Психиатрия Галена

Иллюстрация Роберта Тома, «Гален»

Древнеримский врач греческого происхождения Гален (129–200/216) довольно много писал о душевных болезнях. Правда, на древнюю психиатрию взгляды Галена повлияли слабо, и всерьез этой стороной его наследия занялись лишь в 1970 гг [1]. В современной поп-психологии отголоски галеновской философии души проявляют себя в системах вроде теории личности Айзенка и им подобных классификациях людей по темпераменту.

Значение Галена в истории психиатрии определяется не объемом текстов о душевных заболеваниях. Обращаясь к болезням, которые в наши дни относятся к сфере психиатрии, Гален встречает проблемы, не теряющие актуальность по прошествии многих столетий. Там, где медицина соприкасается с философскими вопросами, рассуждения Галена о психике созвучны рефлексиям современных психиатров. Для Галена близость философии и медицины принципиально важна. В этом его отличие от тех врачей, кто беспрекословно принимает обычную антропологическую модель, делящую человека на тело и душу. Для прояснения слабостей этой модели, заметно влияющей на психиатрическую практику, полезно обратиться к древним авторам, занимавшимся философией медицины.

***

Два важных авторитета для Галена: Гиппократ и Платон. Преданность Платону останавливает его от принятия физикалистской позиции, в соответствии с которой психика тождественна мозгу. Гален хочет сохранить представление о душе, но в то же время он – эмпирик, а эмпирический опыт не дает ему знаний о субстанции души. Он признает, что о природе души не может сказать ничего определенного, хотя существование души не отрицает.

Шаг к пониманию природы души делается в учении Галена о физиологии. Материальным субстратом души является пневма, производимая организмом из воздуха и пищи. Три вида пневмы присущи трем частям души. Гален, как и многие мыслители древности, раскладывает душу на несколько компонентов, повторяя платоновское деление души на три части с привязкой к главным органам тела. Рациональность – мозг, аффекты – сердце, желания – печень. В мозге находится та часть души, которая считалась Платоном (и Галеном [2]) бессмертной. Психическая пневма хранится в желудочках мозга и распределяется в теле по нервам.

Не все были согласны с тем, что центром психической жизни является мозг. Спор о том, где этот центр расположен – в мозге или в сердце – длился веками. На заре Нового времени Вильям Гарвей был кардиоцентристом, а Везалий – энцефалоцентристом. Гален обосновывал энцефалоцентризм эмпирически: если поражен возвратный гортанный нерв, нарушается речь, но сердце при этом работает нормально. Значит, психические функции зависят не от сердца, а от нервной системы.

Размышления Галена на эту тему напоминают описательный дуализм Спинозы – у одной сущности тела есть два аспекта, физический и ментальный. Когда философ говорит о желательной части души, а врач говорит о печени, они говорят об одном и том же, но каждый на своем языке.

Для практика, лечащего душевные заболевания, вопрос о свойствах души не должен стоять на первом месте. Достаточно временно признать верность физикалистских посылок и работать с психикой так же, как врач работает с внутренними органами. Таков компромисс, к которому склоняется Гален, – признавать существование души, но лечить всегда только тело. Многие врачи в наши дни согласятся с этим. Душа, которую во избежание религиозных коннотаций современные люди иногда называют сознанием, существует, но мы по каким-то причинам не способны описать ее свойства. Онтологический статус сознания не определен, и заботить это должно философов-теоретиков, а не врачей-практиков. Известное свойство сознания, интересующее медика, – это его локализация. Сознание – в мозге (по Галену, там находится рациональный компонент души). Чтобы действенно влиять на психику, нужно следовать той же научной парадигме, что и при лечении соматических заболеваний. Лечебные методы во времена Галена по большей части сводились к восстановлению гуморального равновесия.

Итак, психическое связано с соматическим и эта связь двунаправлена. Психика реагирует на изменения в теле, поэтому проблемы с психикой надо исправлять так же, как проблемы с телом. Но есть и обратное направление – психическое влияет на соматическое. Гален разбирает случай женщины, жаловавшейся на бессонницу. Им были сделаны два предположения. Первое: у женщины меланхолия (депрессия, говоря по-современному), вызванная отклонениями в уровне черной желчи. В таком случае нужно выравнивать объем и температуру внутренних жидкостей. Второе предположение: в жизни женщины есть какие-то обстоятельства, которые влияют на ее психику, вызывая нарушения сна. Гален замечает, что у пациентки учащается пульс при произнесении имени популярного танцора, и делает вывод – женщина влюблена. Похожий случай был у внука Аристотеля, врача Эрасистрата. Он понял, что Антиох влюблен в свою мачеху, когда обратил внимание на то, что происходит с Антиохом при ее приближении: покраснение лица, потливость, сердцебиение и т. д. В том случае, который разбирает Гален (Авиценна приводит такой же пример), стимулом для психосоматической реакции была не встреча с возлюбленным, а всего лишь звук его имени. Таким образом, при поиске истоков психических проблем нужно иметь в виду разделение на внутренние (гуморальные) и внешние причины. Внешними причинами могут быть не только очевидные жизненные обстоятельства, но и знаки, например, слова, действующие на психику как стимулы.

