В своей новой книге «Информация. История. Теория. Поток», уже ставшей мировым бестселлером, писатель и популяризатор науки Джеймс Глик рассказывает об истории форматов передачи информации и их разном влиянии на сознание их современников.
Глава о Роберте Кодри, английском школьном учителе, который создал словарь «Перечень алфавитный…» в начале XVII века, когда понятия «правописание» еще не существовало.
"В такие сложные и бурные времена у людей появляется больше мыслей,
и они должны быть обозначены и различимы с помощью новых выражений".
Томас Спрат (1667)
Томас Спрат (1667)
Деревенский школьный учитель и священник написал в 1604 году книгу с длинным названием, которое начиналось так:
«Перечень алфавитный, содержащий и обучающий истинному написанию и пониманию трудных общепринятых слов английского языка…»
— и продолжалось целым рядом намеков на задачи книги, которые были необычны и требовали пояснения:
В Лондоне, напечатано И. Р. для Эдмунда Вивера для продажи в его магазине у больших северных врат церкви Павла.
…с объяснениями из простых английских слов, собранных для пользы и помощи леди, джентльменам или другим неискусным лицам. Таким образом они смогут легче и лучше понимать многие трудные английские слова, которые они услышат или прочтут в проповедях, или Писании, или где-то еще, и также смогут использовать их надлежащим образом самостоятельно.На титульной странице не было имени автора, Роберта Кодри, но были слова на латыни «Читать не понимая все равно что не читать» и выходные данные с такими формальностями и точностью, которых следовало ожидать во времена, когда адреса как указания места еще не существовало:
В Лондоне, напечатано И. Р. для Эдмунда Вивера для продажи в его магазине у больших северных врат церкви Павла.
На тесных лондонских улицах номера магазинов и домов встречались редко. Тем не менее алфавит был упорядочен, даже назван по первой и второй букве — этот порядок был сохранен с раннефиникийских времен, несмотря на все последующие заимствования и изменения.
Кодри жил в эпоху информационной бедности, хотя сам он не согласился бы с подобным утверждением, даже если бы понял, какое значение мы в него вкладываем. Напротив, Кодри считал, что находится в центре информационного взрыва, который он всеми силами пытался поддержать и упорядочить.
Но вот прошло четыре века, а его жизнь скрыта во мраке потерянных знаний. Его «Перечень алфавитный…» — важная веха в истории информации, однако из первого издания до наших дней дошла лишь одна изношенная копия.
Неизвестны время и место рождения автора — вероятно, он родился в конце 1530-х в центральной Англии. Несмотря на то, что существовали приходские книги, жизнь людей почти не документировалась. Никто не знает точного написания имени Кодри (Cowdrey, Cawdry). Но надо иметь в виду, что не было согласия в написании большинства имен собственных — их произносили, но записывали редко.
Кодри жил в эпоху информационной бедности, хотя сам он не согласился бы с подобным утверждением, даже если бы понял, какое значение мы в него вкладываем. Напротив, Кодри считал, что находится в центре информационного взрыва, который он всеми силами пытался поддержать и упорядочить.
Но вот прошло четыре века, а его жизнь скрыта во мраке потерянных знаний. Его «Перечень алфавитный…» — важная веха в истории информации, однако из первого издания до наших дней дошла лишь одна изношенная копия.
Неизвестны время и место рождения автора — вероятно, он родился в конце 1530-х в центральной Англии. Несмотря на то, что существовали приходские книги, жизнь людей почти не документировалась. Никто не знает точного написания имени Кодри (Cowdrey, Cawdry). Но надо иметь в виду, что не было согласия в написании большинства имен собственных — их произносили, но записывали редко.
Кодри знал — он не может рассчитывать на то, что даже его образованные
читатели знают, в каком порядке располагаются буквы в алфавите.
Фактически мало кто представлял себе, что такое «правописание» и зачем нужна идея, что каждое слово, будучи написанным, должно представлять собой определенную последовательностью букв. В одной брошюре 1591 года слово cony (кролик) встречается как conny, conye, conie, connie, coni, cuny, cunny и cunnie.
