует свою историю, пренебрегая важными деталями и культурным контекстом. За счет этого формируется образ поступательно развивающейся науки, сохраняющей преемственность с лучшими умами прошлого. Если бы это было правдой, наука о душевном здоровье в начале XXI в. производила бы несколько иное впечатление. По крайней мере, в ней было бы меньше фундаментальных противоречий и меньше пространства для субъективных мнений.
Источники:
- http://www.miraclehunter.com/
- G. S. Williams “Defining Dominion: The Discourses of Magic and Witchcraft in Early Modern France and Germany”, University of Michigan Press, 1999, P. 183
- G. Zilboorg and G. Henry “A History of Medical Psychology” New York: Norton, 1941
- e.g. В. Пашковский “Психические расстройства с религиозно-мистическими переживаниями” СПб., 2006, С. 81
- G. Zilboorg and G. Henry P. 140
- ibid P. 155
- Hirvonen V. “Late medieval philosophical and theological discussions of mental disorders: Witelo, Oresme, Gerson” Hist Psychiatry. 2018 Jan
- Stephens W. “The Sceptical Tradition” The Oxford Handbook of Witchcraft in Early Modern Europe and Colonial America, Oxford University Press, 2013
- Thomas R. Insel, Remi Quirion “Psychiatry as a Clinical Neuroscience Discipline” JAMA. 2005 November 2; 294(17): 2221–2224
- Sarah Ferber “Charcot’s demons: Retrospective medicine and historical diagnosis in the writings of the Salpetriere School”. Illness and healing alternatives in Western Europe. ed. by M. Gijswijt-Hofstra, H. Marland and H. de Waardt. New York, 1996
- Diane Purkiss “The witch in history: early modern and late 20th century representations” London and New York, 1996
- G. Zilboorg and G. Henry P. 140
- Tamar Herzig “The Demons’ Reaction to Sodomy: Witchcraft and Homosexuality in Gianfrancesco Pico della Mirandola’s “Strix”. The Sixteenth Century Journal, Vol. 34, No. 1 (Spring, 2003), pp. 53-72
- Генри Чарльз Ли “История инквизиции” 2001, С. 589
- Spanos, N. P. (1978). “Witchcraft in histories of psychiatry: A critical analysis and an alternative conceptualization”. Psychological Bulletin, 85(2), 417-439
- Neugebauer R: Treatment of the mentally ill in medieval and early modern England: a reappraisal. J Hist Behav Sci 14:158- 169, 1978
- Зигмунд Фрейд “Демонологический невроз 17-го века” // “Russian Imago 2002”+ Институт психологии и сексологии (Санкт-Петербург)
- G. Zilboorg and G. Henry “ P. 173
Filippov D.S.