Если психическое отклонение можно выправить словесно, как это делают современные психотерапевты, то такое отклонение, строго говоря, нельзя считать болезнью в медицинском смысле этого понятия. Болезнь – следствие дискразии, т. е. нарушения баланса жидкостей в организме. То, что поддается психотерапии, Гален относит к области морали и воспитания, а не медицины. Психическая аномалия, таким образом, трактуется как проявление гуморального дисбаланса или как следствие моральной ошибки (греха). Ошибка в свою очередь должна быть отделена от страсти. Разница в том, что под влиянием страсти человек не может поступать правильно, даже если захочет, а ошибка – это добровольное действие. Все это случается с каждым и медицина здесь не при чем. (Надо отметить, что слово “страсть” употребляется Галеном в двух дискурсах – не только этическом, но и медицинском. Говоря о бреде и галлюцинациях, появляющихся из-за болезненного ослабления разумности, Гален тоже использует слово “страсть” [3].)

Охота на ведьм и психиатрия, которой не было

Сюжет с изменением отношения к ведьмам и колдунам востребован тогда, когда нужно продемонстрировать переход культуры с одной ступени развития на другую, более высокую. Явление, когда-то считавшееся влиятельным, не просто потеряло влияние, но опустилось в разряд смешных и глупых выдумок.

В описании этой культурной трансформации часто повторяется одна историческая ошибка. Переход от донаучного к научному пониманию феномена ведьм связывают с появлением медицинской психологии. Аномалия психики, за которую раньше наказывали, как за грех и преступление, с какого-то момента переместилась в сферу ответственности врачей-психиатров. Прогресс перепоручил ведьм психиатрии, уведя их с территории религии и права.

Историки психиатрии представляют этот переход как победу науки о человеке: то, в чем раньше видели одержимость дьяволом, получило медицинское объяснение. Ошибочность такого прочтения темы “ведьмы и психиатрия” легко распознается при чуть более подробном разборе фактов.

Важно понимать причины, по которым научная дисциплина концептуализирует собственную историю тем или иным образом. В последней трети ХХ в. было опубликовано достаточно много исторических работ, доказывающих, что рождение психиатрии не связано с переосмыслением “нечистой силы”. Благодарить психиатрию за прекращение охоты на ведьм можно только приняв хронологически неправдоподобное описание событий. Тем не менее, анахроническое прочтение темы злого волшебства можно до сих пор встретить в текстах по истории медицины.

***

Миф о врачах, авторитетом науки спасших больных женщин от суда и казни, обрел популярность в 1840-50 гг. Произошло наложение проблематики того времени на другую историческую эпоху. Психиатрам середины XIX в. предстояло решить, как быть с неизбежным пересечением поля их деятельности с религией. В начале XIX в., когда психиатрия только появилась на свет, этот вопрос оставили на потом.

В середине века проблема получила особенную актуальность из-за бума христианского мистицизма, в особенности во Франции. Достаточно привести такой факт: из 16 признанных Ватиканом явлений Девы Марии 8 явлений произошли в XIX в. В 1700-1798 гг. католическая церковь официально зафиксировала 42 явления Девы Марии, а в 1803-1899 гг. – 129 явлений [1], т. е. в три раза больше, и это только один тип мистического опыта, не считая явлений святых, появлений стигм на теле и т. п.

Охота на ведьм – которая, кстати сказать, не имеет ничего общего с “мрачным”, т. е. глубоким средневековьем, это явление XVI-XVII вв., т. е. раннего Нового времени – использовалась в XIX в. для иллюстрации того, как выглядит профессиональное пересечение религии и психиатрии. Религиозные люди верили в существование ведьм и, омраченные своим невежеством, устраивали массовые репрессии в отношении психически больных женщин, которых обвиняли в службе Сатане. Но пришла наука, а именно медицина (психиатрия), и объяснила, что причина странного поведения некоторых людей не в одержимости злыми духами, а в расстройстве здоровья.

В XX в. представление о том, что рождение психиатрии стало причиной окончания охоты на ведьм, укрепилось. Одним из героев этой победы был признан голландский врач Иоганн Вейер, опубликовавший в 1563 г. книгу “De praestigiis daemonum”. Вейер высказался против того, чтобы наказывать ведьм как преступниц.

