Как наука преодолевала расизм

Процесс измерения ёмкости черепа
© Bettmann/Contributor/Getty Images

Теории, предопределившие ужасы XX века, рождались в тиши научных кабинетов. Изжили ли мы их наследство сегодня?

Дело Джорджа Флойда и последовавшие за ним протесты в США заставили многих присмотреться к себе и собственной культуре. По-прежнему ли в нас остались следы нетерпимости к непохожим? В сущности, прошло не так много времени с тех пор, как расизм процветал на государственном уровне, а политики призывали очистить население от следов "дефектных генов". И такое было не только в Германии, но и в США, Великобритании и других странах. Не последнюю роль здесь сыграла наука.

«Рабы по природе»

В 1851 году американский врач Сэмюэль Картрайт сообщил о замеченной им серьезной психической болезни, которую он назвал драпетоманией. Болезнь поражала только чернокожих рабов и проявлялась в навязчивом стремлении убегать от своих хозяев. Отклонением Картрайт считал и лень, а точнее нежелание "негро" трудиться на своего хозяина. В качестве конкретного лекарства предписывалась порка. В целом же плантаторам рекомендовалось быть помягче, но при этом ни в коем случае не обращаться с рабами как с равными.

Картрайт в каком-то смысле занимался популяризацией науки (если делать скидку на состояние науки того времени). Он подробно описывал организм чернокожих, находя различия буквально во всем — в цвете крови, плотности костей, чувствительности кожи и обмене веществ. И делал неутешительный вывод: лечение, которое применимо к белому человеку, скорее всего, повредит чернокожему или даже убьет его. Свобода, по его мысли, также была противопоказана "негро": его легкие якобы работали хуже, а значит, их нужно было постоянно загружать работой.

Рабы на плантации юга США, середина XIX века.
© Hulton Archive/Getty Images

Порыв Картрайта нельзя назвать бескорыстным, а выводы — непредвзятыми. Это было время, когда аболиционисты в США вовсю выступали за отмену рабства, упирая на равенство всех людей перед законом. Защитникам старых порядков нужны были аргументы. Самым весомыми казались те, которые отрицали сами основания для равенства под предлогом того, что разные расы соотносятся между собой так же, как и разные виды животных.

Среди ученых было немало тех, кто пытался подтвердить этот тезис с помощью сравнительных методов. Одним из них был Сэмюэль Мортон, президент Академии естественных наук в Филадельфии. Он собирал коллекцию черепов и скрупулезно замерял объем каждого — сначала с помощью перечных семян, затем свинцовой дроби. На основании своих штудий Мортон выделил четыре расы: наиболее интеллектуально развитых европейцев, изобретательных монголоидов, американцев (коренных), которые "пребывают в вечном детстве", и африканцев, "способных лишь к подражанию".

Выводы Мортона не выдерживают никакой критики с точки зрения современной науки: черепа собирались и описывались бессистемно, а данные о них зачастую были взяты на веру с чужих слов. Да и число черепов, приписанных каждой расе, было невелико: всего по несколько десятков. А связь между размерами мозга и уровнем интеллекта не доказана и сегодня. Но для интеллектуалов XIX века этого было достаточно. Уже последователи Мортона — Джозайя Нотт и Джордж Глиддон — с помощью грубых манипуляций с рисунками черепов выдвинули идею, что представители негроидной расы стоят в иерархии ближе к обезьянам, чем к белым жителям Европы и Америки.

Дарвин — дедушка евгеники?

Чарльз Дарвин вовсе не стремился оправдать законность рабства или необходимость одной расы господствовать над другой. Его больше занимали загадки неодушевленного мира. Но именно открытие законов изменчивости и приспособления животных и растений к условиям среды привели его к мысли, что такие же процессы должны происходить и у людей. Основная его мысль на этот счет состояла в том, что все расы произошли из одного корня. К тому же Дарвин доказал, что между расами гораздо больше сходства, чем различий. С удивительной для своего времени непредвзятостью он писал: "Коренные обитатели Америки, негры и европейцы, разнятся между собой по уму настолько же, как и любые другие три расы, которые мы назовем".

Оригинальная копия книги "Происхождение видов" Чарльза Дарвина.
© Peter Macdiarmid/Getty Images

Увы, именно этот вывод Дарвина был надолго забыт. А вот отголоском других его прогрессивных идей стало рождение евгеники — печально известной науки об "улучшении" человеческой природы. У самой известной книги Дарвина "Происхождение видов" есть любопытный подзаголовок: "Сохранение благоприятных рас в борьбе за жизнь" (Preservation of Favoured Races in the Struggle for Life). Сам автор имел в виду лишь то, что наиболее приспособленные виды естественным образом выживают и дают потомство. Но многие толкователи поняли его совсем иначе: если в природе выживают наиболее приспособленные, а слабые деградируют, человечество может ослабеть, если будет поддерживать худших своих представителей.

