Наука не всегда излагает свои постулаты сухим и строгим языком. Иногда учёным просто не обойтись без художественных образов.
Биолог Feurig Zinnober рассказывает о метафоре из старого анекдота, которую можно применить к сугубо научной ситуации.
Несколько лет назад на
одной из конференций пересказывала старшему коллеге свои немного странные
результаты. У меня возникали непонятные, но стабильные аномалии при
исследовании выделенных мною бактериальных штаммов. Тогда как в контроле всегда
всё было нормально. Коллега приметил, что эти результаты напомнили ему гипотезу
о мутагенезе по модели «единорог в саду». Гипотеза эта была в свое время
предложена исследователем-микробиологом Столом (Stahl, 1988). Пока он объяснял
суть этой модели, я не столько думала о мутациях и генах (как следовало бы),
сколько судорожно пыталась понять: а при чем здесь, собственно, единорог?
Придя домой, прямиком
залезла в вездесущий гугль. Однако то, что я там по этому поводу нашла,
озадачило меня еще больше. «Единорог в саду» оказался метафорой, адресующей к
одноименному рассказу-анекдоту Джеймса Турбера.
Вкратце история такова.
Муж за завтраком увидел единорога в саду и рассказал об этом своей сварливой
жене. Жена велела не болтать ерунду, так как единорогов не существует, но муж
настаивал. Тогда та вызвала полицию и санитаров. Когда заявились полиция и
санитары, она стала им рассказывать о том, что её муж увидел единорога в саду.
Те, заподозрив неладное, скрутили жену, чтобы отвезти её в психлечебницу.
Уезжая, они спросили мужа, видел ли он единорога в саду. Тот сказал, что
единорогов не существует. «Это всё, что мы хотели узнать», — ответили ему
блюстители порядка, оставив его в спокойном и счастливом одиночестве.
Сама же модель Стола
сводилась примерно к следующему. В общем случае считается, что мутации в
клетках возникают в процессе удвоения наследственного материала, то есть при
копировании ДНК. Нет копирования — нет и мутаций. Однако в дальнейшем
обнаружилось, что при особо тяжелой жизни, когда клетка «уходит в себя» и
прекращает размножаться, она всё равно каким-то образом мутирует. И, более
того, те мутации, которые она в итоге приобретает, зачастую оказываются
полезными и как будто бы специально приобретенными. Тогда как, согласно
классическому дарвинизму (не путать «дарвинизм» с теорией Дарвина!)), мутации
возникают абсолютно случайно и подавляющее большинство из них — безусловно
вредные.
Стол предположил, что в
таком состоянии «прострации» клетки удвоение ДНК может случайно начинаться в
различных областях генома. Следовательно, таким образом в различных генах могут
появляться мутации. При этом клетка не делится, то есть в ней присутствуют
одновременно и мутировавшая, и здоровая копия. Если «мутировавшая» копия не
удалась — она просто потом уничтожается. Если удалась — эта клетка выходит из
«прострации» (поскольку сумела приспособиться к условиям среды) и начинает
делиться. А делится — значит «увековечивает» эту свою удачную мутацию.
Тоже озадачены? Мысль о
том, как можно отнести эти два рассказа из совершенно разных областей, долгое
время в моей голове носила крайне туманный характер. Вроде и как бы есть что-то
общее, и все-таки совершенно невозможно четко выразить, что именно. Языковой
барьер никак не позволял проникнуть в суть этой метафоры настолько, чтобы
понять способ её приложения к микробиологической реальности. Вдобавок,
статью-первоисточник Стола, к сожалению, в открытом доступе мне так и не
удалось достать, поэтому оставалось огромной загадкой: что же именно он имел в
виду?
В итоге я сделала
вывод, что, распутывая этот клубок-загадку, плясать надо от морали, которую в
итоге озвучивает автор анекдота. Часто её переводят как «Не рой другому яму —
самого за дурака примут», но в оригинале Турбера присутствует изящная игра
слов: «Don't count your boobies until they are hatched» можно перевести
буквально как: «Не считай своих олуш, пока они не вылупились» или примерно как:
«Не считай другого психом, пока того не закрыли». Иными словами (и это тоже
весьма не совершенная и не исчерпывающая всей полноты смыслов трактовка), пока
не достигнут результат, не делай вывод о процессе. Тонко, не правда ли?
Грубо говоря, пока
клетка сидит в стрессе и не делится, в ней могут возникать и хорошие, и вредные
мутации. И вредных, безусловно, на несколько порядков больше. Но, поскольку они
вредные, то они вскоре отсеиваются — либо за счет клеточного «ремонта», либо
(что более печально) за счет летального исхода. А на выходе мы видим только то,
что получилось «хорошо». То есть, не важно, был единорог в саду или нет, видел
его главный герой рассказа Турбера или нет. Результат достигнут: сварливая жена
больше жить не мешает.
Разрешив (может быть,
даже неверно и явно перемудрив) кое-как эту долго мучившую меня загадку, я, с
одной стороны, поразилась бесполезности полученного мною в итоге знания. С
другой, была довольна, что, как говорится, «гештальт закрыт», и эти странные
мысли меня больше мучить не будут.
Кстати, возможно и
другое употребление сюжета этого анекдота. Так, в 2008 году, в полемике двух
микробиологов Эндрю Шлафли и Ричарда Ленски по поводу научных результатов
последнего (тот тоже в длительном эволюционном экперименте обнаружил адаптивную
направленность эволюции), Ленски восклицает:
«мы не просто утверждаем, что обнаружили единорога в саду! В нашей лаборатории целая популяция таких единорогов!»Что можно понять как:
«мы не сумасшедшие и не мошенники — „единороги“ действительно существуют!»
Ну и на сладкое —
мультик по мотивам этого забавного рассказа американского сатирика:
The
Unicorn in the Garden