В самом деле, что-то
происходит удивительное: пишут мне, например, что молодой человек садится на
кресло, поджав ноги, и кресло начинает скакать по комнате, - и это в
Петербурге, в столице! Да почему же прежде никто не скакал, поджав ноги, в
креслах, а все служили и скромно получали чины свои? Уверяют, что у одной дамы,
где-то в губернии, в ее доме столько чертей, что и половины их нет столько даже
в хижине дядей Эдди. Да у нас ли не найдется чертей! Гоголь пишет в Москву с
того света утвердительно, что это черти. Я читал письмо, слог его. Убеждает не
вызывать чертей, не вертеть столов, не связываться:
"Не дразните чертей, не якшайтесь, грех дразнить чертей... Если ночью тебя начнет мучить нервическая бессонница, не злись, а молись, это черти; крести рубашку, твори молитву". Подымаются голоса пастырей, и те даже самой науке советуют не связываться с волшебством, не исследовать "волшебство сие".
Вся беда моя в том, что
я и сам никак не могу поверить в чертей, так что даже и жаль, потому что я
выдумал одну самую ясную и удивительную теорию спиритизма, но основанную
единственно на существовании чертей; без них вся теория моя уничтожается сама
собой. Вот эту-то теорию я и намерен, в завершение, сообщить читателю. Дело в
том, что я защищаю чертей: на этот раз на них нападают безвинно и считают их
дураками. Не беспокойтесь, они свое дело знают; это-то я и хочу доказать.
Во-первых, пишут, что
духи глупы (то есть черти, нечистая сила: какие же тут могут быть другие духи,
кроме чертей?), - что когда их зовут и спрашивают (столоверчением), то они
отвечают всё пустячки, не знают грамматики, не сообщили ни одной новой мысли,
ни одного открытия. Так судить - чрезвычайная ошибка. Ну что вышло бы,
например, если б черти сразу показали свое могущество и подавили бы человека
открытиями? Вдруг бы, например, открыли электрический телеграф (т. е. в случае,
если б он еще не был открыт), сообщили бы человеку разные секреты: "Рой
там-то - найдешь клад или найдешь залежи каменного угля" (а кстати, дрова
так дороги), - да что, это еще всё пустяки! - Вы, конечно, понимаете, что наука
человеческая еще в младенчестве, почти только что начинает дело и если есть за
ней что-либо обеспеченное, так это покамест лишь то, что она твердо стала на
ноги; и вот вдруг посыпался бы ряд открытий вроде таких, что солнце стоит, а
земля вокруг него обращается (потому что наверно есть еще много таких же точно,
по размерам, открытий, которые теперь еще не открыты, да и не снятся мудрецам
нашим); вдруг бы все знания так и свалились на человечество и, главное,
совершенно даром, в виде подарка? Я спрашиваю: что бы тогда сталось с людьми?
О, конечно, сперва все
бы пришли в восторг. Люди обнимали бы друг друга в упоении, они бросились бы
изучать открытия (а это взяло бы время); они вдруг почувствовали бы, так
сказать, себя осыпанными счастьем, зарытыми в материальных благах; они, может
быть, ходили бы или летали по воздуху, пролетали бы чрезвычайные пространства в
десять раз скорей, чем теперь по железной дороге; извлекали бы из земли
баснословные урожаи, может быть, создали бы химией организмы, и говядины
хватило бы по три фунта на человека, как мечтают наши русские социалисты, -
словом, ешь, пей и наслаждайся. […]
Но вряд ли и на одно
поколение людей хватило бы этих восторгов! Люди вдруг увидели бы, что жизни уже
более нет у них, нет свободы духа, нет воли и личности, что кто-то у них всё
украл разом; что исчез человеческий лик, и настал скотский образ раба, образ
скотины, с тою разницею, что скотина не знает, что она скотина, а человек узнал
бы, что он стал скотиной. И загнило бы человечество; люди покрылись бы язвами и
стали кусать языки свои в муках, увидя, что жизнь у них взята за хлеб, за
"Камни, обращенные в хлебы". Поняли бы люди, что нет счастья в
бездействии, что погаснет мысль не трудящаяся, что нельзя любить своего
ближнего, не жертвуя ему от труда своего, что гнусно жить на даровщинку и что
счастье не в счастье, а лишь в его достижении. Настанет скука и тоска: всё сделано
и нечего более делать, всё известно и нечего более узнавать. Самоубийцы явятся
толпами, а не так, как теперь, по углам; люди будут сходиться массами,
схватываясь за руки и истребляя себя все вдруг, тысячами, каким-нибудь новым
способом, открытым им вместе со всеми открытиями. И тогда, может быть, и
возопиют остальные к богу: "Прав ты, господи, не единым хлебом жив
человек!" Тогда восстанут на чертей и бросят волхвование... О, никогда бог
не послал бы такой муки человечеству! И провалится царство чертей! Нет, черти
такой важной политической ошибки не сделают. Политики они глубокие и идут к
цели самым тонким и здравым путем (опять-таки если в самом деле тут черти!).
Идея их царства -
раздор, то есть на раздоре они хотят основать его. Для чего же им раздор именно
тут понадобился? А как же: взять уже то, что раздор страшная сила и сам по
себе; раздор, после долгой усобицы, доводит людей до нелепости, до затмения и
извращения ума и чувств. В раздоре обидчик, сознав, что он обидел, не идет
мириться с обиженным, а говорит: "Я обидел его, стало быть, я должен ему
отомстить". Но главное в том, что черти превосходно знают всемирную
историю и особенно помнят про всё, что на раздоре было основано. Им известно,
например, что если стоят секты Европы, оторвавшиеся от католичества, и держатся
до сих пор как религии, то единственно потому, что из-за них пролита была в
свое время кровь. Кончилось бы, например, католичество, и непременно затем
разрушились бы и протестантские секты: против чего же бы им осталось тогда протестовать?