• Во-первых, такие дела несостоятельны с правовой точки зрения. Поведение обвиняемых всегда трактуется так, как этого хочется обвинителям. 
• Во-вторых, дьявол выбирает себе в слуги людей с ослабленным здоровьем. 

Именно это утверждение делает Вейера пророком научной психиатрии. Ведьмы – это в первую очередь больные люди, а потом уже, вследствие своей болезни, они оказываются под влиянием нечистой силы. Первоисточник психических аномалий следует искать в работе организма, а не в воздействии духовных существ.

Похожие мысли в то же самое время высказал другой голландский врач Левинус Лемниус. В книге “Occulta naturae miracula” (1559 г.) он предлагал искать причины расстройств сознания в мозге. Нужно разобраться, как работает мозг и, отталкиваясь от гуморальной теории, не терявшей актуальность со времен Гиппократа и Галена, прояснить природу болезни и выбрать способ лечения.

Иоганн Вейер или Вир —

голландский и немецкий врач и оккультист,

ученик Агриппы Неттесгеймского.

XIX-XX вв. не обращают внимания на тот факт, что Вейер не только не был материалистом, сохраняя веру в Бога, но и сам был не чужд магии. Он учился у Агриппы, который, по некоторым сведениям, был колдуном. Один из наиболее известных оппонентов Вейера профессор права Жан Боден, в свое время работавший прокурором во французском городе Лан, и отправивший на костер не один десяток ведьм, в книге “La Démonomanie des Sorciers” утверждал, что доводы Вейера ложны хотя бы потому, что он сам чернокнижник. Определенные подозрения могло вызвать приложение к “De praestigiis daemonum”, в котором Вейер разместил гримуар со списком 69 демонов и инструкциями по их вызову. В 1596 г. книга Вейера попала в “Индекс запрещенных книг” католической церкви (в 1627 г. она из этого списка исчезла) [2].

В романе Брюсова “Огненный ангел” Вейер представлен как защитник естествознания и скептик, относящий все, что связано с магией, к действию воображения. Но в духов, как христианин, он верил. Приписывать ему и другим деятелям эпохи Ренессанса суровый, бескомпромиссный сциентизм – ошибка людей сциентистского умонастроения.

Если Вейер говорит о том, что ведьм нужно отправлять к врачу, а не под суд, из этого не следует, что он отрицает влияние злых духов на человека. Даже если такое влияние существует, психическая неадекватность не должна автоматически относиться к сфере компетенции богословов.

Кто в таком случае должен специализироваться на психических аномалиях? Историки психиатрии домысливали за Вейера ответ на этот вопрос. Гипотетически прогрессивный деятель эпохи Возрождения мог сказать: в тех случаях, когда не помогает врач, надо звать не священника, а другого, особенного врача.

Григорий Зилбург, американский психоналитик, эмигрировавший в 1919 г. из России (где он учился у В. Бехтерева), пишет об этом, используя удивительную форму модальности – “некто чувствовал, что нечто должно быть создано”. В его “Истории медицинской психологии” (1941 г.) есть такой пассаж о Вейере:

Он знал, что ответ на проблему не найти в медицине; он знал, об удручающем несовершенстве врачей; он знал также, что медицина еще не была готова к решению этой проблемы. Он чувствовал, что должна быть создана психиатрия и он осознавал, что психиатрия возникнет благодаря медицине, а не богословию, философии или юриспруденции [3].

Вспоминаются прогрессоры из книг братьев Стругацких – миссионеры науки и гуманизма, которых планета Земля будет отправлять на планеты, где местное население тормозит с развитием. Прогрессор знает все о будущем и знает, что наука неизбежно победит суеверия.

В XVI в. не могло быть знания о психиатрии, максимум, что можно вообразить – это человека, который “чувствует, что психиатрия должна быть создана”. Пророческая способность испытывать такие нетривиальные чувства превращает Вейера в глазах согласных с Зилбургом историков в “отца психиатрии”.

Но Вейер не был психиатром, как его иногда называют [4], или “отцом психиатрии”. Раскрытие природных причин странного поведения так называемых ведьм и рождение психиатрии разделены хронологически и концептуально.

О соматических отклонениях у ведьм писали многие средневековые писатели. Вейер совершенно точно не был первым, кто обратил внимание на связь между дисфункциями тела и состоянием сознания. В признании этой связи не было ничего еретического и противоречащего церковному представлению о душе.

