В 1787 году императрица
Екатерины II пожелала получить, так сказать, наглядный отчет о расходовании
огромных средств, отпущенных светлейшему князю Потемкину для благоустройства Крыма
и широкой полосы земель вдоль северного побережья Черного моря.
18 января она покинула
Петербург в сопровождении иностранных послов и чуть ли не всего двора. Царский
поезд состоял из 14 карет и 124 саней с 40 запасными. На каждой станции его
ожидали 560 лошадей. Вдоль всей дороги были сложены с небольшими промежутками
гигантские костры, освещавшие путь с наступлением темноты. В Украине свита
Екатерины пополнилась двумя европейскими монархами: польским королем Станиславом
Понятовским и австрийским императором Иосифом II (путешествовавшего инкогнито,
под именем «графа Фалькенштейна»).
Потемкин постарался на
славу. По его приказу к дороге сбегались толпы нарядных крестьян, бурно
приветствовавшие матушку-императрицу. А вдалеке из кареты можно было увидеть
знаменитые «потёмкинские деревни», возведенные светлейшим князем на всем пути
следования Екатерины.
 |
Екатерина
II, путешествующая в своем государстве в 1787 г.
Неизвестный
художник по оригиналу Ф. Де Мейса. Конец XVIII в. Холст, масло. Аллегория
посвящена поедке Екатерины II в Крым после его присоединения к России в 1783 г.
Народы России приветствуют императрицу. Сверху из-за облаков смотрят на эту
сцену Юпитер и Петр I
|
Так родился миф.
Одним из его «отцов»
можно считать шведа-очевидца Иоанна-Альберта Эренстрема, который писал:
«От природы пустые степи были распоряжениями Потемкина населены людьми, на большом расстоянии видны были деревни, но они были намалеваны на ширмах; люди же и стада пригнаны фигурировать для этого случая, чтобы дать самодержице выгодное понятие о богатстве этой страны... Везде видны были магазины с прекрасными серебряными вещами и дорогими ювелирными товарами, но магазины были одни и те же и перевозились с одного ночлега (Екатерины II. — С. Ц.) на другой».
Правда, свои мемуары
Эренстрем сочинял спустя десятилетия после путешествия (он дожил до 1847 года).
К тому же его послужной список далек от «облико
морале» беспристрастного свидетеля: это был политический авантюрист,
который служил то своей родине, то России, стаивал у позорного столба (в
буквальном смысле слова) и однажды чуть не потерял голову на эшафоте, получив
помилование в самый последний момент.
Однако примерно то же
писал и секретарь саксонского посланника Г. Гельбиг, отражая мнение императора
Иосифа II: живописные селения были всего-навсего театральными декорациями;
Екатерине несколько раз кряду показывали одно и то же стадо скота, которое
перегоняли по ночам на новое место; в воинских магазинах мешки были наполнены
не зерном, а песком (Брикнер А. Г. Потемкин. СПб., 1891. С. 101).
Между тем нельзя считать,
что «таков был общий глас». Вовсе не
легковерный принц де Линь, возвращаясь из Тавриды в Петербург, в Туле назвал
рассказы о декорациях нелепой басней (из чего ясно, в частности, что миф о
«потемкинских деревнях» — возник непосредственно во время путешествия
Екатерины, и даже несколько ранее).
О том, что ее ожидает
лицезрение размалеванных декораций, а не долговременных построек, царице
твердили еще в Петербурге завистники и враги Потемкина. Еще оживленнее
разговоры о непременной мистификации стали в Киеве, и Екатерина II вполне
серьезно к ним прислушивалась. Не случайно в дневнике А. В. Храповицкого
находим такую запись от 4 апреля 1787 года:
"императрица порывается как можно скорее отбыть в Новороссию, "невзирая на неготовность князя Потемкина, тот поход удерживающего".
Что же в
действительности увидели императрица и ее великолепная свита? Что
им показал Потемкин?