[…]
О, разумеется, черти в
конце концов возьмут свое и раздавят человека "камнями, обращенными в
хлебы", как муху: это их главнейшая цель; но они решатся на это не иначе,
как обеспечив заранее будущее царство свое от бунта человеческого и тем придав
ему долговечность. Но как же усмирить человека? Разумеется: "divide et
impera" (разъедини противника и восторжествуешь). А для того надобен
раздор. С другой стороны, люди соскучатся от камней, обращенных в хлебы, а
потому надо приискать им занятие, чтоб не скучали. А раздор ли не занятие для
людей!
Теперь проследите, как
черти у нас вводят раздор и, так сказать, с первого шагу начинают у нас
спиритизм с раздора. Как раз этому способствует наше мечущееся время. Вот уже
сколько у нас обидели людей из поверивших спиритизму. На них кричат и над ними
смеются за то, что они верят столам, как будто они сделали или замыслили
что-либо бесчестное, но те продолжают упорно исследовать свое дело, несмотря на
раздор. Да и как им перестать исследовать: черти начинают с краю, возбуждают
любопытство, но сбивают, а не разъясняют, путают и явно смеются в глаза. Умный
и достойный всякого постороннего уважения человек стоит, хмурит лоб и долго
добивается: "Что же это такое?" Наконец махает рукой и уже готов
отойти, но в публике хохот пуще, и дело расширяется так, что адепт поневоле
остается из самолюбия.
Перед нами ревизионная
над спиритизмом комиссия во всеоружии науки. Ожидание в публике, и что же:
черти и не думают сопротивляться, напротив, как раз постыднейшим образом пасуют:
сеансы не удаются, обман и фокусы явно выходят наружу. Раздается злобный хохот
со всех сторон; комиссия удаляется с презрительными взглядами, адепты
спиритизма погружаются в стыд, чувство мести закрадывается в сердца обеих
сторон. И вот, кажется бы, погибать чертям, так вот нет же. Чуть отвернутся
ученые и строгие люди, они мигом и покажут опять какую-нибудь штучку
посверхъестественнее своим прежним адептам, и вот те опять уверены пуще
прежнего. Опять соблазн, опять раздор!
В Париже, прошлым
летом, судили одного фотографа за спиритские плутни; он вызывал покойников и
снимал с них фотографии; заказов получал пропасть. Но его накрыли, и на суде он
во всем сознался, даже представил и ту даму, которая помогала ему и
представляла вызванные тени. Что ж вы думаете, те, которых обманул фотограф,
поверили? Ничуть; один из них, говорят, сказал так: "У меня умерло трое
детей, а портретов их не осталось; и вот фотограф мне снял с них карточки, все
похожи, я всех узнал. Какое мне теперь дело, что он сознался вам в плутовстве?
На то у него свой расчет, а у меня в руках факт, и оставьте меня в покое".
[…]
Ну, а что, если черти,
приготовив поле и уже достаточно насадив раздор, вдруг захотят безмерно
расширить действие и перейдут уже к настоящему, к серьезному? Это народ
насмешливый и неожиданный, и от них станется. Ну что, например, если они вдруг
прорвутся в народ, ну хоть вместе с грамотностью? А народ наш так незащищен,
так предан мраку и разврату, и так мало, кажется, у него в этом смысле
руководителей! Он может поверить новым явлениям с страстью (верит же он Иванам
Филипповичам), и тогда - какая остановка в духовном развитии его, какая порча и
как надолго! Какое идольское поклонение материализму и какой раздор, раздор: в
сто, в тысячу раз больше прежнего, а того-то и надо чертям.
А раздор несомненно
начнется, особенно если спиритизм добьется стеснения, преследования (а оно
может даже неминуемо последовать от остального же народа, не уверовавшего
спиритизму) - тогда он мигом разольется, как зажженный керосин, и всё запылает.
Мистические идеи любят преследование, они им созидаются. Каждая такая
преследуемая мысль подобна тому самому петролею, которым обливали полы и стены
Тюльери зажигатели перед пожаром и который, в свое время, лишь усилит пожар в
охраняемом здании. О, черти знают силу запрещенного верования, и, может быть,
они уже много веков ждали человечество, когда оно споткнется о столы! Ими,
конечно, управляет какой-нибудь огромный нечистый дух, страшной силы и поумнее
Мефистофеля, прославившего Гете, по уверению Якова Петровича Полонского.
Без всякого сомнения, я
шутил и смеялся с первого до последнего слова, но вот что, однако, хотелось бы
мне выразить в заключение: если взглянуть на спиритизм как на нечто, несущее в
себе как бы новую веру (а почти все, даже самые трезвые из спиритов наклонны
капельку к такому взгляду), то кое-что из вышеизложенного могло бы быть принято
и не в шутку. А потому дай бог поскорей успеха свободному исследованию с обеих
сторон; только это одно и поможет как можно скорее искоренить распространяющийся
скверный дух, а может быть, и обогатит науку новым открытием. А кричать друг на
друга, позорить и изгонять друг друга, за спиритизм, из общества - это,
по-моему, значит лишь укреплять и распространять идею спиритизма в самом дурном
ее смысле. Это начало нетерпимости и преследования. Чертям того и надо!