 |
«Русские
пленные любили тяжёлую и жирную пищу, ели много… пристрастились к соевому
соусу, но не смогли полюбить саке и мелкую рыбу с костями».
Картина
Тоёхары Тиканобу (1838–1912)
«Бой на реке
Ялу», 1904 год
|
Несмотря на войну, в лагерях русских пленных в Японии царила атмосфера цивилизованности. Узники получали обильный паёк и даже "пробовали себя в искусстве". Гуманное отношение к узникам объяснялось политикой вестернизации и высокой культурой в целом. Kazagrandy приводит фрагмент исследования доктора Наоко Шимацу.
Отметим, что русские пленные
имели определенное преимущество от того, что были европейцами, поскольку японцы
старательно играли в этом конфликте роль цивилизованной стороны, дабы хорошо
выглядеть в глазах Запада.
Хорошо известно, что отношение
японцев к русским пленным в то время было примером, на основе которого создавались
будущие международные конвенции, связанные с отношением к военнопленным,
больным и раненым. По политическим и дипломатическим причинам японцы стремились
быть воспринятыми как нация «первого порядка», а потому не только строго
подчинялись международным законам, но и создавали новые стандарты обращения с
военнопленными.
В октябре 1904 года японское
военное министерство выпустило постановление для международного сообщества по
вопросу обращения с вражескими военнослужащими, не принимающими непосредственного
участия в боевых действиях, — с санитарами, медиками, а также с солдатами,
выведенными из строя в бою. Министерство предписывало их репатриировать,
поскольку «все войны основаны на политических отношениях между государствами...
поэтому не следует разжигать ненависть к народу вражеского государства». Это
утверждение проводило гуманитарную черту между государством-противником и его
народом. К русским пленникам относились как к «почетным гостям, и это
подтверждают как сами японцы, так и иностранцы, посещавшие лагеря». Именно в
связи с этим японский Красный Крест, подразделение японских вооруженных сил,
играл столь важную роль, являясь дипломатическим инструментом в этой войне.
Во время войны японцы открыли 28
лагерей, в которых содержалась 71 947 русских военнопленных. Количество
последних резко возросло после падения Порт-Артура в начале января 1905 года.
Пленных русских морем доставляли из Маньчжурии или Кореи в порт города Тагакама
на острове Сикоку. Оттуда им предстояла короткая дорога поездом до Мацуямы.
Островное положение гарантировало безопасность, близость к материку облегчала
транспортировку, а прекрасный климат и красота этих мест создавали
дипломатическое преимущество, подчеркивая гуманность японского политического
режима перед лицом западного сообщества.
 |
| Лагерь для военнопленных Мацуяма |
Лагерь для военнопленных Мацуяма,
приписанный к 11-й армейской дивизии, был первым лагерем для русских
военнопленных; он открылся 18 марта 1904 года одновременно с лагерем Маругама
тоже на острове Сикоку; он же последним закрылся 20 февраля 1906 года. На пике
своего существования Мацуяма вмещал 788 офицеров и 5122 солдата. Нетрудно
представить масштаб социального и экономического воздействия, которое эти 6000
человек оказывали на Мацуяму — город, в котором было 36189 жителей.
Более близкое рассмотрение
положения дел в лагере Мацуяма показывает, что внешние проявления официальной
политики гуманизма не очень уживались с поведением местных военных, которые
были настроены гораздо менее интернационально. В реальности образ
«цивилизованной» Японии зависел от таких людей, как комендант лагеря Мацуяма
полковник Коно — человек, которого военнопленные не выносили, считая его
«пруссаком», «упрямцем», «подлым и глупым». Ряд фактов, свидетельствующих о
проблемах Мацуямы, можно обнаружить в документах лагеря, опубликованных в
феврале 1906 года, включая не подвергшиеся цензуре наблюдения японских
надзирателей за поведением и характером русских военнопленных. Самомнение
японцев становится очевидным уже во вступлении, лично написанном Коно: «Победа
желтой расы над белой и захват 70 000 пленных — величайшее достижение в
истории, и она будет увековечена в этих записях».
Коно даже утверждал, что Мацуяма
стал «выставочным центром для показа качества военнопленных». Спустя две недели
после публикации документов вышло предупреждение, что любые опубликованные
лагерные записи, связанные с наблюдениями за пленными, должны сначала проверяться
военным министерством, дабы убедиться, что они не содержат ничего, что могло бы
повредить дипломатическим отношениям с Россией в послевоенный период.