Могло быть и другое написание. И, уж если на то пошло, сам Кодри в своей книге для «обучения истинному написанию» в одном предложении написал wordes, а в следующем — words (слова). Язык не был складом слов, откуда пользователи могли вытащить правильные, уже сформированные единицы. Наоборот, слова были беглецами — всегда в движении, они пропадали сразу после использования.
Произнесенные слова нельзя было сравнить или сопоставить с другими их вариантами.
Каждый раз, когда люди опускали перо в чернильницу, чтобы написать слово на бумаге, они заново выбирали буквы для выполнения этой задачи. Но времена менялись. Доступность и прочность печатных книг вызывали ощущение, что написанное слово должно быть написано определенным образом, что одни формы правильны, а другие нет. Сначала это ощущение было неосознанным, но вскоре завладело умами многих, чему способствовали и сами печатники.
To spell (произносить по буквам, от старогерманского слова) на первых порах означало «говорить» или «бормотать». Затем — «медленно читать букву за буквой». Потом, примерно во времена Кодри, значение расширилось до «писать букву за буквой». В каком-то смысле у to spell было поэтическое применение.
«Читай Eva наоборот, и Ave обнаружишь», — написал поэт-иезуит Роберт Саутвелл (незадолго до того как был повешен и четвертован в 1595 году). Когда некоторые учителя начали задумываться об идее правописания, они заговорили о «правильном письме», или, заимствуя из греческого, орфографии.
Задумывались немногие, но среди них был глава одной из лондонских школ Ричард Малкастер. Он создал букварь, озаглавленный «Часть первая [второй части так и не последовало. — Прим. авт.] Основ правильного написания слов нашего английского языка». Он издал книгу в 1582 году (в Лондоне у «Томаса Вотруйе, проживающего у доминиканцев близ Лудгейта»), включив в нее примерно 8 тысяч слов и призыв к созданию словаря:
Могло быть и другое написание. И, уж если на то пошло, сам Кодри в своей книге для «обучения истинному написанию» в одном предложении написал wordes, а в следующем — words (слова). Язык не был складом слов, откуда пользователи могли вытащить правильные, уже сформированные единицы. Наоборот, слова были беглецами — всегда в движении, они пропадали сразу после использования.
Произнесенные слова нельзя было сравнить или сопоставить с другими их вариантами.
Каждый раз, когда люди опускали перо в чернильницу, чтобы написать слово на бумаге, они заново выбирали буквы для выполнения этой задачи. Но времена менялись. Доступность и прочность печатных книг вызывали ощущение, что написанное слово должно быть написано определенным образом, что одни формы правильны, а другие нет. Сначала это ощущение было неосознанным, но вскоре завладело умами многих, чему способствовали и сами печатники.
To spell (произносить по буквам, от старогерманского слова) на первых порах означало «говорить» или «бормотать». Затем — «медленно читать букву за буквой». Потом, примерно во времена Кодри, значение расширилось до «писать букву за буквой». В каком-то смысле у to spell было поэтическое применение.
«Читай Eva наоборот, и Ave обнаружишь», — написал поэт-иезуит Роберт Саутвелл (незадолго до того как был повешен и четвертован в 1595 году). Когда некоторые учителя начали задумываться об идее правописания, они заговорили о «правильном письме», или, заимствуя из греческого, орфографии.
Задумывались немногие, но среди них был глава одной из лондонских школ Ричард Малкастер. Он создал букварь, озаглавленный «Часть первая [второй части так и не последовало. — Прим. авт.] Основ правильного написания слов нашего английского языка». Он издал книгу в 1582 году (в Лондоне у «Томаса Вотруйе, проживающего у доминиканцев близ Лудгейта»), включив в нее примерно 8 тысяч слов и призыв к созданию словаря:
По моему мнению, это была бы вещь очень достойная и прибыльная не менее, чем достойная, если муж хорошо образованный и трудолюбивый соберет все слова, которыми мы пользуемся в нашем английском языке… в один словарь и кроме правильного написания, основанного на алфавите, откроет нам как природную их силу, так и правильное их использование.Он выявил и еще один мотивирующий фактор: из-за ускоренного развития торговли и транспорта соседство других языков сделалось настолько ощутимым, что появилось осознание: английский язык — лишь один из многих. «Чужеземцы дивятся изменчивости написания и непостоянству наших букв», — писал Малкастер. Язык перестал быть таким же невидимым, как воздух.
 |
Всего около 5 млн человек на Земле говорили на английском (это очень грубая оценка, до 1801 года никто не пытался посчитать население Англии, Шотландии или Ирландии). Умевших писать едва набирался миллион.