Одним из таких толкователей оказался двоюродный брат Дарвина — Фрэнсис Гальтон. Вопросы применения научных теорий на благо социального прогресса крайне интересовали его. Он был убежден, что у потомства закрепляются не только лучшие физические черты, но и психические свойства и талант. Стало быть, к людям применим такой же метод искусственного отбора, как, допустим, к коровам. Из этого следует, что можно управлять размножением, чтобы вывести лучшую породу людей. Этот метод Гальтон и назвал евгеникой.

Фрэнсис Гальтон.
© adoc-photos/Corbis via Getty Images

Распространение евгеники принято связывать с нацистской Германией, но первыми ее взяли на вооружение в США. Здесь ее страстным проповедником стал биолог, выпускник Гарварда Чарльз Девенпорт. Он соединил построения Гальтона с недавно открытыми законами наследования Менделя — прежде всего, в объяснение того, почему некоторые болезни передаются по наследству. Он составил генеалогии несколько сотен человек с болезнью Гентингтона, которая постепенно поражает нервную систему и делает человека инвалидом. Девенпорт догадался, что она связана с конкретным дефектом, переходящим от родителей детям. Основанная им лаборатория генетики в Колд-Спринг-Харбор до сих пор считается одним из флагманов генетических исследований. Но дальше ученого "занесло".

Первая антропометрическая лаборатория Фрэнсиса Гальтона на Международной выставке здравоохранения в Южном Кенсингтоне, 1884 год. © SSPL/Getty Images

Как это часто бывает с людьми, увлеченными новой идеей, Девенпорт стал объяснять генетикой буквально все. Включая черты характера, уровень интеллекта и темперамент. Даже потомственное мастерство в семье судовых инженеров он считал примером передачи "гена кораблестроителя". Воспитание, влияние среды и другие факторы он оставлял за бортом. Все решалось только биологией. А значит, управлять прогрессом эффективнее всего на уровне полового отбора. Все это хорошо ложилось на расовые стереотипы самого Девенпорта, который с тревогой наблюдал за потоком мигрантов из разных частей света. "Возможно ли окружить нашу страну достаточно высокой стеной, чтобы не допускать сюда эти низшие расы, или то будет ничтожной преградой, — вопрошал он, — или предоставить нашим потомкам уступить эту страну черным, коричневым и желтым, а самим искать убежища в Новой Зеландии?"

Охота на "неполноценных" и крах расовых теорий

Поворотным моментом, который едва не привел Америку к собственной версии нацизма, стало распространение тестов на интеллект. Они также были созданы под влиянием евгенических идей. С их помощью проверяли и школьников, и мигрантов, и рядовых граждан. А в 1917 году была проведена масштабная проверка призывников, которая охватила невероятные 1,7 млн человек! Результаты шокировали: по интеллекту даже белые солдаты оказались в среднем на уровне 13-летних детей. При этом среди чернокожих таких насчитали значительно больше.

Угля в топку дебатов подбросила книга "Конец великой расы", которая "удачно" вышла как раз в 1916 году. Ее автор Мэдисон Грант был не ученым, а адвокатом. Но он облек опасения людей в яркие формулировки: Америка вырождается именно благодаря тому, что "нордическая" европейская кровь замещается кровью менее благородных рас, к которым Грант причислял альпийскую и средиземноморскую. Выход он видел в том, чтобы предохранить потомков основателей США от новых кровосмешений. Грант стал настолько популярен, что даже смог добиться увольнения своего оппонента Франца Боаса — антирасиста и заведующего кафедрой антропологии в Колумбийском университете.

Под влиянием идей Гранта и его последователей Конгресс принял Закон об иммиграции 1924 года, который ограничивал допуск в США выходцев из Восточной Азии. Конгрессмен Роберт Аллен из Западной Виргинии прямо заявлял в ходе обсуждений, что "основная причина ограничения потока инородцев… необходимость очищения и сохранения чистоты американской крови". Позже исследователи поймут, что сами тесты были составлены неверно. Считалось, что высокий интеллект сочетается с эрудицией. И сыну фермера, как и сыну адвоката, полагалось знать, что измеряется в амперах и сколько ног у зулуса (название одного из африканских народов).

К 1920-м годам евгеника достигла пика своего влияния не только в США, но и во многих западных странах. В Великобритании существовало Евгеническое общество, и в парламенте даже обсуждался закон о принудительной стерилизации "умственно дефективных" (правда, он так и не был принят). В Норвегии появились свои программы расовой гигиены (причем местные евгеники ориентировались на "плодотворный опыт" США). В Швеции пошли еще дальше — там в 1922 году был создан целый Институт расовой биологии. Его сотрудники занимались в основном тем, что ездили по стране и фотографировали людей, а по фотографиям пытались делать типологии на основе формы черепа, цвета волос и глаз.

