 |
|
Новости об открытиях и исследованиях в библейской археологии появляются чуть ли не ежедневно. В нашем обзоре мы расскажем о наиболее интересных открытиях последних месяцев в библейской археологии, а также рассмотрим некоторые новые исследования в библеистике, имеющие отношение к археологии.
➡️ Протокерамические формы
Одна из загадок ближневосточной археологии, в принципе выходящая за хронологические рамки археологии библейской, но тесно связанная с ней контекстуально, культурно и пространственно – причины позднего появления керамики в Плодородном Полумесяце. Несмотря на многочисленные попытки обнаружить следы керамического производства в слоях VI тыс. до н.э. и старше, ни одна находка не может быть датирована достоверно. Получается, что керамика появляется здесь одновременно с систематической выплавкой медных изделий или несколько позже. Древнейшая керамическая мастерская в этом регионе фиксируется только около 5000 г. до н.э. (Тель Косак Шамали, Сирия). Несколько поколений ближневосточных археологов пытаются удревнить время появления керамики.
Одним из современных исследователей является Игмар Франц, который связывает возникновение керамического производства с такими загадочными артефактами, как узкие длинные полоски необожженной глины, по форме напоминающие ремни пращи. Автор считает их сырьем для производства печатей глиняных фигурок или керамики. Такая атрибуция представляется возможной, но она не объясняет отсутствия собственно керамики в неолитических слоях, в которых были обнаружены такие «ремни». Единственное, что может объяснить отсутствие керамики при значительной традиции изготовления фигурок из необожженной глины – мифоритуальный запрет на обжиг – глина воспринималась, как материал, символизирующий плодородие земли, что сохранилось в библейском мифе о сотворении Адама из глины.
В данном случае библейский миф позволяет понять и реконструировать древнюю мифологему. Однако речь, конечно же, не может идти о реальном факте сотворения человека из глины, но о мифопоэтическом образе, который мог реализовываться в ритуальной практике. В силу этого, вполне допустимо и предположение, что глиняные ремни использовались в ритуалах плодородия и могли символизировать связь членов общины с землей. Определенной параллелью к этому образу может служить и распространенный в средневековой европейской магии обычай создания человеческих фигур для проведения вредоносных ритуалов. Следует отметить, что в магической практике фигурки изготовляли не только из глины, но и из воска и других податливых материалов, что указывает на дальнейшую трансформацию обычая.
Следует отметить, что значительный фактический материал о египтизации Ханаана был получен в результате недавних исследований Аарона Бьюрка и Пола Голдберга. Анализ археологического материала свидетельствует о наличии метисной культурной традиции в таких поселениях как Яффо, Дейр-эль-Балах, Бейт-Шеан и других, традиции, сосуществующей с собственно египетской. Одно из наиболее ярких отличий проявляется в пространственной ориентации построек и погребений.
Другой аспект египетского влияния в Ханаане фиксируется по появлению характерной египетской керамики, вслед за которой в ряде городов, в частности, в Яффо, появляются и местные подражания египетским образцам. Они демонстрируют культурную метисацию, которая в той или иной степени сформировала самобытность позднебронзового Ханаана. При переходе к раннему железному веку прослеживается преемственность египетских традиций, которое свидетельствует о присутствии египетского и метисного египетско-семитского населения в Ханаане в XII-IX в. до н.э. При этом речь идет о преемственности позднебронзовых традиций, а не о приходе нового населения, которое можно было бы отождествить с библейским Исходом. Преемственность наблюдается как в северном царстве (Израиле, Шомроне), так и в южном (Иудее).
Конфликт еврейской и филистимской идентичностей в раннем железном веке Израиля (1200-585 г. до н.э.) в контексте рациона питания стал предметом исследования зооархеолога Эдварда Махера. Общеизвестно, что соблюдение традиционной системы питания (кашрута) служило важным этнодифференцирующим фактором, выделявшим иудеев среди других народов Леванта.
Несмотря на то, что в кашрут входит достаточно много предписаний, наиболее ярким свидетельством его соблюдения или не соблюдения, с точки зрения зооархеологии стали кости свиней, которые регулярно находят в слоях ханаанских поселений, относящихся к железному веку. Употребление свинины было визитной карточкой филистимской культуры: зооархеологические исследования свидетельствуют, что на многих филистимских поселениях кости свиньи составляют около трети всех костных остатков, тогда, как на других, соседних поселениях можно найти одну-две кости за весь период раннего железного века. Это тем более показательно, что в позднем бронзовом веке кости свиньи представлены на поселениях достаточно равномерно, хотя и не в таком значительном процентном соотношении, как у филистимлян. Значительный рост свиноводства отмечается в XII-XI в. до н.э. и служит надежным индикатором оседания филистимлян в Леванте.