Несомненно, именно записи из Ма-цуямы послужили причиной для такого заявления.
Именно в них четко видна разница между взглядами местных консервативно
настроенных офицеров и более интернационально мыслящей элиты из генштаба.
Иные источники (к примеру,
иностранные обозреватели, многих из которых японское правительство наняло в
качестве врачей и медсестер) свидетельствуют, что японцы были отнюдь не
безупречны в своем обращении с военнопленными. Молодой русский офицер,
содержавшийся под стражей в Ма-цуяме, Ф. П. Купчинский, отмечал, что
«...обращение обозленных войной японцев с русскими пленными было недостаточно
хорошим. Пленным только и оставалось, что терпеть и ждать, пока японцы
успокоятся и проявят рассудительность».
Иногда Коно срывался и устраивал
уродливые сцены, такие, как конфискация шашек, кортиков и кинжалов у
новоприбывших русских офицеров после падения Порт-Артура в январе 1905 года.
Когда генерал Стессель сдался генералу Ноги в Порт-Артуре, Ноги позволил
русским офицерам продолжать носить холодное оружие согласно статьям о
капитуляции. Тем не менее Коно запретил русским офицерам его ношение, как
только они оказались в Мацу-яме, поскольку это противоречило местным
постановлениям. Не стоит говорить, что это привело к моментальной порче
отношений между русскими пленными и японскими надзирателями. Обстановка в
лагере накалилась и потому, что японцы не могли справиться с наплывом пленных
после Порт-Артура. Один раз Коно из-за простого недопонимания лично произвел
жестокое телесное наказание, нанеся пьяному русскому офицеру несколько ударов
саблей по голове, ногам и бедрам. Отношение русских офицеров к этому
«прусскому» генералу было настолько натянутым, что, когда Коно пригласил их на
прощальный вечер, они отвергли его приглашение.
В каком-то смысле отношение Коно
к русским отражало общий настрой японских офицеров: стать военнопленным,
значит, лишиться чести. Морской офицер Хиронори Мицуно в своей работе «Коно
иссан» критически относится ко всей тогдашней шумихе вокруг русских
военнопленных:
«Это было так нелепо — видеть во время войны на страницах газет словосочетания „почетный пленный“, „почетная сдача в плен“. Какая здесь честь? Это случай, когда наша воинская ответственность сходит на нет. Это, конечно, не преступление -сдаться, когда сломан меч и все силы исчерпаны, но почетом здесь и не пахнет. Превращение в пленника -это просто унижение, особенно по сравнению с чужой смелостью и полководческим талантом. В любом случае погибнуть на войне — большая честь».
Мицуно волновал тот факт, что
чересчур мягкое отношение к военнопленным могло создать у японцев неправильное
представление о самой сути пленения. Он упрекал жителей своего родного города
Мацуяма за легкомысленное отношение к проблеме и жажду выгоды, слепое почитание
«Бога Плена» («фурьйо но даймыйин»).
«Существует ряд международных правил, не допускающих угнетения военнопленных. Но эти правила не требуют потакать пленным в ущерб интересам населения и национального характера».
Хотя Мицуно и нападал в первую
очередь на поведение общества, его атаки были косвенно нацелены на
государственную политику поблажек военнопленным. Отчасти Мицуно критиковал
таким образом склонность японцев «поклоняться» Западу.
Что интересно, записи из Мацуямы
подчеркивают положительное влияние лагеря и его обитателей на местное
население, у которого «расширились горизонты международного мышления» и сошел
на нет «островной менталитет».
Японцев тогда очень волновала
проблема питания. Согласно Гаагской конвенции 1899 года к военнопленным
«следует относиться, как и к солдатам удерживающего государства». Но военное
министерство вскоре осознало, что нормы пайка японского солдата попросту не
хватало для русского пленного, у которого аппетит был гораздо больше. Именно на
маленькие порции чаще всего и жаловались пленные. Отмечалось и недовольство тем
фактом, что и солдатам, и офицерам полагались равные порции, хотя последние предпочитали
количеству качество. Японцам пришлось пойти на уступки и тратить по 60 сен на
русского офицера и 30 на русского солдата (и это против 16 сен на японского
солдата). Именно это и стало причиной споров между российским и японским
правительствами, когда зашла речь о расходах на японских пленных солдат. 14
копеек — это гораздо меньше, чем тратили японцы на русских.
