 |
Карл Бенедикт Газе
|
Где находятся Маврокастр и Клемата, какие нравы были у филологов XIX века и к чему приводят ошибки фальсификаторов: знаменитая историческая подделка в комментариях.
В 1819 году эллинист Карл Бенедикт Газе, работавший в то время в отделе рукописей Королевской библиотеки в Париже, издал «Историю» византийского историка Льва Диакона. В комментарии к тексту Газе опубликовал три фрагмента греческого текста, до того не известного, с собственным переводом на латынь.
Газе сообщал, что нашел эти тексты в кодексе, который хранился в Королевской библиотеке. Кодекс этот, по его словам, включал также несколько известных текстов и датировался X–XI веками. Три новых фрагмента были написаны одной рукой, скорее всего, принадлежавшей их автору, и, вероятно, были частями одного сочинения. Газе рассказал, что рукопись покинула библиотеку, после того как он скопировал три новых фрагмента — во время наполеоновских войн в Париж свезли сотни греческих рукописей, и теперь новая власть возвращала их хозяевам.
Поначалу никто не обратил на текст особенного внимания. В поле зрения исследователей он попал в 1862 году, когда на него сослался историк Степан Гедеонов. Вскоре выяснилось, что в распоряжении русистов и византинистов оказалось чрезвычайно драматичное и загадочное сочинение, изобилующее намеками, но не содержащее никаких четких указаний на то, с кем, где и когда происходили описанные события.
Место, где случилось описанное в тексте, также чрезвычайно трудно определить, потому что три указанных в тексте топонима невозможно локализовать наверняка, и даже два несомненных гидронима (Днепр и Дунай) исследователям не очень помогают. Время тоже невозможно установить однозначно: автор рассказывает, как наблюдал планету Сатурн в созвездии Водолея, но это происходит примерно раз в тридцать лет. Более того: в тексте действует аноним, руководящий военным отрядом неизвестного народа.
С уверенностью о нем можно сказать лишь то, что он умел писать по-гречески. Этот отряд воюет с неопределенными «варварами», помогают ему неназванные «туземцы», а в конце «собрание знатнейших» (видимо, из народа анонима) находит себе покровителя в некотором безымянном правителе. Кроме того, вопросы вызывали многие странности, как языковые, так и касающиеся описанных в тексте реалий.
Сам Газе поместил фрагмент в комментарии к той части текста Льва Диакона, где речь идет о взятии князем Владимиром в 989 году города Херсона (В июне 1778 г. в устье Днепра был основан город Херсон. Это произошло четыре года спустя после окончания продолжительной русско-турецкой войны. Хотя по Кючук-Кайнарджийскому миру степная полоса между Южным Бугом и Днепром переходила к России, южные границы империи оставались неспокойными. Для их укрепления решено было построить город с судостроительной верфью, торговой пристанью и крепостью, создать черноморский флот и таким образом обеспечить безопасность южных границ. В связи с этим 18 июня и последовал указ Екатерины II об основании города Херсона. Главным строителем был назначен генерал-цейхмейстер И. А. Ганнибал, дядя матери А. С. Пушкина).
Газе сообщал, что нашел эти тексты в кодексе, который хранился в Королевской библиотеке. Кодекс этот, по его словам, включал также несколько известных текстов и датировался X–XI веками. Три новых фрагмента были написаны одной рукой, скорее всего, принадлежавшей их автору, и, вероятно, были частями одного сочинения. Газе рассказал, что рукопись покинула библиотеку, после того как он скопировал три новых фрагмента — во время наполеоновских войн в Париж свезли сотни греческих рукописей, и теперь новая власть возвращала их хозяевам.
Поначалу никто не обратил на текст особенного внимания. В поле зрения исследователей он попал в 1862 году, когда на него сослался историк Степан Гедеонов. Вскоре выяснилось, что в распоряжении русистов и византинистов оказалось чрезвычайно драматичное и загадочное сочинение, изобилующее намеками, но не содержащее никаких четких указаний на то, с кем, где и когда происходили описанные события.
Место, где случилось описанное в тексте, также чрезвычайно трудно определить, потому что три указанных в тексте топонима невозможно локализовать наверняка, и даже два несомненных гидронима (Днепр и Дунай) исследователям не очень помогают. Время тоже невозможно установить однозначно: автор рассказывает, как наблюдал планету Сатурн в созвездии Водолея, но это происходит примерно раз в тридцать лет. Более того: в тексте действует аноним, руководящий военным отрядом неизвестного народа.
С уверенностью о нем можно сказать лишь то, что он умел писать по-гречески. Этот отряд воюет с неопределенными «варварами», помогают ему неназванные «туземцы», а в конце «собрание знатнейших» (видимо, из народа анонима) находит себе покровителя в некотором безымянном правителе. Кроме того, вопросы вызывали многие странности, как языковые, так и касающиеся описанных в тексте реалий.