Вместе с тем к концу XI в. до н.э. появляется тенденция к снижению численности свинного поголовья и к VII в. до н.э. достигает примерно 5 %, то есть того уровня, который отмечается и на нефилистимских поселениях. Таким образом, свинина может служить надежным индикатором филистимской этнической идентичности только в первые несколько веков их присутствия в Леванте. Как отмечает Эдвард Махер, «к сожалению, у нас нет никакой возможности узнать, насколько рано израильские табу на продовольственные товары были институционализированы и стали частью их культурной самобытности. Некоторые любопытные находки, усложняющие [библейскую] модель возникновения пищевых табу также достойны упоминания. Так, скелет почти неповрежденной взрослой свиньи был найден в Асоре (Северное Царство). Сом (Clarias gariepinus), который часто встречается в слоях железного века ряда городов Иудеи (Лахиш, Иерусалим), в иудейской традиции также считается некошерным».
Проще говоря, это исследование отмечает тенденцию в корне противоречащую истории Исхода: с одной стороны нет никаких доказательств прихода соблюдающих кашрут сынов Израилевых, с другой четко фиксируется рост поголовья скота с приходом филистимлян. Наиболее вероятным представляется следующее объяснение: запрет на свинину стал складываться у аборигенных семитских племен Леванта, как реакция на интенсивное свиноводство мигрантов. Таким образом он выполнял роль этнодифференцирующего, а не узкоконфессионального фактора.
Значительное уменьшение поголовья свиней у филистимлян, может быть объяснено ассимиляцией среди семитского населения. Также отметим и то, что до конца не очевидны и причины, по которым свинья занимала ведущую роль в филистимском хозяйстве: ни на одной из предполагаемых прародин филистимлян не отмечалось ни значительных культов свиньи, ни такого преобладания свиньи в стаде. Не было у филистимлян и значительных культов свиньи в Ханаане. Ответом на этот вопрос может служить тот недавно открытый факт, что время перехода от поздней бронзы к раннему железу было чрезвычайно засушливым периодом и только свиноводство обеспечивало семьи достаточным количеством мяса. В пользу этого может свидетельствовать и тот факт, что свиньи реже встречались в деревнях и чаще в крупных городах, где плотность населения была значительно выше и растительности для других домашних животных было намного меньше.
Напомним, что табуизация свинины многими исследователями использовалась в качестве аргумента формирования иудаизма у евреев-кочевников: в отличие от других одомашненных копытных, свинья требует оседлого, а не кочевого быта. Кроме того, присутствие филистимлян в Ханаане в эпоху патриархов (то есть ранее XII в. до н.э., когда они появились здесь в реальности), так и отождествление из с «сынами Хама», считается одним из признаков недостоверности библейского рассказа о временах Патриархов.
Первые попытки исследования мифологического параллелизма «Babel-Bible-Baal» относятся к началу ХХ века, когда была открыта поэма «Энума элиш». В свете сюжета этой поэмы библейские тексты о сотворении мира и других мифических событиях виделись не оригинальными мифопоэтическими образами, а пересказом вавилонских и ассирийских мифов. По мнению Фридриха Делича (1902 г.), миф о сотворении мира Мардуком распространился в Ханаане, где был переосмыслен в монотеистическом ключе. Эта гипотеза была встречена довольно неоднозначно, поскольку культ Мардука в Леванте Бронзового века обнаружен не был.
Более того, в рамках Библии есть книга Эсфири, представляющая собой кальку вавилонского мифа о сотворении мира. В этой книге Эстер и Мордехай (Иштар и Мардук вавилонской поэмы) борются с хтоническими силами зла, мрака и смерти, персонифицированными в Амане и побеждают его, а действие книги происходит в том самом весеннем месяце Адаре, в котором, согласно вавилонской традиции, Иштар и Мардук победили Тиамат, божество мрака и хаоса.
После открытия в 1931 году в Угарите (Рас-Шамре) табличек с записями мифов о Баале, борющемся с божеством хаоса Yamm (Ямм, море) исследователи отмечали значительное сходство мотивов вавилонских и западносемитских мифов, но не могли прийти к однозначному выводу о времени и месте их возникновения и путях заимствования. В целом же мифологи того времени, предполагали заимствование сирийцами мифа из Месопотамии. Причиной тому была определенная диспропорция в степени изученности месопотамских и левантийских поселений и пришедшая из Библии теория о происхождении культуры из Месопотамии (мотив «Вавилонской башни»). Окончательно гипотеза месопотамского заимствования была развенчана лишь в 1993 году, когда было опубликовано письмо из Мари, в котором упоминался бог ветров, хаоса и штормов из Алеппо, соотносимый с противником Баала Яммом. Отмечали исследователи и присутствие в угаритских надписях теофорных имен, образованных от имени Ямма: Абдуямми (Раб Ямма), Милкуямму (Ямм-царь) и даже Иллуяму и Яммуилу, которые интерпретируются либо как «Ямм – Бог» либо как двойное теофорное имя в честь Ямма и Ила (Эла). Все это указывает на автохтонность мотивов цикла Баала в Леванте и позволяет предполагать заимствование вавилонянами этого мотива у левантийцев или же параллельное заимствование мотива из досемитского субстрата.