В XVI в. никто не мог ставить вопрос так, как может его поставить современный человек – к кому обращаться за помощью при психических расстройствах, к медицине или к религии? Не потому что церковники тоталитарно захватили сферу психического и сжигали каждого, кто искал помощь вне церковных стен. Нет, дело в том, что медицины в современном смысле этого слова просто не было. Научная медицина в том виде, в котором знаем ее мы, появляется после Французской революции. Врачи античности и средневековья, конечно же, занимались тем же, чем и современные врачи – пытались лечить больных людей. Но разница между медициной древних и медициной наших дней такая же, как между рикшей и самолетом. Это не разница между более развитой технологией и менее развитой, это разница между технологией и отсутствием технологии.

Смещение начала истории психиатрии в XVI в. выглядит логично для тех, кто привык к схеме из трех шагов: светлая античность – темное средневековье – возвращение света (Ренессанс). На втором этапе в этой последовательности происходит катастрофа и церковь монополизирует все, что связано с душой/сознанием. Проблематика психических болезней сводится исключительно к теме одержимости бесами. Научный дискурс возобновляется только в раннее Новое время.

Нейронаука и психоделики

Наука постепенно реабилитирует психоделики — в последнее время возрождается интерес к экспериментальным исследованиям псилоцибина и других психоактивных веществ.

В статье задействованы работы доктора медицинских наук Николаса В. Коззи, выжимки из книг философа-когнитивиста Томаса Метцингера и работы других ученых, связанных с нейронауками, фармакологией и психологией.

Полезно вспомнить, с чего все началось: в 1960-х опыты по расширению сознания стали кладезем новой информации для психотерапевтов и нейробиологов. В частности, именно благодаря им выяснилась роль серотонина в функционировании мозга — а из этого открытия выросла вся современная психофармакология.

Отчасти эта тема рассматривалась в статье «Микродозинг и психостимуляторы: измененные состояния сознания».

Серотонин и ЛСД

Возможно самым важным открытием среди исследований психоделических средств было определение роли серотонина в психических процессах. Серотонин, химическая структура которого была определена в 1949 году, как стало известно с конца 1800-х годов, присутствует в свернувшейся крови. Здесь нам открывается его кровоостанавливающая роль: при повреждении тканей он помогает предотвратить кровотечение. В случае травмы серотонин освобождается из тромбоцитов, вызывая локальное сужение сосудов и стимулируя дальнейшую агрегацию тромбоцитов, помогая сформировать сгусток и остановить кровотечение.

Серотонин также был открыт в тканях мозга в начале 1950-х, что указывало на его потенциальную роль в функционировании мозга и сознания. Обнаружение серотонина в мозге было произведено независимо и одновременно группой ученых в Соединенных Штатах и другой группой ученых в Эдинбурге, Шотландия, во главе с сэром Джоном Х. Геддамом. Однако в формировании ранних теорий относительно участия серотонина в процессах сознания особое значение имели эксперименты Геддама с ЛСД, проведенные на себе.

Сэр Джон Х. Геддам, британский фармаколог, принимал участие в первоначальных исследованиях серотонина. Четыре раза в 1953 году Геддам принимал ЛСД, чтобы узнать о его воздействии на свой организм. Без сомнения, частично благодаря этим экспериментам на себе и частично его лабораторным экспериментам с ЛСД и серотонином Геддам стал первым, кто предположил наличие связи между ЛСД и серотонином, и затем допустил, что влияние ЛСД на функции серотонина были ответственны за психоделические эффекты ЛСД. Его рукописные заметки о самостоятельном эксперименте с 86 микрограммами ЛСД от 1 июня 1953 года выглядят следующим образом:

«9:48 Моя рука выглядит странно, будто это чудовищный рисунок руки, который корчится, пока я не сфокусирую на нем взгляд. У нее удивительные цветовые контрасты. Я вижу будто бы более чем реальный рисунок, что вызывает довольно странные чувства — как будто она принадлежит кому-то другому. Все в комнате стоит довольно нестабильно».

Метедрин не ликвидировал воздействие на ощущения. Он продолжает:

«Доказательства наличия HT (серотонина) в некоторых частях мозга могут быть использованы в поддержку теории о том, что психические эффекты диэтиламида лизергиновой кислоты появляются из-за интерференции с HT (серотонином)».

Таким образом, в личности сэра Джона Геддама произошло слияние личного опыта употребления ЛСД и научного осмысления, что и дало толчок зарождению химической нейронауки.

Эндогенный ДМТ

Некоторые южноамериканские аборигены столетиями использовали отвар лианы Banisteriopsis caapi – аяуаску – для магических и врачебных практик. Считалось, что он благотворно влияет и на духовную, и на физическую стороны человека. Сегодня известно, что напиток содержит диметилтриптамин (ДМТ), сильный алкалоид, который обуславливает его галлюциногенные и психоактивные свойства. Но аяуаска недаром применялась веками: испанские ученые во главе с Джорди Риба (Jordi Riba) обнаружили и ее лечебные свойства.

