В начале 1670-х годов в Париже
разразился самый громкий скандал за все время царствования Людовика XIV. Он был
связан с процессом над отравителями, взбудоражившим воображение парижан. Эта
история началась с того, что некий итальянец Экзили, занимавшийся поисками
философского камня, обнаружил яд без наружных следов действия, который
впоследствии был окрещен остряками «порошком наследства».
 |
Маркиза де Бренвилье
|
Его ученик, офицер Сен-Круа,
уговорил маркизу де Бренвилье, свою любовницу – молодую, живую женщину с
большими выразительными глазами – попробовать этот яд на ее отце, судье д’Обре,
который препятствовал их связи. Маркиза не смогла отказать милому и отправила
отца на тот свет, благополучно избежав подозрений в отравительстве. Затем
настал черед обоих ее братьев и невестки – уже из-за богатого наследства.
Видимо, маркиза была психически ненормальной женщиной: вскоре она дала яд и
своей малолетней дочери, так как заметила, что она взрослеет (так записано в
чудовищном дневнике маркизы, в котором она вела учет своих жертв). Кроме того,
маркиза и ее любовник клали яд в паштеты из голубей и потчевали ими своих
гостей и сотрапезников – просто для развлечения.
Семидесятилетний священник Стефан
Гейбург изобрел другой знаменитый яд «avium risus» (смех птиц), от которого
умирали в припадке безудержного смеха, так как у отравившегося им возникала
подъязычная опухоль. Известные в Париже гадалки и прорицатели Ла Вуазен, Лесаж
и Вигуре воспользовались изобретениями Экзили и Гейбурга и начали не только
предсказывать наследникам смерть богатых родственников, но и способствовать ей.
Их почитали за людей, имевших необыкновенные познания в тайных науках. В
судебных протоколах неоднократно упоминается, что они давали яд тем, кого их
просили отравить, под видом чудодейственного средства, якобы наделявшего
человека даром ясновидения и узнавания мест сокрытия сокровищ.
Несколько священников помогали им
в этом деле, весьма своеобразно причащая богатых больных. Они продавали
ядовитые снадобья и служили молебны об успехе отравления перед распятием,
поставленным вверх ногами. Подпольные черные мессы служились ими едва ли не
чаще, чем литургии в церквах. Тот же Гейбург показал на суде, что гофмейстер
королевского двора неоднократно привозил к нему знатных женщин, желавших
забеременеть, и он читал над их обнаженными животами молитвы и заклинания,
вроде следующего:
«Я заклинаю вас, духи, коих имена означены на сей бумаге, исполнить волю и намерение той особы, для которой я служу молебен».
За короткое время трагедии
разыгрались в 500-600 богатых парижских домах. Страх парализовал Париж; отцы
семейств закупали припасы и сами готовили пищу в какой-нибудь грязной
пригородной харчевне, чтобы не стать жертвой предательства в собственном доме.
Вскоре зараза распространилась по всей стране, всюду находили трупы людей,
умерших внезапно, без всякой видимой причины. Казалось, вся Франция разделилась
на отравителей и отравляемых.
Король учредил особую Огненную
палату для расследования этих преступлений. Случай помог открыть истину.
Сен-Круа погиб при взрыве реторты с отравленной жидкостью. Поскольку у него не
было наследников, его имущество опечатали. В одном из ящиков бюро судебные
исполнители обнаружили целый арсенал ядов, а в другом – письма маркизы
Бренвилье, полностью изобличавшие обоих.
Маркиза была обезглавлена, Ла
Вуазен и еще пятьсот человек, подозреваемых в отравительстве, исчезли в
подвалах Огненной палаты. Однако для дальнейшего расследования король был
вынужден создать тайную комиссию, поскольку обвиняемые называли имена таких
высокопоставленных лиц, что судьи пришли в ужас. Выяснилось, что колдунью
посещал брат короля герцог Орлеанский, требовавший у нее какого-нибудь
средства, с помощью которого он мог бы влиять на волю короля. Герцог
Люксембургский, маршал Франции, заставлял Лесажа приготовлять яды и делать
заклятия против короля; кроме того, он просил сатану сделать так, чтобы его
пожалование в Пиренейские герцоги считалось со дня основания Пиренейского
поместья (в 1576 году). Герцог Бульонский, наследник маршала Тюренна, платил
колдунье пятьдесят тысяч ливров, чтобы она вызвала ему тень легендарного
полководца, и готов был дать еще двадцать тысяч, если она заставит призрак
указать место, где маршал зарыл свои сокровища: герцог не сомневался в
правдивости этого слуха. Госпожа Дре, влюбленная в герцога Ришелье, отравила
всех своих соперниц. Кстати сказать, в протоколах Огненной палаты упоминается и
имя Расина в связи с таинственной смертью его любовницы дю Парк.