Политическая концепция Леванта бронзового-железного веков отражала верования и представления о божественном влиянии на разнообразные формы межличностных и социальных отношений. Это дает основания для прочтения записанного в XIII в. до н.э. угаритского цикла мифов о Баале с позиций политической и социокультурной динамики. Значительное военное присутствие хеттов в Леванте в это время порождало этнические конфликты с местным семитским населением, которые хорошо реконструируются по литературным, политическим, военным и юридическим памятникам этого времени. В сложившейся ситуации культ Баала, как покровителя различных местностей Леванта служил этноконсолидирующим фактором для местных племен. В этом смысле история противоборства Баала с изначальным хаосом, персонифицированным в образе Ямма, помимо мифологических коннотаций символизирует и политическое объединение перед лицом хеттской угрозы. Другая политическая коннотация связана с образом Баала, который правит Левантом по благословению верховного бога Эла. Баал в этом случае выступает в роли вассала Эля, что может быть отождествлено с вассальной зависимостью угаритского царя от царя Хатти. В мифе Эль становится на сторону бога Ямма, но Баал побеждает его, тем самым становясь независимым.
Победа над Ямм в данном случае не столько является нарушением божественной санкции, сколько символизирует стремление левантийских городов к политической независимости. Таким образом миф узаконивает политический и социальный протест, что окажется весьма продуктивным мотивом в дальнейше истории Леванта. Подобная модель божественного вмешательства в межличностные и социальные отношения будет весьма важна для политической жизни региона в историческое время: иудейские пророки рассматривали приход вражеских войск как результат греховных поступков царя и людей, несоблюдения божественных заповедей, религиозный фанатизм лежал в основе революции Маккавеев (167-160 г. до н.э.) и иудейских восстаний 4 г. до н.э., 66-70 и 131-135 г.н.э., в средневековье аналогичной модели следовали византийские и исламские правители Леванта.
Раскопки, проведенные Израилем Финкельштейном и Рут Шахак-Гросс, выявили здесь несколько периодов, но самым удивительным оказалось, что в Машабеи Саде не было обнаружено следов окаменевшего навоза. Традиционно считалось, что Южный Израиль и Аравийский полуостров – скотоводческие регионы, к тому же кости крупного и мелкого рогатого скота хорошо известны в Машабеи Саде. Как отмечают исследователи, навоз собирался жителями поселения и использовался в качестве удобрения. Это может объяснить высокую плотность населения в Негеве, а в общеисторическом плане вынуждает пересмотреть отношение к региону, как к отсталой скотоводческой окраине, и начать поиски удобрений в других регионах Плодородного полумесяца, поскольку было бы удивительно, что подобная практика существовала на южной окраине Леванта и не была известна в Ханаане, Ливане или Сирии.
В Эштаоле (Иудейская долина, близ Бейт-Шемеша) при строительстве дороги были обнаружены следы построек двух исторических периодов. Древнейшая из них датируется докерамическим неолитом А (ок. 8000 г. до н.э.) и представляет собой один из древнейших домов в мире и самый древний из известных в Иудейской долине. Здесь были найдены многочисленные обломки кремня, что позволяет предполагать, что в этом доме располагалась мастерская по изготовлению кремневых орудий. Более молодая постройка представляет собой храм рубежа медного и бронзового веков (конец V тыс. до н.э.). Здесь был обнаружен менгир высотой около 1.3 м., служивший предметом поклонения. Подобно другим храмам этого времени, храм в Эштаоле был ориентирован на восток своей центральной осью. Менгир представляет собой махцевот, культовый камень, служивший воплощением божества. Подобные махцевот были популярны и у ханаанеев и древних евреев.
В западносемитском язычестве парные махцевот символизировали пару божеств, покровителей данной местности – Ягве и Ашеру. Вокруг храма были найдены следы поселения, построенного по строгому плану, вероятно, с учетом археоастрономических ориентиров. Руководитель департамента древностей Амир Голани отмечает, что такая строгая планировка свидетельствует о значительной степени развития общества в это время, более того наблюдается пространственная дифференциация поселения – окраинные улицы и постройки хуже спланированы.
Неожиданностью для археологов стало открытие в 2013 году ханаанейского слоя в Гезере, в котором слои ранее железного века были неизвестны. Обильные находки бронзового века указывают на активные контакты города с соседними регионами: здесь были обнаружены скарабей с картушем Аменхотепа III и месопотамские цилиндрические печати. Также в Гезере нашли и значительное число кремневых орудий. Один из руководителей раскопок Стивен Ортис, отмечает, что город находился на торговом пути, известном египтянам как «Дорога Гора», а римлянам – как Via Maris. Слой позднего бронзового века был перекрыт следами пожара. Пожар связан с нашествием филистимлян и других Народов Моря. Слой позднего бронзового века перекрывается инвентарем с характерной филистимской керамикой. Ранее считалось, что этот город был основан только во времена Соломона или несколько ранее. В Библии он выступал в качестве приданого, полученного Соломоном после женитьбы на дочери фараона.
Еще одним открытием этого года стал дворец в Тель-Кабри, раскопки в котором проходят под руководством Эрика Клайна и Асафа Ясур-Ландау, последний также известен недавно изданной монографией о роли филистимлян в миграции Народов Моря из Эгеиды. Древнее название города неизвестно, а современное происходит от корня כברי (мощный, сильный). На территории дворца (1850-1600 г. до н.э.) был раскопан пиршественный зал и многие другие помещения. Стены дворца были оштукатурены, а полы – покрыты гипсовым раствором и выкрашены красной краской.