Сам Газе поместил фрагмент в комментарии к той части текста Льва Диакона, где речь идет о взятии князем Владимиром в 989 году города Херсона (В июне 1778 г. в устье Днепра был основан город Херсон. Это произошло четыре года спустя после окончания продолжительной русско-турецкой войны. Хотя по Кючук-Кайнарджийскому миру степная полоса между Южным Бугом и Днепром переходила к России, южные границы империи оставались неспокойными. Для их укрепления решено было построить город с судостроительной верфью, торговой пристанью и крепостью, создать черноморский флот и таким образом обеспечить безопасность южных границ. В связи с этим 18 июня и последовал указ Екатерины II об основании города Херсона. Главным строителем был назначен генерал-цейхмейстер И. А. Ганнибал, дядя матери А. С. Пушкина).
То есть он, очевидно, предполагал, что действие происходило в Крыму в конце X века, и большинство историков приняли его точку зрения. В 1874 году историк Арист Куник предположил, что автор загадочного сочинения — некий византийский чиновник, которого он назвал топархом.
Топархами в византийских источниках обычно называются правители областей, либо вовсе независимых от Византийской империи, либо зависимых от нее частично, но не чиновники (византинист Игорь Шевченко пишет, что ему известно одно исключение, но оно относится уже к XV веку). Поэтому в литературе появилась версия о том, что текст написан не греком, а знавшим греческий язык готом — источники IX века упоминали о топархах Готии, находившейся в Крыму (речь идет о группе готов, пришедшей в Крым в III веке н. э.). В конце концов представление о том, что текст написан готским топархом, закрепилось, и текст получил свое название — несмотря на то, что никаких убедительных доказательств этому факту приведено не было, а слово «топарх» в тексте не встречается.
Связанные с текстом загадки волновали ученых на протяжении почти 110 лет. Каждая несостыковка вызывала множество интерпретаций; ученые предлагали свои версии прочтения текста и на их основе выстраивали новые гипотезы. Самой распространенной стала версия о том, что Климаты находились в Крыму, могущественный северный князь — это князь Киевской Руси, а потому, так или иначе, речь идет о протекторате Руси над какими-то крымскими территориями в районе X века н. э.
Наконец, в 1970 году византинист Игорь Шевченко тщательно изучил не только текст «Записки», но и другие бумаги нашедшего ее Карла Бенедикта Газе. Выяснилось, что все темные места в тексте проясняются, если читать их, имея в виду сведения, которыми византинистика располагала в начале XIX века, уровень эрудиции и круг чтения самого Газе, а также нравы научного общества, в котором он вращался: в секретных дневниках Газе Шевченко, среди прочего, прочитал, что:
«...(Лодки) двигались с трудом, хотя каждая из них поднимала не более трех человек: настолько лодки были малы. Но даже и они рядом не находили места на стремнине, так как из-за двух огромных льдин многие из них сталкивались и расплющивались. И, где бы это ни случалось, люди, выскакивая из лодки, оставались на самой льдине и неслись на ней, как на грузовом судне. Некоторые из лодок, будучи затоплены, стремительно тонули: таким-то оказался рассвирепевший Днепр /Днепр — один из двух топонимов, не вызывающих сомнений (кроме него в тексте упомянут Дунай). Впрочем, в каком месте и в каком направлении герои переправлялись через Днепр, несомненно, установить не удалось/. Мы /людей, подчиненных рассказчику и действующих во всех трех фрагментах, называли греками, крымскими готами, союзными Византии болагарами и печенегами/ же, еще более сердитые, чем Днепр, очень долго пережидали и были словно разгневаны на него, что он не замерзает. Но через немного дней вода повсюду замерзла, и лед был очень прочным, так что можно было бесстрашно идти через реку и пешком, и на лошадях и смело состязаться в борьбе, как на равнине.
И Днепр был похож на какого-то фокусника: опасный и сердито вздымавшийся, чуть ли не устрашавший всех, глядевших на него, он вскоре после этого ослабел и настолько смягчился, что все шутили над ним и попирали ногами, как будто он, став подземным, поместил себя самого под какое-то укрытие. Ведь река таким образом была похожа не на текущие воды, а представляла собой скорее твердые и каменистые горы. Действительно, что же общего или сходного между этим, несущимся внизу, и водою? Поэтому и печаль наша сменилась на радость, и, вдоволь поаплодировав, мы тронулись, проезжая верхом через пучину. Беспрепятственно перейдя и очутившись в селении Ворион /Ворион или Борион — неизвестное селение, все сведения о котором почерпнуты из этого текста. Предполагалось, что оно находилось где-то у днепровских порогов или ниже/, мы обратились к пище и заботам о лошадях, бывших в бедственном состоянии и до крайности утомленных. Мы провели (здесь) столько дней, сколько (было нужно), чтобы восстановить свои силы, так как мы торопились отправиться к Маврокастру /Маврокастр — город, название которого буквально переводится как «Черный город». Большинство исследователей идентифицировали его с встречавшимся в итальянских источниках XII–XIV веков городом Maurocastro (или Mancastro, Maucastro и Maocastro), который находился в низовьях Днестра. Но это плохо соотносится с представлением о том, что действие «Записки» происходило в Крыму. Попытки локализовать Маврокастр в Крыму тоже сталкивались с трудностями. Игорь Шевченко, разоблачивший подделку Газе, нашел объяснение в книге Марии Гутри, где описывалось ее путешествие по Крыму в 1795–1796 годах. Рассказывая о городе Карасубазар (современный Белогорск), она, в частности, сообщила, что византийские авторы называли город «Маврон Кастрон» — что, судя по тем данным, которые находятся в распоряжении у византинистов сегодня, не соответствует действительности. Знакомство Газе с книгой Гутри не вызывает сомнений — он цитировал ее в одном из своих писем/.