Наверное, далеко не все, о чем
говорится в судебных протоколах, заслуживает безусловного доверия: допросы
велись с применением пытки и, конечно, доля напраслины в показаниях обвиняемых
должна быть весьма велика.
В этом отношении характерно дело
Марии Анны Манчини, герцогини Бульонской (племянницы Мазарини), обвиненной в
том, что она просила Лесажа отравить ее мужа для того, чтобы выйти замуж за
герцога Вандома. Из показаний самой герцогини видно, что вся ее вина состояла в
любопытстве и, быть может, в излишней доверчивости к прославленному шарлатану.
Этот «колдун» и «маг» в качестве доказательства своего искусства обещал
герцогине и Вандому у них на глазах сжечь записку с несколькими вопросами, а
затем доставить ее в целости и сохранности в любое место, какое они укажут, и
ответить на записанные вопросы. Вандом записал на куске бумаги два вопроса: где
сейчас находится герцог Наваррский и умер ли в действительности герцог Бофор –
и запечатал ее своим перстнем. Лесаж связал ниткой свернутую в трубку бумагу,
вложил ее в конверт, который Вандом лично сжег. После этого Лесаж уверил
герцогиню, что она найдет записку у себя дома, в одной из фарфоровых ваз.
Герцогиня поспешила домой, но, разумеется, ничего не обнаружила.
Однако через несколько дней Лесаж
принес ей записку – ту же самую или очень похожую, – что немало удивило
герцогиню. Вандом потребовал повторения фокуса, причем с условием, чтобы Лесаж
возродил сожженную записку немедленно. От этого условия шарлатан отказался,
заявив, что они получат записку по прошествии некоторого времени. Проделав все
манипуляции, как в первый раз, он простился с сановными любовниками. Герцогиня
неоднократно посылала к нему слуг, даже ходила сама и требовала предъявить
записку, но он отговаривался под разными предлогами. Наконец через четыре дня
Лесаж сам появился в доме герцогини и с печальной торжественностью объявил,
что, к сожалению, из-за непредвиденных препятствий сивиллы не могут скоро
сообщить ему ответа на вопросы записки. Слова шарлатана показались герцогине
настолько смешными, что она рассказала об этом случае многим своим знакомым и
даже написала о нем мужу, который тогда находился в армии.
Судьи, у которых чувства юмора
оказалось меньше, чем у герцогини Бульонской, объяснили провал второго фокуса
тем, что во второй записке она якобы спрашивала о времени смерти мужа, а Лесаж
не захотел отвечать на этот щекотливый вопрос. Решения суда по ее делу не
сохранилось.
Впрочем, все титулованные
преступники и подозреваемые покинули Огненную палату с гордо поднятой головой:
самым строгим наказанием для них стал запрет подъезжать к Парижу ближе чем на
двадцать часов езды. Правда, король тяжело переживал, что зараза поразила его
ближайшее окружение, он долго еще повторял со слезами: «Я боюсь, что мне
придется ответить перед Богом и перед моим народом за оказанное мною
снисхождение».
Ла Вуазен увлекла за собой на
хвосте ведьмовского помела одну графиню де Суассон, бывшую любовницу Людовика
XIV. Колдунья показала, что графиня около тридцати раз приходила к ней и
требовала приготовить любовный напиток, который позволил бы ей возвратить
симпатии его величества. Не довольствуясь этим, она носила к ведьме волосы,
ногти, чулки, рубашки, галстуки короля для изготовления любовной куклы, чтобы
произнести над ней заклятия. Графиня принесла даже капли крови Людовика XIV,
подкупив за огромную сумму королевского лекаря. Замаранная показаниями
отравительницы, графиня поспешно бежала, и остаток своей жизни провела,
странствуя по Европе, точнее, изгоняемая из одного города в другой.
Зато из пятисот арестованных
горожан к ответственности были привлечены сто тринадцать человек. Им вменялись
в вину отравительство, убийства, сношения с дьяволом, порча, участие в черных
мессах и т.д.
Экзили бесследно исчез за стенами
Бастилии еще до того, как Сен-Круа и маркиза Бренвилье опробовали на практике
его изобретение. Однако страх перед итальянцами долго не проходил. Через
несколько лет после описанных событий был арестован один итальянский химик по
подозрению в изготовлении ядов, а в 1682 году в Бастилию был заключен другой
его соотечественник – за то, что он, как сказано в тюремных документах, «дал
очень плохие объяснения, почему он пребывает во Франции». Побывали здесь также
четыре дворянина из Сицилии – семья Троватти: отец, двое его сыновей и их дядя.
При аресте у них нашли какие-то порошки, травы и магические знаки.
Много позже, в 1704 году, когда
эпидемия отравительства уже давно прошла, в Бастилию вновь попала женщина,
подозреваемая в этом преступлении. Впрочем, ее скоро отпустили. Оказалось, что
она продавала нетерпеливым наследникам под видом яда толченый кирпич, смешанный
с солью.