Такой дизайн характерен не только для Леванта, но и для минойского Крита. Архитектура дворца и украшения его помещений, начиная с XVII века до н.э., начинает копировать аналогичные дворцы Эгеиды, что свидетельствует о том, что западные влияния появляются в Ханаане задолго до вторжения Народов Моря. Аналогичные параллели отмечаются и во дворце гиксосских царей в Тель-эль-Даб’а. Эгейские элементы означали присутствие критских ремесленников. На территории дворца располагалась и комната с нишей, какие в других дворцах служили молитвенной комнатой, однако в самой комнате дворца в Тель-Кабри не обнаружен культовый инвентарь и свидетельства жертвоприношений. Возможно, все это было вынесено из дворца или уничтожено незадолго до пожара. Не обнаружены во дворце и жилые комнаты, располагавшиеся, по всей видимости, на верхнем, рухнувшем этаже.
Клинописные таблички из Хацора и Тель-Кабри свидетельствуют, что здесь функционировала месопотамская письменная традиция, использовавшаяся как для внутренних хозяйственных и административных целей, так и для международного общения. Ее удобство состояло в фонетической записи, что делало ее одинаково пригодной для языков, относящихся к различным этническим группам. При общности письменной традиции с Месопотамией, ханаанские города отличались от нее в религиозном плане. Здесь не получили распространения «узкоспециализированные» божества (войны, любви, природных явлений), но в основе религии лежали локальные всебоги.
Такую религиозную концепцию копировала и система правления, отличавшаяся от месопотамской: у восточных семитов цари были связаны с «узкоспециализированными» божествами, что приводило к созданию крупных империй и деспотий на основе культа бога войны, тогда как в Ханаане власть правителей распространялась на определенную местность и уподоблялась местным божествам – Баалам – владевшим своей территорией. Более того, правители ханаанских городов оставались анонимными, даже в переписке с фараонами и царями Хатти.
Единственный правитель, чье личное имя известно из Амарнского архива – царь Хацора, находившегося под сирийским влиянием. Эрик Клайн отмечает, что анонимность была свойственна и критским царям, однако, они были царями-жрецами. Причиной анонимности была табуация личного имени царя, коренящаяся в вере, что знание имени царя другими людьми может повредить ему и позволит магам воздействовать на его волю. Безличность правителя лишала его и личной воли: он должен был следовать воле божеств. Все это находит параллели в представлениях о царской власти у ирландцев и народов Африки.
Исследователи отмечают интересную особенность хозяйства ханаанских дворцов. Общеизвестно, что дворец на Ближнем Востоке был и резиденцией правителя и административным центром территории, в котором происходило перераспределение материальных благ. Во дворцах Египта, Месопотамии, Сирии, Анатолии и Греции найдены архивы, в которых с особой тщательностью сохранялись все приходно-расходные операции. Исключением Ханаан: ни в одном из дворцов этого региона – Мегиддо, Лахише, Афеке, Кабри, Тель-эль-Аджуле и других – подобные архивы обнаружены не были. Иногда отсутствие учета и контроля считается признаком анархии, тяжелых условий жизни, войн и болезней, о которых, в частности говорится в тексте, приписываемом фараону Мерикару, правившему в эпоху Среднего Царства.
Впрочем, отсутствие порядка, установленного при египетском дворе, не означает того, что хаос или обезлюдение царили в Ханаане. Наоборот, раскопки показывают, что в Бронзовом веке Ханаан был заселен намного плотнее, чем в последующие периоды. Отсутствие контроля в храмовых хозяйствах могло быть связано с сохранившимся в Библии запретом на счет: царь считался носителем плодородия и витальности всего города и подвластной ему территории, он должен был излучать добро и быть подателем бесконечных благ, тогда как счет и учет ограничивали его возможности. Это созвучно и евангельскому чуду умножения хлебов и рыбы.
На поселении прослеживается несколько строительных периодов: в энеолите-бронзе Тель-Кабри был поселком, локализовавшимся на территории будущего дворца. По мере того, как в его население возрастало, город был обнесен стеной, затем вокруг него возникла вторая стена, а на месте домов во внутреннем кольце укреплений был возведен дворец. Одной из удивительных находок дворца стал винный погреб, содержавший более 40 пифосов (общим объемом – более 2000 л.). Такого количества вина могло хватить на год до следующего урожая.
Зооархеологические исследования определили, что рацион питания во дворце отличался от простых жителей города количественно, но не качественно: основу меню составляли овцы и козы, а также рыба, лягушки и крабы. Особо отмечают археологи отсутствие костей свиньи на поселении, что контрастирует с остеологическими находками на соседних поселениях бронзового века. Нет здесь ни костей домашних животных, ни изображений охотничьих сцен, которые обычно символизируют доблесть царя и мужество его подданных.