В то время как все у нас было готово и ничто не препятствовало (нам), около самой полуночи — тогда как нужно было, чтобы мы выступили пораньше, — поднялся северный ветер огромной силы и разразилась буря, всего более жесточайшая, так что нужно было полагать, что дороги непроходимы, никому нельзя было находиться под открытым небом, почти невозможно было остаться в живых, не спасаясь под кровлей. Испугавшись, мы решили остановиться и задержаться здесь. Поэтому я сказал собеседникам, что не нужно хоть на некоторое время выходить из дому, чтобы нам с этого времени не оказаться ночующими вне дома: так как первая из звезд уже совершала свой вечерний фазис /Фазис — «фазы луны, планет, вид, положение, относительно Солнца и Земли: полнолуние, ущерб и пр.» (из словаря Владимира Даля)/, и сообразно с природой этой звезды изменилось состояние воздуха, — сейчас она называется Кронос /Кронос — греческое название Сатурна/. Ведь Кронос находился в началах Водолея /византинист Геннадий Литаврин, автор перевода «Записки», объясняет это следующим образом: «Греки считали, что Сатурн влияет на судьбу людей и на погоду более всего в то время, когда находится в «своих домах» — в созвездии Водолея и в созвездии Ориона. При этом считалось, что его влияние сильнее всего именно тогда, когда он находится в начале и в центре Водолея до 20°, но никак не в его последней трети и не на исходе из созвездия. Топарх немедленно приписывает ужасную бурю влиянию Сатурна, ссылаясь на то, что он был в началах Водолея»/, тогда как солнце проходило по зимнему (местоположению) /сообщение о том, что герой наблюдал планету Сатурн в начале Водолея, является единственной хронологической зацепкой в тексте. Но Сатурн проходит созвезде Водолей примерно раз в тридцать лет. Исследователям приходилось полагаться на слова Газе, утверждавшего, что рукопись, оказавшаяся в его распоряжении, была сделана собственноручно автором «Записки», поэтому описанные им события должны были происходить незадолго до ее появления — в конце X или начале XI века. Это сужало разброс до нескольких дат: 962-го, 992-го и 1021 годов/. В самом деле, усиливавшаяся постоянно буря стала еще более жестокой и дошла до того, что казавшееся нам ранее ужасным показалось в сравнении с тем, что было после, совсем детской игрой.
Таким образом, буря, слепя снегами, распространилась во все стороны. Задержавшись достаточное количество дней, едва, наконец, мы вспомнили о возвращении к себе, когда воздух стал более спокойным. И мы выступили, торжественно сопровождаемые туземцами /принципиально важный вопрос о том, что за туземцев имеет в виду «топарх», решали по-разному — высказывалось, например, предположение, что речь идет о хазарах, русах, болгарах и печенегах. От решения этого вопроса зависело, о какого рода международных отношениях идет речь/, все они рукоплескали мне и смотрели каждый, как на его соотечественника, и желали наилучшего. Тогда мы не прошли, конечно, даже и всех семидесяти стадий, хотя их прошли перед нами другие и попритоптали много снега. На следующий день, начав путь, мы продвигались с величайшим трудом, словно в открытом море, борясь против снега. В самом деле, казалось, земли не было, а снег не был обычным: тогда как лошадей не видно было до самой шеи, волы, хотя последними следовали за нами, гибли и многие (из них) были здесь оставлены. Говорили ведь, что снег был в четыре локтя и был трудно проходим. Многие из провожатых ушли домой, считая, что сопровождать нас свыше человеческих сил. Ведь это были незнакомые опасности, трудности грозили со всех сторон: как столь глубокий и густой снег снизу, так и сильные ветры, дующие сверху. Ниоткуда не ожидалось прекращение (бедствий) и никто не надеялся, что будет лучше (ведь все бесполезным и напрасным представлялось среди тогдашних ужасов), снег не позволял нам ни огня разжечь, ни остановиться на короткое время. Щиты были для нас ночью постелями, они-то признавались у нас в полном смысле всем, — и постелями и одеялами. Ведь в них отдыхали наши тела около костра — и того неяркого. Сон же и сновидения — и, как бы испуганные, — все бежали прочь. Никто не держался лучше других, поскольку все одинаково и душой и телом находились в общем несчастье.
Один считал счастливыми умерших, так как они удалились ото всех забот и страданий, другой же жалел о будущих, что и они какими-нибудь ужасами измерят жизнь.
Разведчики утомились, и сами, сломленные обилием трудностей, не были в состоянии идти вперед, также неуверенно передвигаясь по снегу. Самым же опасным было то, что мы проходили по враждебной земле, и с этого времени положение наше не было безопасным, наоборот — в одинаковой степени несчастье подстерегало (нас) как от холода, так и от врагов».