Из всех языков мира английский на тот момент уже был самым пестрым, самым полигенным.
Его история свидетельствует о постоянных вторжениях и заимствованиях. Его самые старые слова, условно базовые, произошли из языков, на которых говорили англы, саксы и юты, германские племена, пересекшие Северное море, пришедшие в Англию в V веке и оттеснившие кельтов. Из кельтского языка в англосаксонскую речь проникло немного, но викинги-завоеватели принесли с собой норвежские и датские слова: egg, sky, anger, give, get. Латынь пришла с христианскими миссионерами — они пользовались римским алфавитом, который заменил руническое письмо, распространенное в Центральной и Северной Европе в начале первого тысячелетия. Затем началось французское влияние.
Кодри не собирался вносить в свой список все (что бы это ни значило) слова. К 1604 году Уильям Шекспир написал большинство своих пьес, используя словарь почти в 30 тыс. слов, но эти слова не были доступны Кодри или кому-либо еще. Кодри не обращал внимания ни на обычные слова, ни на книжные, ни на офранцуженные, он вносил в список только «трудные общепринятые» — достаточно трудные, чтобы нуждаться в пояснении, но все еще принадлежащие «языку, на котором мы говорим», «понятные каждому». Он записал 2500 слов. Он знал, что многие происходят (derive) из греческого, французского и латинского, и соответствующим образом помечал их. Книга, написанная Кодри, была первым словарем английского языка. Правда, слова «словарь» в ней не было.
Сортировать слова в алфавитном порядке, чтобы составить «Алфавитный перечень…», было совсем не очевидным решением. Кодри знал — он не может рассчитывать на то, что даже его образованные читатели знают, в каком порядке располагаются буквы в алфавите, поэтому попытался написать небольшое руководство. Он не мог решить, описывать порядок в логических или схематичных терминах или же как пошаговую процедуру, алгоритм. «Дорогой читатель», — писал он, —
Не только значения слов, но и знания еще не были устойчивыми. Язык изучал сам себя.
В конце концов, Кодри ставил перед собой цель помочь людям понять и использовать сложные слова. Он подошел к задаче определения с волнением, которое ощущается до сих пор. Даже составляя эти определения, Кодри не вполне верил в их устойчивость. Значения оказались еще более ускользающими, чем написание.
Понятие define (определять) для Кодри должно было применяться к вещам, а не к словам ( — ясно показывать, чем является вещь). Это была реальность во всем ее многообразии, и ее надо было определить. Interpret (интерпретировать) значило «открывать, делать ясным, показывать смысл и значение вещи». Для Кодри взаимосвязь вещи и слова была сродни взаимосвязи объекта и его тени.
Не только значения слов, но и знания еще не были устойчивыми. Язык изучал сам себя. Даже когда Кодри копировал Кута или Томаса, он был один, ему не с кем было посоветоваться и не к чему обратиться.
Так, одним из «трудных общепринятых» слов Кодри было science, наука (знание или навык). Еще не существовало науки как системы, отвечающей за изучение вселенной и ее законов. Натурфилософы только начинали обращать внимание на слова и их значения.
Когда в 1611 году Галилей направил первый телескоп на небо и обнаружил солнечные пятна, он тут же понял, что его открытие вызовет множество споров — традиционно Солнце было идеалом чистоты, — и почувствовал, что наука не может продвигаться вперед без предварительного разрешения проблемы с языком.
Из всех языков мира английский на тот момент уже был самым пестрым, самым полигенным.