Одним из современных исследователей является Игмар Франц, который связывает возникновение керамического производства с такими загадочными артефактами, как узкие длинные полоски необожженной глины, по форме напоминающие ремни пращи. Автор считает их сырьем для производства печатей глиняных фигурок или керамики. Такая атрибуция представляется возможной, но она не объясняет отсутствия собственно керамики в неолитических слоях, в которых были обнаружены такие «ремни». Единственное, что может объяснить отсутствие керамики при значительной традиции изготовления фигурок из необожженной глины – мифоритуальный запрет на обжиг – глина воспринималась, как материал, символизирующий плодородие земли, что сохранилось в библейском мифе о сотворении Адама из глины.
В данном случае библейский миф позволяет понять и реконструировать древнюю мифологему. Однако речь, конечно же, не может идти о реальном факте сотворения человека из глины, но о мифопоэтическом образе, который мог реализовываться в ритуальной практике. В силу этого, вполне допустимо и предположение, что глиняные ремни использовались в ритуалах плодородия и могли символизировать связь членов общины с землей. Определенной параллелью к этому образу может служить и распространенный в средневековой европейской магии обычай создания человеческих фигур для проведения вредоносных ритуалов. Следует отметить, что в магической практике фигурки изготовляли не только из глины, но и из воска и других податливых материалов, что указывает на дальнейшую трансформацию обычая.
➡️ Этноконфессиональная идентичность в Ханаане
Большое значение для выяснения этнических процессов, происходивших в Леванте, имеет исследование «Египетские и египтизированные материалы позднебронзового Ханаана: анализ культурной идентичности». Его автор, Кристал Лордс Пирс рассматривает представления о жизни и смерти, характерные для ханаанских погребений и культов II тыс. до н.э. В основу исследования положена новая методология, состоящая в рассмотрении жилых домов, храмов и погребений в контексте культурных норм и практик египетского Нового Царства. Как правило, Ханаан этого периода рассматривался как место войн египтян, а для описания этнокультурной ситуации использовались чисто теоретические модели «эмуляции элит» и прямого египетского правления.Следует отметить, что значительный фактический материал о египтизации Ханаана был получен в результате недавних исследований Аарона Бьюрка и Пола Голдберга. Анализ археологического материала свидетельствует о наличии метисной культурной традиции в таких поселениях как Яффо, Дейр-эль-Балах, Бейт-Шеан и других, традиции, сосуществующей с собственно египетской. Одно из наиболее ярких отличий проявляется в пространственной ориентации построек и погребений.
Другой аспект египетского влияния в Ханаане фиксируется по появлению характерной египетской керамики, вслед за которой в ряде городов, в частности, в Яффо, появляются и местные подражания египетским образцам. Они демонстрируют культурную метисацию, которая в той или иной степени сформировала самобытность позднебронзового Ханаана. При переходе к раннему железному веку прослеживается преемственность египетских традиций, которое свидетельствует о присутствии египетского и метисного египетско-семитского населения в Ханаане в XII-IX в. до н.э. При этом речь идет о преемственности позднебронзовых традиций, а не о приходе нового населения, которое можно было бы отождествить с библейским Исходом. Преемственность наблюдается как в северном царстве (Израиле, Шомроне), так и в южном (Иудее).
Конфликт еврейской и филистимской идентичностей в раннем железном веке Израиля (1200-585 г. до н.э.) в контексте рациона питания стал предметом исследования зооархеолога Эдварда Махера. Общеизвестно, что соблюдение традиционной системы питания (кашрута) служило важным этнодифференцирующим фактором, выделявшим иудеев среди других народов Леванта.
Несмотря на то, что в кашрут входит достаточно много предписаний, наиболее ярким свидетельством его соблюдения или не соблюдения, с точки зрения зооархеологии стали кости свиней, которые регулярно находят в слоях ханаанских поселений, относящихся к железному веку. Употребление свинины было визитной карточкой филистимской культуры: зооархеологические исследования свидетельствуют, что на многих филистимских поселениях кости свиньи составляют около трети всех костных остатков, тогда, как на других, соседних поселениях можно найти одну-две кости за весь период раннего железного века. Это тем более показательно, что в позднем бронзовом веке кости свиньи представлены на поселениях достаточно равномерно, хотя и не в таком значительном процентном соотношении, как у филистимлян. Значительный рост свиноводства отмечается в XII-XI в. до н.э. и служит надежным индикатором оседания филистимлян в Леванте.
Вместе с тем к концу XI в. до н.э. появляется тенденция к снижению численности свинного поголовья и к VII в. до н.э. достигает примерно 5 %, то есть того уровня, который отмечается и на нефилистимских поселениях. Таким образом, свинина может служить надежным индикатором филистимской этнической идентичности только в первые несколько веков их присутствия в Леванте. Как отмечает Эдвард Махер, «к сожалению, у нас нет никакой возможности узнать, насколько рано израильские табу на продовольственные товары были институционализированы и стали частью их культурной самобытности. Некоторые любопытные находки, усложняющие [библейскую] модель возникновения пищевых табу также достойны упоминания. Так, скелет почти неповрежденной взрослой свиньи был найден в Асоре (Северное Царство). Сом (Clarias gariepinus), который часто встречается в слоях железного века ряда городов Иудеи (Лахиш, Иерусалим), в иудейской традиции также считается некошерным».