На прошедшей в Амстердаме Междисциплинарной конференции по исследованиям психоделиков Джорди Риба сообщил, что алкалоиды гармин и тетрагидрогармин стимулируют рост и созревание новых нейронов из стволовых клеток. Вещества относятся к ингибиторам моноаминоксидазы и препятствуют работе этого фермента, расщепляющего моноамины в синапсах.

ДМТ также сильно повлиял на эволюцию нашего представления о нормальных и экстраординарных состояниях сознания. В 1961 году лауреат Нобелевской премии Джулиус Аксельрод сделал замечательное открытие: ткань млекопитающих (легкое кролика) имеет способность синтезировать ДМТ.

Это открытие было подвергнуто всестороннему исследованию в начале 1970-х, когда стало известно, что ткань человеческого мозга, подверженная биопсии, может выполнять ту же биотрансформацию. Открытие того, что ткань человеческого мозга может производить, по крайней мере, в лабораторных условиях, небольшое количество ДМТ, привело к бурному обсуждению относительно возможной роли ДМТ в человеческом сознании. Тем не менее, аналитические технологии того времени не были столь чувствительны или надежны, как сегодня. Некоторые ученые в то время считали, что результат лабораторных наблюдений Аксельрода и других исследователей был скорее лишь артефактом, чем объективным явлением. Вопрос оставался неразрешенным почти 30 лет.

Может ли страдание быть выгодным?

Эдвард Мунк «Две женщины на берегу», 1898 г.

Музей Мунка, Осло

Нелюбимая работа, бесперспективные отношения, унылые будни, депрессия — на это ежедневно жалуются тысячи тех, кто вопреки логике не собирается ничего менять. Как это работает и стоит ли помогать тем, кто не хочет привносить в свою жизнь изменения?

Согласно официальной статистике ВОЗ, сегодня четверть населения планеты находится в депрессии.

Примечательно, что лишь немногие, страдающие от такого тяжёлого недуга, как депрессия, обращаются к врачу или пытаются привнести изменения в свою жизнь. Практика показывает, что десятки тысяч людей годами пребывают в унынии. При этом чаще всего их проблемы не выглядят неразрешимыми: с нелюбимой работы можно уйти, несчастливый брак — расторгнуть, лень — побороть, а деструктивный круг общения — просто поменять. Что же мешает начать двигаться?

Парадоксально, но упертое нежелание что-то менять может быть связано с банальной привычкой и так называемой «зоной комфорта».

Каждое изменение — это риск. За попытку изменений придется платить утратой привычного, знакомого, а значит безопасного (даже если до чертиков надоевшего) способа жизни, встречей с неизвестным, страхом «а вдруг будет хуже, а вдруг не справлюсь, и все увидят мой позор».

Заплатить придётся осознанием, что мир не дает гарантий, а значит, грядущее толком не запланируешь. Заплатить придётся личностным ростом в строгом направлении «здесь и сейчас», а не «там и потом». Трудно? Боязно? То-то же. Свое-то болото знакомое, все лягушки и пиявки наперечет и в лицо узнаваемы. Только в нем жизни нет. Но ничего, привыкли же.

Таким образом, совершенно не удивительно, отчего люди, чьё страдание перешло в привычку, агрессивно реагируют на любые советы относительно реальных изменений. Зона комфорта, какой бы неудобной она ни была, заставляет человека хвататься за нее, постепенно подчиняя своим правилам и приучая к определенной роли.

Смерть как наука

Что такое смерть, когда можно считать человека мертвым, какие галлюцинации видят умирающие, и откуда у страха смерти «ноги» растут? 

Открыв Большую советскую энциклопедию, прочтем:

«Смерть – это прекращение жизнедеятельности организма и вследствие этого – гибель индивидуума как обособленной живой системы. В более широком смысле – необратимое прекращение обмена веществ в живой субстанции, сопровождающееся разложением белковых тел». 

Казалось бы, что еще?

Врачи в операционной

Между жизнью и смертью

Точно определить грань между тем, где заканчивается жизнь и начинается смерть, не может никто. Ведь смерть – это процесс, причем медленный.

Когда-то смертью считалась остановка сердца, сегодня, как известно, человек точно считается мертвым в случае смерти мозга. А мозг может умереть задолго до того момента, как тело перестанет дышать.

Но что же тогда должно умереть в мозгу? Ствол. Именно он – самая древняя часть «второй Вселенной», которую еще называют «мозгом рептилии», та самая, что миллионы лет назад сос­тавляла весь мозг наших прародителей – она и есть сердцевина нашего мозга.