Правда, сами основы расовых теорий не стыковались с данными исследований. Например, идея о существовании того самого "нордического типа", за который так переживал Грант. Еще в XIX веке крупнейший немецкий антрополог Рудольф Вирхов с согласия родителей измерил головы почти 7 млн детей. Единого антропологического типа он выделить так и не смог. Тогда же российский анатом Дмитрий Зернов, изучив мозг представителей разных национальностей, не нашел никаких расовых закономерностей. А американский антрополог Франц Боас доказал, что внешние признаки (телосложение, рост, форма черепа) изменяются под влиянием условий, в которых живут люди. Типологическими методами евгенистов можно было отнести к разным расам даже родных братьев.

Все это было известно еще до начала нацистских расовых чисток. Уже после поражения нацизма доводы в пользу "чистых рас" были окончательно разрушены той самой генетикой, на которой и взошли семена евгеники. Оказалось, что каждый "расовый признак" определяется несколькими генами, а между "соседями" по стране генетических различий может быть больше, чем между двумя далекими иностранцами.

Дикие племена папуасов Новой Гвинеи. © Agung Parameswara/Getty Images

И самое важное: антропологи, месяцами и даже годами жившие у "диких" племен, находили их вполне разумными. Например, Николай Миклухо-Маклай, который долго изучал папуасов Новой Гвинеи и аборигенов Океании, писал об их высокой любознательности, способности учиться и "блестящих математических способностях". Окончание Второй мировой войны подстегнуло исследователей в этом направлении. Падение колониальных режимов и образование национальных государств стало поводом получше изучить другие культуры во всей их полноте. Представление "они ниже нас" в науке сменилось на другое — "они не такие, как мы".

Нужна ли «поправка на расу»?

Попытки выстроить людей в подобие иерархии по интеллектуальным, моральным или физическим качествам, очевидно, бессмысленны и порочны. Но трудно отрицать, что тот опыт адаптации к среде, через который прошли поколения наших предков, запечатан в наших телах. В самом деле, есть же факт: у значительной части азиатского населения на генетическом уровне повышена чувствительность к алкоголю. А, например, смертельная болезнь Тея-Сакса, которая поражает нервную систему, чаще встречается у евреев-ашкеназов. Есть и примеры, природа которых менее очевидна. Например, по некоторым данным, сахарный диабет второго типа чаще встречается у людей южно-азиатского и афро-карибского происхождения.

Это результаты многолетней работы популяционных генетиков и эпидемиологов. Сегодня наука сталкивается с новым вызовом: как правильно интерпретировать огромные массивы статистических данных, в которых так легко и привычно угадываются расовые различия. Ведь в том числе на их основе составляются врачебные рекомендации и разрабатываются лекарства. Вот лишь один случай. В 2005 году Управление по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов США одобрило BiDil — препарат для снижения артериального давления — с указанием "для тех, кто идентифицирует себя как афроамериканцы". Еще в 90-х годах клинические испытания препарата на смешанной выборке не показали его эффективность. Но когда выборку ограничили только чернокожими добровольцами, эффективность препарата тут же подскочила до приемлемых показателей.

Случай BiDil спровоцировал новые споры о расовых предрассудках в медицине. В США даже вышла книга, посвященная этой истории. Автор обвинил компанию-производителя в манипуляциях с выборкой и назвал выпуск лекарства "для чернокожих" маркетингом, а не реальной наукой. И хотя продажи препарата оказались скромными, само решение государственного регулятора заставило многих критиков вспомнить о "расовой медицине" в духе Картрайта. Например, специалист по биоэтике Дороти Робертс в своей лекции на TED напомнила, что у некоторых анализов, например на оценку функции почек, есть поправка на расу. Для белых и афроамериканцев предусмотрены разные варианты нормы при одинаковых показателях.

По мнению Дороти Робертс, это противоречит доказательной медицине. И даже программирует врачей на предвзятость и ошибки. Когда диагностические инструменты смоделированы так, что сами подталкивают специалиста к навешиванию ярлыков, проблемы неизбежны. Так, сразу несколько исследований выявили, что при одинаковом переломе костей чернокожим и латиноамериканцам отказывают в обезболивающих в два раза чаще, чем белокожим. Якобы люди из этих групп не так остро чувствуют боль, склонны преувеличивать боль и предрасположены к наркозависимости.

Говорить о расе сейчас гораздо сложнее, чем 100 лет назад. Но и не говорить не получается. Это слишком привычная для нас система координат. А на смену привычек нужно время.

A. Soldatov