Проще говоря, это исследование отмечает тенденцию в корне противоречащую истории Исхода: с одной стороны нет никаких доказательств прихода соблюдающих кашрут сынов Израилевых, с другой четко фиксируется рост поголовья скота с приходом филистимлян. Наиболее вероятным представляется следующее объяснение: запрет на свинину стал складываться у аборигенных семитских племен Леванта, как реакция на интенсивное свиноводство мигрантов. Таким образом он выполнял роль этнодифференцирующего, а не узкоконфессионального фактора.
Значительное уменьшение поголовья свиней у филистимлян, может быть объяснено ассимиляцией среди семитского населения. Также отметим и то, что до конца не очевидны и причины, по которым свинья занимала ведущую роль в филистимском хозяйстве: ни на одной из предполагаемых прародин филистимлян не отмечалось ни значительных культов свиньи, ни такого преобладания свиньи в стаде. Не было у филистимлян и значительных культов свиньи в Ханаане. Ответом на этот вопрос может служить тот недавно открытый факт, что время перехода от поздней бронзы к раннему железу было чрезвычайно засушливым периодом и только свиноводство обеспечивало семьи достаточным количеством мяса. В пользу этого может свидетельствовать и тот факт, что свиньи реже встречались в деревнях и чаще в крупных городах, где плотность населения была значительно выше и растительности для других домашних животных было намного меньше.
Напомним, что табуизация свинины многими исследователями использовалась в качестве аргумента формирования иудаизма у евреев-кочевников: в отличие от других одомашненных копытных, свинья требует оседлого, а не кочевого быта. Кроме того, присутствие филистимлян в Ханаане в эпоху патриархов (то есть ранее XII в. до н.э., когда они появились здесь в реальности), так и отождествление из с «сынами Хама», считается одним из признаков недостоверности библейского рассказа о временах Патриархов.
➡️ Роль культа Баала в левантийской геополитикее
Предметом научного интереса Аарона Тугендхафта является культ западносемитского верховного божества Баала. Остановимся на двух аспектах его исследований: мифопоэтическом параллелизме «Babel-Bible-Baal» и политическом значении культа Баала в Леванте.Первые попытки исследования мифологического параллелизма «Babel-Bible-Baal» относятся к началу ХХ века, когда была открыта поэма «Энума элиш». В свете сюжета этой поэмы библейские тексты о сотворении мира и других мифических событиях виделись не оригинальными мифопоэтическими образами, а пересказом вавилонских и ассирийских мифов. По мнению Фридриха Делича (1902 г.), миф о сотворении мира Мардуком распространился в Ханаане, где был переосмыслен в монотеистическом ключе. Эта гипотеза была встречена довольно неоднозначно, поскольку культ Мардука в Леванте Бронзового века обнаружен не был.
Более того, в рамках Библии есть книга Эсфири, представляющая собой кальку вавилонского мифа о сотворении мира. В этой книге Эстер и Мордехай (Иштар и Мардук вавилонской поэмы) борются с хтоническими силами зла, мрака и смерти, персонифицированными в Амане и побеждают его, а действие книги происходит в том самом весеннем месяце Адаре, в котором, согласно вавилонской традиции, Иштар и Мардук победили Тиамат, божество мрака и хаоса.
После открытия в 1931 году в Угарите (Рас-Шамре) табличек с записями мифов о Баале, борющемся с божеством хаоса Yamm (Ямм, море) исследователи отмечали значительное сходство мотивов вавилонских и западносемитских мифов, но не могли прийти к однозначному выводу о времени и месте их возникновения и путях заимствования. В целом же мифологи того времени, предполагали заимствование сирийцами мифа из Месопотамии. Причиной тому была определенная диспропорция в степени изученности месопотамских и левантийских поселений и пришедшая из Библии теория о происхождении культуры из Месопотамии (мотив «Вавилонской башни»). Окончательно гипотеза месопотамского заимствования была развенчана лишь в 1993 году, когда было опубликовано письмо из Мари, в котором упоминался бог ветров, хаоса и штормов из Алеппо, соотносимый с противником Баала Яммом. Отмечали исследователи и присутствие в угаритских надписях теофорных имен, образованных от имени Ямма: Абдуямми (Раб Ямма), Милкуямму (Ямм-царь) и даже Иллуяму и Яммуилу, которые интерпретируются либо как «Ямм – Бог» либо как двойное теофорное имя в честь Ямма и Ила (Эла). Все это указывает на автохтонность мотивов цикла Баала в Леванте и позволяет предполагать заимствование вавилонянами этого мотива у левантийцев или же параллельное заимствование мотива из досемитского субстрата.
Политическая концепция Леванта бронзового-железного веков отражала верования и представления о божественном влиянии на разнообразные формы межличностных и социальных отношений. Это дает основания для прочтения записанного в XIII в. до н.э. угаритского цикла мифов о Баале с позиций политической и социокультурной динамики. Значительное военное присутствие хеттов в Леванте в это время порождало этнические конфликты с местным семитским населением, которые хорошо реконструируются по литературным, политическим, военным и юридическим памятникам этого времени. В сложившейся ситуации культ Баала, как покровителя различных местностей Леванта служил этноконсолидирующим фактором для местных племен. В этом смысле история противоборства Баала с изначальным хаосом, персонифицированным в образе Ямма, помимо мифологических коннотаций символизирует и политическое объединение перед лицом хеттской угрозы. Другая политическая коннотация связана с образом Баала, который правит Левантом по благословению верховного бога Эла. Баал в этом случае выступает в роли вассала Эля, что может быть отождествлено с вассальной зависимостью угаритского царя от царя Хатти. В мифе Эль становится на сторону бога Ямма, но Баал побеждает его, тем самым становясь независимым.