За время эволюции ствол оказался внутри более сложных структур, но он все еще является основой жизни. Он контролирует базовые функции нашего организма: биение сердца, дыхание, кровяное давление, температуру тела... Поэтому, когда умирает ствол мозга, врачи могут быть уверены: у больного наступила как минимум клиническая смерть.

Ствол головного мозга человека

Статистика гласит, что чаще всего люди умирают от старости и от болезней, с ней связанных, таких как рак и инсульт. Однако «убийцами номер один» являются болезни сердца, самая страшная из которых – инфаркт. От них умирает примерно четверть населения западного мира.

Совсем мертвый будешь

Врачи говорят, что бывает состояние, когда человек «по большей части, мертв», а бывает – когда «мертв совсем».Сегодня науке известно, что при остановке сердца органы и ткани могут пребывать в так называемом псевдомертвом состоянии, по крайней мере, несколько часов. И поскольку смерть, как и положено старухе, шагает медленно, момент ее наступ­ления при умелой и, главное, оперативной врачебной помощи часто можно приостановить, и оживить человека.

Одним из самых эффективных средств оживления, как ни странно, является гипотермия – замораживание. Правда, временное. Врачи до сих пор ломают голову над тем, почему гипотермия столь действенна. Возможно, ответ кроется в том, что при очень низких температурах клетки перестают делиться (предел деления клетки – 50 раз), и жизнедеятельность в них сильно затормаживается. Они меньше нуждаются в поступлении питательных веществ и кислорода, и в удалении вредных продуктов метаболизма.

Немецкий ученый Клаус Самес решил после смерти подвергнуть свое тело криозаморозке. Согласно договору, подписанному между 75-летним ученым и организацией «Институт крионики», тело ученого будет находиться в хранилищах института до тех пор, пока люди не научатся оживлять «замороженные» клетки.

По ком звонит колокольчик

Двести лет назад люди просили в завещании перед своими похоронами... отрезать им голову. Порой страх быть погребенным заживо принимал характер массовой истерии.

Она стала причиной появления так называемых покойницких выжидания, домов мертвых. Когда люди сомневались, что их близкий человек действительно мертв, они оставляли его тело в такой покойницкой и ждали, пока труп не начнет разлагаться. Процесс разложения был единственным надежным методом определить, что человек мертв. К пальцу такого «сомнительного» покойника привязывали веревку, конец которой уходил в другую комнату, где висел колокольчик и сидел человек. Иногда колокольчик звонил. Но это была ложная тревога, вызванная смещением костей в разлагающемся теле. За все годы существования покойницких выжидания не ожил ни один человек.

«Преждевременное погребение».

Антуан Вирц, 1854 год

©museumsyndicate.com

Считается, что, лишившись притока кислорода с кровью, нейроны умирают в течение считанных минут. В такие сверхкритические моменты мозг может сохранять активность только в тех областях, которые абсолютно важны для выживания.

Жив или мертв: как определить?

Но были и более быстрые способы удостовериться, мертв ли человек. Некоторые из них, как ни странно, актуальны и поныне. Иной раз ими пользуются многие врачи. Хитрыми эти способы не назовешь: беспокоить кашлевые центры в легких; провести тест на «симптом кукольных глаз», который заключается в том, что человеку вводят в ухо холодную воду: если человек жив – его глазные яблоки будут рефлексивно реагировать; ну, и совсем уж допотопные – воткнуть булавку под ноготь (или просто надавить на него), поместить насекомое в ухо, громко закричать, бритвенным лезвием порезать стопу ноги... Что угодно, лишь бы добиться хоть какой-то реакции. Если ее нет, то даже бьющееся сердце говорит о том, что человек мертв. С юридической точки зрения он представляет собой так называемый труп с бьющимся сердцем (сердце в этом случае может биться само, либо поддерживаться аппаратом). «Живые трупы» часто служат донорами органов для по-настоящему живых.

Клетки нашего тела умирают всю жизнь. Они начинают умирать еще тогда, когда мы находимся в утробе матери. Клетки запрограммированы на смерть еще в момент рождения. Смерть позволяет новым клеткам рождаться и жить.

Ни жив, ни мертв

Но мертвыми считаются и те люди, у которых мозг еще жив, но сами они при этом находятся в устойчивом состоянии комы. Вопрос этот неоднозначен, и законодательные споры не утихают в отношении него по сей день. С одной стороны, близкие имеют право решать, отключать ли такого человека от аппаратов, поддерживающих жизнедеятельность организма, а с другой – люди, находящиеся в долгой коме, редко, но все же открывают глаза...