Русские пленные любили «тяжелую и
жирную» пищу, ели много, не особо переживали из-за однообразия, любили мясо,
пристрастились к соевому соусу, но не смогли полюбить саке и мелкую рыбу с
костями. Питание предполагало завтрак, обед, чаепитие и ужин при достаточно
разнообразном рационе. Для сравнения, Киюкичиро Ито в своих воспоминаниях о
русском плене пишет, что получал только хлеб, жидкую кашу и чай. В Мацуяме же
многие русские офицеры, недовольные питанием, могли позволить себе нанять
личного повара.
Другой областью, в которой
японское правительство проявляло гибкость, была проблема размещения офицеров.
Так, 16 января русским офицерам с их подчиненными было позволено арендовать для
проживания обычные дома. Запрещено было пользоваться почтой и телеграфом без
предварительного согласования с начальством лагеря. София фон Тайль, приехавшая
к своему раненому мужу Владимиру, получила поблажку от командования лагеря еще
до принятия этого постановления и смогла поселиться рядом с мужем.
В июне 1904 года было принято
постановление, дозволявшее военнопленным отправляться за пределы лагеря после
подписания «клятвы» в том, что они не совершат побег. Однако русское
(православное) значение слова «клятва» стало предметом очередного конфликта.
Пленные офицеры считали такую формулировку святотатством, а потому треть из них
отказалась от подобной привилегии. Когда гнев поутих, многие изменили свое
решение. Те же, кто оставался непреклонным, а также рядовые ходили на прогулки
под конвоем. Позднее для желающих даже устраивались экскурсии по местным
достопримечательностям. Впрочем, развлекались и иными способами — осмотревшись,
офицеры начали посещать злачные места города, а благонравно настроенные
пробовали себя в искусстве и заводили домашних зверюшек...
Бурный расцвет розничной торговли
и производства товаров ширпотреба также ознаменовал эпоху существования лагеря
в Мацусиме. Доход от торговли с военнопленными за время их пребывания там
составил полмиллиона иен. Местный муниципалитет под нажимом торговцев и
предпринимателей вынужден был идти на уступки «коммерческому оппортунизму» и
соглашаться принимать все новые партии военнопленных. Само их присутствие способствовало
появлению такой отрасли, как пошив обуви европейского образца. Ремесленники
просто наводнили город, стараясь соблазнить своей продукцией русских
военнопленных, особенно, конечно, офицеров. Большим спросом у них также
пользовались искусно обработанные черепашьи панцири, изделия из слоновой кости,
лаковые миниатюры.
Но самым значительным
последствием «фактора Мацуямы» для самих японцев стало обнаружение
удивительного факта: русские пленные оказались в массе своей не совсем
«русскими». Среди них были представители иных наций — поляки (их более всего),
финны, татары и иных вер — католики, иудеи, мусульмане. Единая и грозная
Российская империя «распалась», на удивление японцев, на пеструю мозаику
этносов, конфессий и культур. Еще более потрясла японцев неприязнь, которую
пленные разных вер и национальных принадлежностей демонстрировали друг к другу.
С трудом понимали японцы и то обстоятельство, что многие поляки, финны и евреи
радовались поражениям русской армии и флота в сражениях под Мукденом и при Цусиме...
Лагерному начальству приходилось и это учитывать: при расселении
многонациональных «подопечных» им отводились разные помещения под жилье.
В целом же с учетом опыта других
войн и других исторических эпох нельзя не признать, что японские власти и в самом
деле стремились тогда выказать свою цивилизованность в обращении с
военнопленными Российской империи. Впрочем, помогала в этом не только
вестернизация политической культуры Японии, но и традиционный кодекс воинской
чести — бусидо, запечатленный в культурной матрице японца. В этом смысле
интересно было наблюдать, как постепенно, в ходе взаимного общения у обеих
сторон стало складываться впечатление, что есть «хорошие русские» и «хорошие
японцы», а есть и «плохие», причем и у тех, и у других... Примечательно и то,
что представители образованных слоев и аристократических сословий легче
находили общий язык и больше тем для общения, что наглядно демонстрировало
превосходство классового родства над этническими различиями.
И все же напряженность между
жителями города и военнопленными существовала, она не могла не существовать.
Ведь в то самое время жители Мацуямы получали известия о гибели своих родных и
близких на далеких полях сражений — под противоречивые распоряжения местных
властей «соблюдать цивилизованность» в обращении с врагом, живущим рядом.
Текст Наоко Шимацу, доктор, Лондонский университет Биркбек
Перевод Петра Баратова