Победа над Ямм в данном случае не столько является нарушением божественной санкции, сколько символизирует стремление левантийских городов к политической независимости. Таким образом миф узаконивает политический и социальный протест, что окажется весьма продуктивным мотивом в дальнейше истории Леванта. Подобная модель божественного вмешательства в межличностные и социальные отношения будет весьма важна для политической жизни региона в историческое время: иудейские пророки рассматривали приход вражеских войск как результат греховных поступков царя и людей, несоблюдения божественных заповедей, религиозный фанатизм лежал в основе революции Маккавеев (167-160 г. до н.э.) и иудейских восстаний 4 г. до н.э., 66-70 и 131-135 г.н.э., в средневековье аналогичной модели следовали византийские и исламские правители Леванта.
➡️ Памятники ханаанского времение
Уникальное открытие сделали израильские археологи на поселении Машабеи Саде (середина III тыс. до н.э.) в пустыне Негев. Хотя ранее и было известно, что в энеолите-бронзе Негев был заселен достаточно густо, этот факт находился в определенном противоречии с природно-климатическими условиями региона. Уникальность Машабеи Саде состоит в том, что он представляет собой крупное поселение, расположенное вдалеке от естественных водоемов и мог пользоваться только дождевой водой. Несмотря на свои значительные размеры на поселении не было найдено следов регулярной застройки и административных центров.Раскопки, проведенные Израилем Финкельштейном и Рут Шахак-Гросс, выявили здесь несколько периодов, но самым удивительным оказалось, что в Машабеи Саде не было обнаружено следов окаменевшего навоза. Традиционно считалось, что Южный Израиль и Аравийский полуостров – скотоводческие регионы, к тому же кости крупного и мелкого рогатого скота хорошо известны в Машабеи Саде. Как отмечают исследователи, навоз собирался жителями поселения и использовался в качестве удобрения. Это может объяснить высокую плотность населения в Негеве, а в общеисторическом плане вынуждает пересмотреть отношение к региону, как к отсталой скотоводческой окраине, и начать поиски удобрений в других регионах Плодородного полумесяца, поскольку было бы удивительно, что подобная практика существовала на южной окраине Леванта и не была известна в Ханаане, Ливане или Сирии.
В Эштаоле (Иудейская долина, близ Бейт-Шемеша) при строительстве дороги были обнаружены следы построек двух исторических периодов. Древнейшая из них датируется докерамическим неолитом А (ок. 8000 г. до н.э.) и представляет собой один из древнейших домов в мире и самый древний из известных в Иудейской долине. Здесь были найдены многочисленные обломки кремня, что позволяет предполагать, что в этом доме располагалась мастерская по изготовлению кремневых орудий. Более молодая постройка представляет собой храм рубежа медного и бронзового веков (конец V тыс. до н.э.). Здесь был обнаружен менгир высотой около 1.3 м., служивший предметом поклонения. Подобно другим храмам этого времени, храм в Эштаоле был ориентирован на восток своей центральной осью. Менгир представляет собой махцевот, культовый камень, служивший воплощением божества. Подобные махцевот были популярны и у ханаанеев и древних евреев.
В западносемитском язычестве парные махцевот символизировали пару божеств, покровителей данной местности – Ягве и Ашеру. Вокруг храма были найдены следы поселения, построенного по строгому плану, вероятно, с учетом археоастрономических ориентиров. Руководитель департамента древностей Амир Голани отмечает, что такая строгая планировка свидетельствует о значительной степени развития общества в это время, более того наблюдается пространственная дифференциация поселения – окраинные улицы и постройки хуже спланированы.
Неожиданностью для археологов стало открытие в 2013 году ханаанейского слоя в Гезере, в котором слои ранее железного века были неизвестны. Обильные находки бронзового века указывают на активные контакты города с соседними регионами: здесь были обнаружены скарабей с картушем Аменхотепа III и месопотамские цилиндрические печати. Также в Гезере нашли и значительное число кремневых орудий. Один из руководителей раскопок Стивен Ортис, отмечает, что город находился на торговом пути, известном египтянам как «Дорога Гора», а римлянам – как Via Maris. Слой позднего бронзового века был перекрыт следами пожара. Пожар связан с нашествием филистимлян и других Народов Моря. Слой позднего бронзового века перекрывается инвентарем с характерной филистимской керамикой. Ранее считалось, что этот город был основан только во времена Соломона или несколько ранее. В Библии он выступал в качестве приданого, полученного Соломоном после женитьбы на дочери фараона.