«Ведь сначала тогда мы решили воевать с варварами /идентификация этих варваров тоже вызывала много споров. Их полагали гуннами, хазарами, печенегами, венграми, болгарами или русами — норманами или славянами/ или, если нужно, рассказать правду, боясь, чтобы не оказаться уничтоженными ими раньше, мы отступили и постановили противопоставить им силу, так как они грабили всех подряд и убивали самым бесчеловечным образом, как какие-нибудь хищные звери, совершившие на все нападение. Ведь им было чуждо какое-либо чувство пощады к самым близким, и без какого-либо рассуждения или справедливого решения они постановили не прекращать убийств и стремились во зло и ущерб (себе) сделать землю их пресловутой добычей мисян /«Сделать добычей мисян» — литературное выражение, встречающееся в византийской литературе в X веке (в том числе у Льва Диакона), означает «разорить дотла». Геннадий Литаврин — один из работавших над текстом византинистов, автор этого перевода, — считает появление этого выражения в тексте «Записки» аргументом в пользу того, что она была написана образованным греком, хорошо знакомым с современной литературой/. Ведь погибла прежняя их беспристрастность и справедливость: ранее почитавшие более всего трофеи, они воздвигли величайшее, и города и народы добровольно присоединились к ним. Теперь же, напротив, возникла у них несправедливость и неумеренность по отношению к подданным, они решили обратить в рабство и уничтожить подвластные им города, вместо того чтобы заботиться о них и с пользой управлять ими. Люди, жалующиеся на правителей и ясно доказывающие, что они не поступали несправедливо, не (добивались) ничего более значительного, чем не быть убитыми. Было похоже на то, что какой-то рок так соединил несчастья, чтобы, как казалось, все связанное с людьми затопить и засыпать самым ужасным образом, как в результате потопа или (извержения) из какой-то пропасти, неожиданной и ужасной. Ведь они сделали безлюдными более десяти городов, деревень же было совершенно разорено не менее пятисот /в третьем фрагменте «топарх» сообщает, что в его распоряжении было немного больше 400 всадников, пращников и стрелков. С этими силами он сумел отразить нападение варваров, уничтоживших перед этим 10 городов и 500 деревень, — как отмечает Игорь Шевченко, в них должны были жить около 60 тысяч человек/, и вообще, все соседнее и близкое к нам как бы бурею было охвачено, а люди, ни в чем не повинные, обвиненные в нарушении клятвы, оказались во власти рук и мечей.
Наконец, жестокая судьба эту самую погибель, свирепо уничтожавшую всех вместе и распространившуюся на несчастных наших соседей, довела и до моей области; я же подозревал это и раньше и приложил много забот, чтобы когда-нибудь несчастье это не обрушилось внезапно и не постигло нас, застав у нас все неподготовленным.
Когда же опасность явно приблизилась и была всеми ясно осознана, потому что отныне она угрожала нашей жизни, тогда-то я отразил ее как мог более мудро, хотя при этом рисковал почти до крайности. С этого времени и возникла без объявления между нами и варварами война, во время которой они еще не вступали в бой с нами (да и я возвещал тысячи раз о мире), но и без стычек, с другой стороны, друг с другом дело не обходилось. Но война началась прямо, когда зима была готова наступить, так как солнце находилось недалеко от зимнего... Итак, варвары, снарядившись достаточным войском, ворвались в нашу землю как конницей, так вместе и пешим войском, думая завоевать нас с первого натиска из-за слабости городских стен и нашей робости. Им не без основания можно было так думать, так как мы сделали местом поселения разрушенный до основания город и поэтому производили атаки скорее из деревни, чем из города. Ведь земля была опустошена самими варварами раньше и достаточно разорена, стены же были разрушены до основания, и тогда сначала я первым решил снова поселиться в Климатах /Климаты — «области», «округи». В качестве топонима это слово в источниках встречается, но мало. Основных версии две: это может быть область Византии (фема) на юге Крымского полуострова, с Херсоном во главе, может — хазарская область. Существует предположение, что имеется в виду хазарский город Саркел. Ситуация осложняется тем, что форма, в которой автор использовал это слово, предполагает не область, а город или крепость. Но крепости или города под таким названием в других источниках не встречались. В результате город Климаты исследователи находили даже в Болгарии и в Румынии. Разгадку Игорь Шевченко нашел в тех же письмах Марии Гутри, рассказывавшей в том числе о посещении «города Климаты»/. Поэтому я прежде всего выстроил около него по (нашим) возможностям крепость, чтобы из нее легче было заселить и весь остальной город».