Его история свидетельствует о постоянных вторжениях и заимствованиях. Его самые старые слова, условно базовые, произошли из языков, на которых говорили англы, саксы и юты, германские племена, пересекшие Северное море, пришедшие в Англию в V веке и оттеснившие кельтов. Из кельтского языка в англосаксонскую речь проникло немного, но викинги-завоеватели принесли с собой норвежские и датские слова: egg, sky, anger, give, get. Латынь пришла с христианскими миссионерами — они пользовались римским алфавитом, который заменил руническое письмо, распространенное в Центральной и Северной Европе в начале первого тысячелетия. Затем началось французское влияние.
Кодри не собирался вносить в свой список все (что бы это ни значило) слова. К 1604 году Уильям Шекспир написал большинство своих пьес, используя словарь почти в 30 тыс. слов, но эти слова не были доступны Кодри или кому-либо еще. Кодри не обращал внимания ни на обычные слова, ни на книжные, ни на офранцуженные, он вносил в список только «трудные общепринятые» — достаточно трудные, чтобы нуждаться в пояснении, но все еще принадлежащие «языку, на котором мы говорим», «понятные каждому». Он записал 2500 слов. Он знал, что многие происходят (derive) из греческого, французского и латинского, и соответствующим образом помечал их. Книга, написанная Кодри, была первым словарем английского языка. Правда, слова «словарь» в ней не было.
Сортировать слова в алфавитном порядке, чтобы составить «Алфавитный перечень…», было совсем не очевидным решением. Кодри знал — он не может рассчитывать на то, что даже его образованные читатели знают, в каком порядке располагаются буквы в алфавите, поэтому попытался написать небольшое руководство. Он не мог решить, описывать порядок в логических или схематичных терминах или же как пошаговую процедуру, алгоритм. «Дорогой читатель», — писал он, —
ты должен выучить наизусть алфавит, знать порядок, в котором стоят буквы, не сверяясь с книгой, и где располагается каждая буква: b ближе к началу, n почти в середине, t ближе к концу. Теперь, если слово, которое ты хочешь найти, начинается с a, то ищи его в начале этого Перечня, а если с v — в конце. Опять же, если слово начинается с ca — ищи его в начале буквы c, но ежели с cu — то в конце. И так для всех букв.Разумеется, значения появляются в словаре через определения. Основными моделями для Кодри послужили словари, составленные для перевода, главным образом латинско-английский Dictionarium Томаса Томаса 1587 года. Двуязычный словарь выполнял более понятные задачи, нежели одноязычный: описание латинских слов английскими имело смысл, которого был лишен перевод с английского на английский. Тем не менее определения были необходимы.
Не только значения слов, но и знания еще не были устойчивыми. Язык изучал сам себя.
В конце концов, Кодри ставил перед собой цель помочь людям понять и использовать сложные слова. Он подошел к задаче определения с волнением, которое ощущается до сих пор. Даже составляя эти определения, Кодри не вполне верил в их устойчивость. Значения оказались еще более ускользающими, чем написание.
Понятие define (определять) для Кодри должно было применяться к вещам, а не к словам ( — ясно показывать, чем является вещь). Это была реальность во всем ее многообразии, и ее надо было определить. Interpret (интерпретировать) значило «открывать, делать ясным, показывать смысл и значение вещи». Для Кодри взаимосвязь вещи и слова была сродни взаимосвязи объекта и его тени.
Не только значения слов, но и знания еще не были устойчивыми. Язык изучал сам себя. Даже когда Кодри копировал Кута или Томаса, он был один, ему не с кем было посоветоваться и не к чему обратиться.
Так, одним из «трудных общепринятых» слов Кодри было science, наука (знание или навык). Еще не существовало науки как системы, отвечающей за изучение вселенной и ее законов. Натурфилософы только начинали обращать внимание на слова и их значения.
Когда в 1611 году Галилей направил первый телескоп на небо и обнаружил солнечные пятна, он тут же понял, что его открытие вызовет множество споров — традиционно Солнце было идеалом чистоты, — и почувствовал, что наука не может продвигаться вперед без предварительного разрешения проблемы с языком.