Светлейший приготовил и
преподнес великолепное по разнообразию и пышности зрелище. Разумеется, не
обошлось без того прихотливого самодурства, которым славился Потемкин. Такова,
например, история с пресловутой амазонской ротой. Передают, что Потемкин
незадолго до путешествия, еще в бытность в Петербурге, в разговоре с царицей
«выхвалял храбрость греков и даже жен их». Екатерина выразила сомнение по этому
поводу, и Потемкин обещался представить доказательства в Крыму. Тотчас (дело
было в марте) в Балаклавский греческий полк поскакал курьер — с предписанием «непременно устроить амазонскую роту из
вооруженных женщин». Ее командиром сделали Елену Сарданову, жену ротного
капитана; «сто дам собрались под ее
начальство».
Балаклавским амазонкам
придумали маскарадный наряд: «юпки из
малинового бархата, обшитые золотым галуном и золотою бахромою, курточки
зеленого бархата, обшитые также золотым галуном; на головах тюрбаны из белой
дымки, вышитые золотом и блестками, с белыми страусовыми перьями». Их даже
вооружили — дали по ружью и по три холостых патрона. Недалеко от Балаклавы
императрица в сопровождении Иосифа II делала смотр амазонкам. «Тут устроена была аллея из лавровых
деревьев, усеянная лимонами и апельсинами» и т. д.
Великолепное зрелище
являли собой иллюминации и фейерверки. В Каневе вечером 7 мая, при отъезде
польского короля Станислава-Августа «с императорской яхты ему салютовали
пушками с флотилии, как утром. Иллюминация обелиска с вензелем императрицы была
весьма удачна, так же милы были жирандоль с букетом, в четыре тысячи ракет, и
огненная гора, которая казалась лавою» (воспоминания одной из придворных дам
польского короля). Особенно большое впечатление произвел фейерверк в
Севастополе.
Принц Карл-Генрих
Нассау-Зиген, состоявший в русской службе, так описывает восторженную реакцию
«графа Фалькенштейна»:
«Император говорит, что он никогда не видел ничего подобного. Сноп состоял из 20 тысяч больших ракет. Император призывал фейерверкера и расспрашивал его, сколько было ракет, «на случай, — говорил он, — чтобы знать, что именно заказать, ежели придется сжечь хороший фейерверк». Я видел повторение иллюминации, бывшей в день фейерверка; все горы были увенчаны вензелями императрицы, составленными из 55-ти тысяч плошек. Сады тоже были иллюминированы; я никогда не видел такого великолепия!».
Столь же роскошные и
расточительные иллюминации были в Бахчисарае и других городах.
Оставим в стороне
вопрос о пущенных на воздух миллионах казенных рублей. Уясним главное: Потемкин
действительно декорировал города и селения, но никогда не скрывал, что это
декорации.
Сохранились десятки
описаний путешествия по Новороссии и Тавриде. Ни в одном из этих описаний,
сделанных по горячим следам событий, нет ни намека на «потемкинские деревни»,
хотя о декорировании упоминается неоднократно. Вот характерный пример из
записок графа Сегюра:
«Города, деревни, усадьбы, а иногда простые хижины так были изукрашены цветами, расписанными декорациями и триумфальными воротами, что вид их обманывал взор, и они представлялись какими-то дивными городами, волшебно созданными замками, великолепными садами».
Потемкинские сооружения
вовсе не имели целью пустить пыль в глаза или обмануть императрицу видом
ложного благоденствия. Художественные декорации были неотъемлемым элементом
усадебной культуры того времени. Таким способом Потёмкин стремился оживить
пустынные пространства южнорусских степей, сделать их вид приятным для взора
государыни, и одновременно разворачивал перед ней грандиозный макет будущей
Новороссии.
Все знали, что
отвоеванная у Турции Новороссия — это пустынная степь, без городов, дорог,
почти без оседлого населения. Целью Потемкина было продемонстрировать, что
вместе с русской властью в этот обширный край пришла европейская цивилизация.