«Крепость была выстроена с большой поспешностью и окружена рвом, и в то же время война началась. Крепость была разделена между соотечественниками, и все ценное они поместили в ней, все же излишнее хранилось где-то снаружи у другой стены города. Ведь уже весь город стал населяться; крепость же была построена, чтобы спасать нас во время большой опасности. Действительно, варвары, потеряв тогда многих из своих, к ночи ушли, выжидая рассвета, а я с зарею вывел против них войско, готовое сражаться. Было у меня тогда немногим более ста всадников, пращников же и стрелков больше трехсот. Так как варваров нигде не было, у меня приготовлялось все необходимое на случай опасности: древняя стена укреплялась, воины же мои хорошо обучались, чтобы быть готовыми к войне. Поразмыслив обо всем, я быстро послал вестников к порученным (подвластным) нам и призвал их. Когда они прибыли отовсюду, состоялось собрание знатнейших, и я тогда сказал, и каких повелителей следует предпочтительнее домогаться, и какой помощи, прийдя к ним, стараться получить от них, и что должно быть сделано, и о многом другом, — что я тогда сказал и что более всего ценил, долго было бы, если бы я пожелал рассказать по порядку. Они же или как (люди), никогда не пользующиеся царской милостью, так как не заботились о более цивилизованных /в оригинале здесь стоит греческое слово «эллинский». С конца VI и до XII–XIII века оно использовалось исключительно с негативной коннотацией, в значении «языческий» или «мирской». Византинист начала XIX века мог этого не знать/ нравах, а домогались более всего самостоятельного управления, или потому, что были соседями царствующего к северу от Дуная /многие полагали, что этот мощный и гостеприимный царь правил тем же народом, которого в первом отрывке рассказчик называет «туземцами». Большинство считали его киевским князем, каким именно — зависело, в частности, от датировки текста. Называли Владимира Святого, Святослава Игоревича, воевавшего с Болгарским царством, Игоря Рюриковича, Вещего Олега и даже Ярослава Мудрого. Так или иначе, большинство ученых считали это свидетельством протектората Руси над некими территориями в Крыму/, сильного многочисленным войском и гордого боевою силою, по отношению же к тамошним обычаям не отличались ничем своим собственным, постановили и помириться с ними и себя передать им. (Причем) все сообща решили, что я все это и сделаю. И я отправился, чтобы наше положение было спасено, и был принят в высшей степени гостеприимно. И он, когда я насколько возможно в более кратких словах рассказал ему обо всем, обдумал прежде всего дело более важное и отдал мне охотно снова всю область Климат, прибавил целую сатрапию и подарил в своей земле достаточные ежегодные доходы».
Топархами в византийских источниках обычно называются правители областей, либо вовсе независимых от Византийской империи, либо зависимых от нее частично, но не чиновники (византинист Игорь Шевченко пишет, что ему известно одно исключение, но оно относится уже к XV веку). Поэтому в литературе появилась версия о том, что текст написан не греком, а знавшим греческий язык готом — источники IX века упоминали о топархах Готии, находившейся в Крыму (речь идет о группе готов, пришедшей в Крым в III веке н. э.). В конце концов представление о том, что текст написан готским топархом, закрепилось, и текст получил свое название — несмотря на то, что никаких убедительных доказательств этому факту приведено не было, а слово «топарх» в тексте не встречается.
Связанные с текстом загадки волновали ученых на протяжении почти 110 лет. Каждая несостыковка вызывала множество интерпретаций; ученые предлагали свои версии прочтения текста и на их основе выстраивали новые гипотезы. Самой распространенной стала версия о том, что Климаты находились в Крыму, могущественный северный князь — это князь Киевской Руси, а потому, так или иначе, речь идет о протекторате Руси над какими-то крымскими территориями в районе X века н. э.
Наконец, в 1970 году византинист Игорь Шевченко тщательно изучил не только текст «Записки», но и другие бумаги нашедшего ее Карла Бенедикта Газе. Выяснилось, что все темные места в тексте проясняются, если читать их, имея в виду сведения, которыми византинистика располагала в начале XIX века, уровень эрудиции и круг чтения самого Газе, а также нравы научного общества, в котором он вращался: в секретных дневниках Газе Шевченко, среди прочего, прочитал, что:
- основатель египтологии Жан-Франсуа Шампольон тайно продавал папирусы и пергаменты из Парижской национальной библиотеки,
- а его старший брат Жак-Жозеф, библиотекарь, палеограф и археолог, ходил в отдел рукописей через потайную дверь;
- что востоковед Этьенн-Марк Катрмер был очень зол, когда Национальная библиотека потребовала у него вернуть 37 рукописей, которые он держал у себя на протяжении 30 лет;
- что соавтор Газе Рошетт обвинялся в краже медалей,
- а сам Газе, вместе со своим коллегой Миллером, то ли вырезал, то ли собирался вырезать один лист из греческой рукописи с сочинением Ефрема Сирина.
 |
Иллюстрация из византийской хроники
Иоанна Скилицы.