Страхи нарцисса…

Нарциссизм – это компенсация заниженной самооценки, непробиваемая психическая защита от недолюбленности в детстве.…Перфекционизм и нарциссизм - это по сути одно и то же.

Нарцисс не видит, не чувствует других, умело завораживает, очаровывает, ищет свое отражение в глазах людей. Заполучив внимание, любовь и признание, типичный нарцисс отвергает человека, переключаясь на следующую «жертву».

Нарцисс в глубине души презирает себя и переносит эту неосознанную ненависть на других людей, которые не соответствуют его представлению о совершенстве. Часто он этого даже не осознает. Ведь его путь – самый верный. И если некоторые «идиоты» этого не понимают, так это их проблемы.

Словно герой книги «Портрет Дориана Грея», душа нарцисса с каждым пороком, грехом и болью, которую он причиняет другим людям, покрывается уродливыми шрамами. Однако он этого не замечает, словно уродство это отображено на скрытом от его глаз портрете.

Кризис может наступить, когда нарцисс осознает, что «…жизнь пройдена наполовину, а мне казалось, что горы сдвину». Вместе с осознанием этого приходит разочарование в себе с точки зрения статуса, богатства, признания, места в обществе, если человеку уже за 40, а он еще не звезда в своей нише.

Нарцисс не придет на психотерапию. У нарцисса нет проблем, в отличие от всех вокруг.

Осознать всю боль своей недолюбленности для психики нарцисса бывает настолько сложно, что он не готов идти в эти эмоции, пытаясь (и порой успешно), менять реальность, а не себя.

Действительно, проще видеть зло вовне, чем иметь мужество заглянуть вглубь себя.

Почему в Каббале и психоанализе Зло неотделимо от Добра

Изображение: Victoria & Albert Museum in London

В еврейской мистической традиции зло неотделимо от добра. С подобным подходом к проблеме любви и ненависти можно столкнуться и в психоанализе. Доктор философских наук, научный сотрудник иерусалимского института Гартмана Рут Каниэль Кара-Иванов в рамках проекта «Эшколот» прочитала лекцию об образах газели и Змея в каббале, демонстрирующих отношения между Богом и силами зла.

Газель и Змей

Перекрестки каббалы и психоанализа

В мире каббалы, развивающейся из старинной еврейской мистики, текстов мудрецов, Талмуда и мидрашей, а также Библии, важнейшим является вопрос об отношении человеческой души к Богу и к высшему миру. Каббалисты считают, что душа вечна, что ее жизнь начинается задолго до нашего рождения (учение о предсуществовании) и продолжается после смерти тела.

Поэтому они развивают теорию реинкарнации (гильгуль) и погружаются в вопросы бытия человека: несет ли он ответственность за свои поступки, кем он будет в следующей жизни, почему, кем он был в прошлой и так далее. Вот как они описывают путь души в наш мир: сначала она не хочет спускаться, плачет и просит остаться в Сокровищнице душ, состоящей из Нижнего и Верхнего рая (Эдемского сада). В каком из них находится душа, зависит от ее статуса.

Знаменитое Древо Сфирот, или Древо Жизни (одно из фундаментальных понятий в каббале о десяти стадиях эманации, образующих царство проявления Бога), тоже описывает этот процесс как эманацию: мы спускаемся в этот мир, постепенно принимая форму, тело, одежду.

В процессе поиска ответа на основной вопрос каббалы — «В чем секрет души?» — мы можем найти ответы на другие, похожие на этот вопросы: «Что значит быть человеком? Почему и зачем человек брошен в этот мир?»

Психоанализ также пытается раскрыть секрет души. Это более современная теория, но у ее создателя Зигмунда Фрейда были и древние учителя, например Талмуд. Этой теме посвящена интересная книга «Моисей Фрейда: иудаизм конечный и бесконечный» американского историка Йосефа Хаима Йерушалми. Он доказывает: Фрейд специально утверждал, что не знает иврит, не знаком с еврейской мудростью, хотя на самом деле знал гораздо больше того, в чем готов был признаться. Это важно, ведь когда в начале XX века возник психоанализ, его называли еврейской наукой. До сих пор большинство американских психоаналитиков — евреи.

Моисей и медный Змей

Изображение: Victoria & Albert Museum inLondon

Между языком психоанализа и языком каббалы можно провести интересные параллели, хотя их разделяют тысячи лет. Чем дальше продвигается психоанализ, тем больше мы понимаем: эти языки говорят о том, что невозможно высказать. Мы рассуждаем о снах, символах — о том, у чего нет рационального контекста, о мире ассоциаций, картинок и воспоминаний, которые строятся из архетипов.

Что такое зло?