«Признаюсь, что я был поражен всем, что видел, — писал граф де Людольф, — мне казалось, что я вижу волшебную палочку феи, которая всюду создает дворцы и города. Палочка князя Потемкина могущественна, но она ложится тяжелым гнетом на Россию... Вы без сомнения думаете, друг мой, что Херсон пустыня, что мы живем под землей; разуверьтесь. Я составил себе об этом городе такое плохое понятие, особенно при мысли, что еще восемь лет тому назад здесь не было никакого жилья, что я был крайне поражен всем, что видел... Князь Потемкин... бросил на учреждение здесь города семь миллионов рублей».
И далее следуют похвалы «кремлю», домам, планировке улиц, «саду императрицы» («в нем 80 тысяч всевозможных плодовых деревьев, которые процветают», построенному для императрицы дворцу, верфи и т. д.
Символом цивилизаторских усилий стала закладка Екатеринослава. Это произошло на другой день по приезде императора Иосифа II. Не все в этой церемонии удалось Потемкину так, как он задумал. В частности, не успела прибыть из Берлина гигантская статуя Екатерины. Но грандиозность планов Потемкина и без того поражала воображение. После того как в походной церкви (т. е. шатре, раскинутом на берегу Днепра) отслужили молебен, два монарха заложили первый камень в основу екатеринославского собора.
Согласно проекту, он должен был походить на собор Св. Петра в Риме. Существуют достоверные рассказы, что Потемкин приказал архитектору превзойти эту главную святыню католического мира, «пустить на аршинчик длиннее, чем собор в Риме». Увы, грандиозная постройка так и не осуществилась: возвели только фундамент, обошедшийся в семьдесят тысяч рублей; впоследствии, когда Екатеринослав из проекта превратился в реальный город, церковь все же была достроена, но такая скромная, что фундамент стал ее оградой.
Но в данном случае интереснее не реальность, а идея и планы Потемкина, которые были грандиозны до фантастичности. Екатеринослав предполагали сделать столицей Новороссии. Все было предусмотрено — не забыта даже музыкальная академия, которой предназначалось заведовать знаменитому Сарти. Если и позволительно говорить о «потемкинских деревнях», то к ним относился один Екатеринослав — город-мираж на днепровском берегу.
Екатеринослав призван был стать соперником Петербурга. Это вполне русская традиция; чтобы ее понять, приведем несколько исторических справок.
Еще со времен древней Руси идея преемства и государственного развития символизировалась «обновлением» столиц и патрональных храмов. Андрей Боголюбский противопоставил Киеву — Владимир с его Золотыми воротами и новыми храмами. Иван Грозный противопоставляет Москве Вологду с Успенским собором (называемый также Софийским) по образцу московского, который в свою очередь через владимирский Успенский собор преемственно связан с киевской Софией.
При Петре I роль Вологды играет Петербург. Он, по словам Феофана Прокоповича, олицетворяет новую, «златую» Россию, которая рассматривается как противовес и противоположность Московской Руси, России «древяной».
Апофеозом «путешествия в Тавриду» стало посещение царицей и ее свитой Севастополя. На парадном обеде в Инкерманском дворце, из окон которого открывался великолепный вид на севастопольский рейд. По знаку, данному Потемкиным, занавеси были отдернуты и стоявший на рейде черноморский флот салютовал Екатерине и ее гостям. Очевидец вспоминал:«Император был поражен, увидев... прекрасные боевые суда, созданные как бы по волшебству... Это было великолепно... Первой нашей мыслию было аплодировать».На прогулке граф Сегюр говорил «графу Фалькенштейну»:«Мне... кажется... что это страница из “Тысячи и одной ночи”, что меня зовут Джаффаром и что прогуливаюсь с калифом Гаруном-аль-Рашидом, по обыкновению его переодетым».Как видим, декорации Потемкина выполнили свою задачу. И совсем скоро Турции пришлось убедиться, что миф о «потемкинских деревнях» — это действительно миф.