XII–XIII века
|
Первый
отрывок
/Сам Газе предполагал, что порядок, в
котором были переписаны отрывки, неверный: первый отрывок, по его мнению,
должен был идти в конце, после второго и третьего/
«...(Лодки) двигались с трудом, хотя каждая из них поднимала не более трех человек: настолько лодки были малы. Но даже и они рядом не находили места на стремнине, так как из-за двух огромных льдин многие из них сталкивались и расплющивались. И, где бы это ни случалось, люди, выскакивая из лодки, оставались на самой льдине и неслись на ней, как на грузовом судне. Некоторые из лодок, будучи затоплены, стремительно тонули: таким-то оказался рассвирепевший Днепр /Днепр — один из двух топонимов, не вызывающих сомнений (кроме него в тексте упомянут Дунай). Впрочем, в каком месте и в каком направлении герои переправлялись через Днепр, несомненно, установить не удалось/. Мы /людей, подчиненных рассказчику и действующих во всех трех фрагментах, называли греками, крымскими готами, союзными Византии болагарами и печенегами/ же, еще более сердитые, чем Днепр, очень долго пережидали и были словно разгневаны на него, что он не замерзает. Но через немного дней вода повсюду замерзла, и лед был очень прочным, так что можно было бесстрашно идти через реку и пешком, и на лошадях и смело состязаться в борьбе, как на равнине.
И Днепр был похож на какого-то фокусника: опасный и сердито вздымавшийся, чуть ли не устрашавший всех, глядевших на него, он вскоре после этого ослабел и настолько смягчился, что все шутили над ним и попирали ногами, как будто он, став подземным, поместил себя самого под какое-то укрытие. Ведь река таким образом была похожа не на текущие воды, а представляла собой скорее твердые и каменистые горы. Действительно, что же общего или сходного между этим, несущимся внизу, и водою? Поэтому и печаль наша сменилась на радость, и, вдоволь поаплодировав, мы тронулись, проезжая верхом через пучину. Беспрепятственно перейдя и очутившись в селении Ворион /Ворион или Борион — неизвестное селение, все сведения о котором почерпнуты из этого текста. Предполагалось, что оно находилось где-то у днепровских порогов или ниже/, мы обратились к пище и заботам о лошадях, бывших в бедственном состоянии и до крайности утомленных. Мы провели (здесь) столько дней, сколько (было нужно), чтобы восстановить свои силы, так как мы торопились отправиться к Маврокастру /Маврокастр — город, название которого буквально переводится как «Черный город». Большинство исследователей идентифицировали его с встречавшимся в итальянских источниках XII–XIV веков городом Maurocastro (или Mancastro, Maucastro и Maocastro), который находился в низовьях Днестра. Но это плохо соотносится с представлением о том, что действие «Записки» происходило в Крыму. Попытки локализовать Маврокастр в Крыму тоже сталкивались с трудностями. Игорь Шевченко, разоблачивший подделку Газе, нашел объяснение в книге Марии Гутри, где описывалось ее путешествие по Крыму в 1795–1796 годах. Рассказывая о городе Карасубазар (современный Белогорск), она, в частности, сообщила, что византийские авторы называли город «Маврон Кастрон» — что, судя по тем данным, которые находятся в распоряжении у византинистов сегодня, не соответствует действительности. Знакомство Газе с книгой Гутри не вызывает сомнений — он цитировал ее в одном из своих писем/.
В то время как все у нас было готово и ничто не препятствовало (нам), около самой полуночи — тогда как нужно было, чтобы мы выступили пораньше, — поднялся северный ветер огромной силы и разразилась буря, всего более жесточайшая, так что нужно было полагать, что дороги непроходимы, никому нельзя было находиться под открытым небом, почти невозможно было остаться в живых, не спасаясь под кровлей. Испугавшись, мы решили остановиться и задержаться здесь. Поэтому я сказал собеседникам, что не нужно хоть на некоторое время выходить из дому, чтобы нам с этого времени не оказаться ночующими вне дома: так как первая из звезд уже совершала свой вечерний фазис /Фазис — «фазы луны, планет, вид, положение, относительно Солнца и Земли: полнолуние, ущерб и пр.» (из словаря Владимира Даля)/, и сообразно с природой этой звезды изменилось состояние воздуха, — сейчас она называется Кронос /Кронос — греческое название Сатурна/. Ведь Кронос находился в началах Водолея /византинист Геннадий Литаврин, автор перевода «Записки», объясняет это следующим образом: «Греки считали, что Сатурн влияет на судьбу людей и на погоду более всего в то время, когда находится в «своих домах» — в созвездии Водолея и в созвездии Ориона. При этом считалось, что его влияние сильнее всего именно тогда, когда он находится в начале и в центре Водолея до 20°, но никак не в его последней трети и не на исходе из созвездия. Топарх немедленно приписывает ужасную бурю влиянию Сатурна, ссылаясь на то, что он был в началах Водолея»/, тогда как солнце проходило по зимнему (местоположению) /сообщение о том, что герой наблюдал планету Сатурн в начале Водолея, является единственной хронологической зацепкой в тексте. Но Сатурн проходит созвезде Водолей примерно раз в тридцать лет. Исследователям приходилось полагаться на слова Газе, утверждавшего, что рукопись, оказавшаяся в его распоряжении, была сделана собственноручно автором «Записки», поэтому описанные им события должны были происходить незадолго до ее появления — в конце X или начале XI века. Это сужало разброс до нескольких дат: 962-го, 992-го и 1021 годов/. В самом деле, усиливавшаяся постоянно буря стала еще более жестокой и дошла до того, что казавшееся нам ранее ужасным показалось в сравнении с тем, что было после, совсем детской игрой.