Еще одним открытием этого года стал дворец в Тель-Кабри, раскопки в котором проходят под руководством Эрика Клайна и Асафа Ясур-Ландау, последний также известен недавно изданной монографией о роли филистимлян в миграции Народов Моря из Эгеиды. Древнее название города неизвестно, а современное происходит от корня כברי (мощный, сильный). На территории дворца (1850-1600 г. до н.э.) был раскопан пиршественный зал и многие другие помещения. Стены дворца были оштукатурены, а полы – покрыты гипсовым раствором и выкрашены красной краской.
Такой дизайн характерен не только для Леванта, но и для минойского Крита. Архитектура дворца и украшения его помещений, начиная с XVII века до н.э., начинает копировать аналогичные дворцы Эгеиды, что свидетельствует о том, что западные влияния появляются в Ханаане задолго до вторжения Народов Моря. Аналогичные параллели отмечаются и во дворце гиксосских царей в Тель-эль-Даб’а. Эгейские элементы означали присутствие критских ремесленников. На территории дворца располагалась и комната с нишей, какие в других дворцах служили молитвенной комнатой, однако в самой комнате дворца в Тель-Кабри не обнаружен культовый инвентарь и свидетельства жертвоприношений. Возможно, все это было вынесено из дворца или уничтожено незадолго до пожара. Не обнаружены во дворце и жилые комнаты, располагавшиеся, по всей видимости, на верхнем, рухнувшем этаже.
Клинописные таблички из Хацора и Тель-Кабри свидетельствуют, что здесь функционировала месопотамская письменная традиция, использовавшаяся как для внутренних хозяйственных и административных целей, так и для международного общения. Ее удобство состояло в фонетической записи, что делало ее одинаково пригодной для языков, относящихся к различным этническим группам. При общности письменной традиции с Месопотамией, ханаанские города отличались от нее в религиозном плане. Здесь не получили распространения «узкоспециализированные» божества (войны, любви, природных явлений), но в основе религии лежали локальные всебоги.
Такую религиозную концепцию копировала и система правления, отличавшаяся от месопотамской: у восточных семитов цари были связаны с «узкоспециализированными» божествами, что приводило к созданию крупных империй и деспотий на основе культа бога войны, тогда как в Ханаане власть правителей распространялась на определенную местность и уподоблялась местным божествам – Баалам – владевшим своей территорией. Более того, правители ханаанских городов оставались анонимными, даже в переписке с фараонами и царями Хатти.
Единственный правитель, чье личное имя известно из Амарнского архива – царь Хацора, находившегося под сирийским влиянием. Эрик Клайн отмечает, что анонимность была свойственна и критским царям, однако, они были царями-жрецами. Причиной анонимности была табуация личного имени царя, коренящаяся в вере, что знание имени царя другими людьми может повредить ему и позволит магам воздействовать на его волю. Безличность правителя лишала его и личной воли: он должен был следовать воле божеств. Все это находит параллели в представлениях о царской власти у ирландцев и народов Африки.
Исследователи отмечают интересную особенность хозяйства ханаанских дворцов. Общеизвестно, что дворец на Ближнем Востоке был и резиденцией правителя и административным центром территории, в котором происходило перераспределение материальных благ. Во дворцах Египта, Месопотамии, Сирии, Анатолии и Греции найдены архивы, в которых с особой тщательностью сохранялись все приходно-расходные операции. Исключением Ханаан: ни в одном из дворцов этого региона – Мегиддо, Лахише, Афеке, Кабри, Тель-эль-Аджуле и других – подобные архивы обнаружены не были. Иногда отсутствие учета и контроля считается признаком анархии, тяжелых условий жизни, войн и болезней, о которых, в частности говорится в тексте, приписываемом фараону Мерикару, правившему в эпоху Среднего Царства.
Впрочем, отсутствие порядка, установленного при египетском дворе, не означает того, что хаос или обезлюдение царили в Ханаане. Наоборот, раскопки показывают, что в Бронзовом веке Ханаан был заселен намного плотнее, чем в последующие периоды. Отсутствие контроля в храмовых хозяйствах могло быть связано с сохранившимся в Библии запретом на счет: царь считался носителем плодородия и витальности всего города и подвластной ему территории, он должен был излучать добро и быть подателем бесконечных благ, тогда как счет и учет ограничивали его возможности. Это созвучно и евангельскому чуду умножения хлебов и рыбы.
На поселении прослеживается несколько строительных периодов: в энеолите-бронзе Тель-Кабри был поселком, локализовавшимся на территории будущего дворца. По мере того, как в его население возрастало, город был обнесен стеной, затем вокруг него возникла вторая стена, а на месте домов во внутреннем кольце укреплений был возведен дворец. Одной из удивительных находок дворца стал винный погреб, содержавший более 40 пифосов (общим объемом – более 2000 л.). Такого количества вина могло хватить на год до следующего урожая.
Зооархеологические исследования определили, что рацион питания во дворце отличался от простых жителей города количественно, но не качественно: основу меню составляли овцы и козы, а также рыба, лягушки и крабы. Особо отмечают археологи отсутствие костей свиньи на поселении, что контрастирует с остеологическими находками на соседних поселениях бронзового века. Нет здесь ни костей домашних животных, ни изображений охотничьих сцен, которые обычно символизируют доблесть царя и мужество его подданных.