Таким образом, буря, слепя снегами, распространилась во все стороны. Задержавшись достаточное количество дней, едва, наконец, мы вспомнили о возвращении к себе, когда воздух стал более спокойным. И мы выступили, торжественно сопровождаемые туземцами /принципиально важный вопрос о том, что за туземцев имеет в виду «топарх», решали по-разному — высказывалось, например, предположение, что речь идет о хазарах, русах, болгарах и печенегах. От решения этого вопроса зависело, о какого рода международных отношениях идет речь/, все они рукоплескали мне и смотрели каждый, как на его соотечественника, и желали наилучшего. Тогда мы не прошли, конечно, даже и всех семидесяти стадий, хотя их прошли перед нами другие и попритоптали много снега. На следующий день, начав путь, мы продвигались с величайшим трудом, словно в открытом море, борясь против снега. В самом деле, казалось, земли не было, а снег не был обычным: тогда как лошадей не видно было до самой шеи, волы, хотя последними следовали за нами, гибли и многие (из них) были здесь оставлены. Говорили ведь, что снег был в четыре локтя и был трудно проходим. Многие из провожатых ушли домой, считая, что сопровождать нас свыше человеческих сил. Ведь это были незнакомые опасности, трудности грозили со всех сторон: как столь глубокий и густой снег снизу, так и сильные ветры, дующие сверху. Ниоткуда не ожидалось прекращение (бедствий) и никто не надеялся, что будет лучше (ведь все бесполезным и напрасным представлялось среди тогдашних ужасов), снег не позволял нам ни огня разжечь, ни остановиться на короткое время. Щиты были для нас ночью постелями, они-то признавались у нас в полном смысле всем, — и постелями и одеялами. Ведь в них отдыхали наши тела около костра — и того неяркого. Сон же и сновидения — и, как бы испуганные, — все бежали прочь. Никто не держался лучше других, поскольку все одинаково и душой и телом находились в общем несчастье.
Один считал счастливыми умерших, так как они удалились ото всех забот и страданий, другой же жалел о будущих, что и они какими-нибудь ужасами измерят жизнь.
Разведчики утомились, и сами, сломленные обилием трудностей, не были в состоянии идти вперед, также неуверенно передвигаясь по снегу. Самым же опасным было то, что мы проходили по враждебной земле, и с этого времени положение наше не было безопасным, наоборот — в одинаковой степени несчастье подстерегало (нас) как от холода, так и от врагов».
 |
Иллюстрация из византийской хроники
Иоанна Скилицы.
XII–XIII века
|
Второй
отрывок
«Ведь сначала тогда мы решили воевать с варварами /идентификация этих варваров тоже вызывала много споров. Их полагали гуннами, хазарами, печенегами, венграми, болгарами или русами — норманами или славянами/ или, если нужно, рассказать правду, боясь, чтобы не оказаться уничтоженными ими раньше, мы отступили и постановили противопоставить им силу, так как они грабили всех подряд и убивали самым бесчеловечным образом, как какие-нибудь хищные звери, совершившие на все нападение. Ведь им было чуждо какое-либо чувство пощады к самым близким, и без какого-либо рассуждения или справедливого решения они постановили не прекращать убийств и стремились во зло и ущерб (себе) сделать землю их пресловутой добычей мисян /«Сделать добычей мисян» — литературное выражение, встречающееся в византийской литературе в X веке (в том числе у Льва Диакона), означает «разорить дотла». Геннадий Литаврин — один из работавших над текстом византинистов, автор этого перевода, — считает появление этого выражения в тексте «Записки» аргументом в пользу того, что она была написана образованным греком, хорошо знакомым с современной литературой/. Ведь погибла прежняя их беспристрастность и справедливость: ранее почитавшие более всего трофеи, они воздвигли величайшее, и города и народы добровольно присоединились к ним. Теперь же, напротив, возникла у них несправедливость и неумеренность по отношению к подданным, они решили обратить в рабство и уничтожить подвластные им города, вместо того чтобы заботиться о них и с пользой управлять ими. Люди, жалующиеся на правителей и ясно доказывающие, что они не поступали несправедливо, не (добивались) ничего более значительного, чем не быть убитыми. Было похоже на то, что какой-то рок так соединил несчастья, чтобы, как казалось, все связанное с людьми затопить и засыпать самым ужасным образом, как в результате потопа или (извержения) из какой-то пропасти, неожиданной и ужасной. Ведь они сделали безлюдными более десяти городов, деревень же было совершенно разорено не менее пятисот /в третьем фрагменте «топарх» сообщает, что в его распоряжении было немного больше 400 всадников, пращников и стрелков. С этими силами он сумел отразить нападение варваров, уничтоживших перед этим 10 городов и 500 деревень, — как отмечает Игорь Шевченко, в них должны были жить около 60 тысяч человек/, и вообще, все соседнее и близкое к нам как бы бурею было охвачено, а люди, ни в чем не повинные, обвиненные в нарушении клятвы, оказались во власти рук и мечей.
Наконец, жестокая судьба эту самую погибель, свирепо уничтожавшую всех вместе и распространившуюся на несчастных наших соседей, довела и до моей области; я же подозревал это и раньше и приложил много забот, чтобы когда-нибудь несчастье это не обрушилось внезапно и не постигло нас, застав у нас все неподготовленным.
Когда же опасность явно приблизилась и была всеми ясно осознана, потому что отныне она угрожала нашей жизни, тогда-то я отразил ее как мог более мудро, хотя при этом рисковал почти до крайности. С этого времени и возникла без объявления между нами и варварами война, во время которой они еще не вступали в бой с нами (да и я возвещал тысячи раз о мире), но и без стычек, с другой стороны, друг с другом дело не обходилось. Но война началась прямо, когда зима была готова наступить, так как солнце находилось недалеко от зимнего... Итак, варвары, снарядившись достаточным войском, ворвались в нашу землю как конницей, так вместе и пешим войском, думая завоевать нас с первого натиска из-за слабости городских стен и нашей робости. Им не без основания можно было так думать, так как мы сделали местом поселения разрушенный до основания город и поэтому производили атаки скорее из деревни, чем из города. Ведь земля была опустошена самими варварами раньше и достаточно разорена, стены же были разрушены до основания, и тогда сначала я первым решил снова поселиться в Климатах /Климаты — «области», «округи». В качестве топонима это слово в источниках встречается, но мало. Основных версии две: это может быть область Византии (фема) на юге Крымского полуострова, с Херсоном во главе, может — хазарская область. Существует предположение, что имеется в виду хазарский город Саркел. Ситуация осложняется тем, что форма, в которой автор использовал это слово, предполагает не область, а город или крепость. Но крепости или города под таким названием в других источниках не встречались. В результате город Климаты исследователи находили даже в Болгарии и в Румынии. Разгадку Игорь Шевченко нашел в тех же письмах Марии Гутри, рассказывавшей в том числе о посещении «города Климаты»/. Поэтому я прежде всего выстроил около него по (нашим) возможностям крепость, чтобы из нее легче было заселить и весь остальной город».
 |
Иллюстрация из византийской хроники
Иоанна Скилицы.
XII–XIII века
|
Третий
отрывок
«Крепость была выстроена с большой поспешностью и окружена рвом, и в то же время война началась. Крепость была разделена между соотечественниками, и все ценное они поместили в ней, все же излишнее хранилось где-то снаружи у другой стены города. Ведь уже весь город стал населяться; крепость же была построена, чтобы спасать нас во время большой опасности. Действительно, варвары, потеряв тогда многих из своих, к ночи ушли, выжидая рассвета, а я с зарею вывел против них войско, готовое сражаться. Было у меня тогда немногим более ста всадников, пращников же и стрелков больше трехсот. Так как варваров нигде не было, у меня приготовлялось все необходимое на случай опасности: древняя стена укреплялась, воины же мои хорошо обучались, чтобы быть готовыми к войне. Поразмыслив обо всем, я быстро послал вестников к порученным (подвластным) нам и призвал их. Когда они прибыли отовсюду, состоялось собрание знатнейших, и я тогда сказал, и каких повелителей следует предпочтительнее домогаться, и какой помощи, прийдя к ним, стараться получить от них, и что должно быть сделано, и о многом другом, — что я тогда сказал и что более всего ценил, долго было бы, если бы я пожелал рассказать по порядку. Они же или как (люди), никогда не пользующиеся царской милостью, так как не заботились о более цивилизованных /в оригинале здесь стоит греческое слово «эллинский». С конца VI и до XII–XIII века оно использовалось исключительно с негативной коннотацией, в значении «языческий» или «мирской». Византинист начала XIX века мог этого не знать/ нравах, а домогались более всего самостоятельного управления, или потому, что были соседями царствующего к северу от Дуная /многие полагали, что этот мощный и гостеприимный царь правил тем же народом, которого в первом отрывке рассказчик называет «туземцами». Большинство считали его киевским князем, каким именно — зависело, в частности, от датировки текста. Называли Владимира Святого, Святослава Игоревича, воевавшего с Болгарским царством, Игоря Рюриковича, Вещего Олега и даже Ярослава Мудрого. Так или иначе, большинство ученых считали это свидетельством протектората Руси над некими территориями в Крыму/, сильного многочисленным войском и гордого боевою силою, по отношению же к тамошним обычаям не отличались ничем своим собственным, постановили и помириться с ними и себя передать им. (Причем) все сообща решили, что я все это и сделаю. И я отправился, чтобы наше положение было спасено, и был принят в высшей степени гостеприимно. И он, когда я насколько возможно в более кратких словах рассказал ему обо всем, обдумал прежде всего дело более важное и отдал мне охотно снова всю область Климат, прибавил целую сатрапию и подарил в своей земле достаточные ежегодные доходы».
Перевод Геннадия Литаврина, 1957 год
Источники:
- Вестберг Ф. Записка готского топарха.Византийский временник. Т. 15. СПб., 1908.
- Литаврин Г. Г. «Записка греческого топарха» (Документ о русско-византийских отношениях в конце X века). Из истории средневековой Европы (X–XVII вв.).М., 1957.
- Ševčenko I. The Date and Author of the So-Called Fragments of Toparcha Gothicus.Dumbarton Oaks Papers. Vol. 25. Washington D.C., 1971.