В школах философии зло часто описывают как место, где нет света, потому что зло приводит к темноте. В каббале иначе: зло — это более концентрированная суть, чем добро. Как, например, вот в этом стихе:

«В начале, когда Бог сотворил небо и землю, земля была безвидна и пуста, и тьма над бездной».

Еще до каббалы первые мистические еврейские тексты, например Книга Творения, говорили о стадии «Тогу ва-вогу», пренатальном состоянии мира — до творения, темноты, хаоса, страха, ужаса. У темноты есть характер, есть место, она в основе нашего мира.

Поэтому каббалисты занимаются сутью зла и способами работы с ним. Они считают, что надо уметь использовать зло и благодаря ему двигаться в мире. Поэтому они заняты вопросом Света и Тьмы. Основная и самая известная каббалистическая книга Зогар во всех важных проповедях (драшот) описывает стадию Ночи, точно так же все психоаналитики в своей практике выслушивают рассказы о снах. Мир дневной прост, и глубже в человеческий мир можно пройти только через мир ночной.

Все, что вы хотели знать о зубастом лоне

Симплегады. Гравюра Корнелия Блумарта. XVII век

© Bibliothèque nationale de France

О страхе кастрации, воспоминаниях о рождении, отцовском пенисе, символическом сопернике и других интерпретациях мифов, придуманных последователями Зигмунда Фрейда

Психоанализ  обращается к мифологии как к дополнительному материалу. Работая со своими пациентами, психоаналитик получает сырые данные — клинические наблюдения. На их основе он вырабатывает свои гипотезы о том, что стало причиной проблем пациента. Но, как и в любом другом научном исследовании, психоаналитик не может сказать: «Я решил, что интерпретировать буду так — и все». Нужно каким-то образом свое мнение подтвердить, согласовать его с общим накопленным опытом.

По мнению Зигмунда Фрейда, у всех нас есть слой примитивной психики. Он не доступен сознанию, но в нем могут обнаруживаться удивительные представления, чудовищные с точки зрения взрослого человека. Фрейд предположил, что этим бессознательным мы все связаны друг с другом, оно у нас общее. И это общее часто оказывается зафиксировано в мифологических сюжетах. Так что психоаналитики прибегают к мифологии, чтобы показать некоторые факты из истории человеческого сознания и подсознания, которые согласуются с их рассуждениями.

Есть несколько мифов, которые оказываются наиболее характерными с точки зрения той проблематики, с которой часто работают психоаналитики. Их они обычно и пытаются анализировать.

Психоаналитики прибегают к мифологии, чтобы показать некоторые факты из истории человеческого сознания и подсознания, которые согласуются с их рассуждениями.

Кроме того, сразу стоит прояснить следующее. Все психические расстройства Фрейд сводил к проблемам в сексуальной сфере. При этом он утверждал (и это положение стало общепринятым), что сексуальность не появляется в подростковом возрасте. И в младенчестве, и в детстве у нас есть либидо, которое представляет собой сексуальный инстинкт, не в генитальном, а в более широком смысле — как любовь и желание наслаждаться.

По мере взросления человека его сексуальность проходит несколько стадий. Сначала это оральная стадия: младенец любит сосать, он сосет палец и соску, но основным объектом его любви становится грудь, которая дает молоко.

Следующая стадия — приучение к горшку: ребенок может задержать испражнение, и это доставляет ему удовольствие, переживаемое в зоне ануса. Это анальная стадия развития либидо.

И только после этого (где-то между тремя и пятью годами) ребенок обнаруживает у себя половые органы и связанное с ними удовольствие. Каким-то образом он понимает, что именно этим занимаются мама и папа, и его либидо направляется на маму.

Он хочет быть ее мужем, хочет спать с ней, как папа. В этом возрасте дети часто приходят в кровать к родителям. Но ребенок понимает, что он маленький и маму не удовлетворит, что сделать это может папа, — и смиряется с этим. В его психике возникает суперэго — отцовская фигура, идеальный образ, на который он хочет быть похожим, чтобы его любили. 

Это положительный вариант развития эдипова комплекса. Миф о царе Эдипе   наиболее известен психоаналитически. Психоанализ обращается и к другим мифам и мифологическим персонажам, но значительно реже. Один из них — миф о зубастом лоне.

Адская пасть. Часослов Екатерины Клевской. XV век

© NYC Morgan Library MS, M 945 fol-168v

З.Фрейд. Будущее одной иллюзии

Зигмунд Фрейд

Религиозные представления считаются драгоценнейшим достоянием культуры, высшей ценностью, какую она может предложить своим участникам, гораздо большей, чем все искусства и умения, позволяющие открывать земные недра, снабжать человечество пищей или предотвращать его болезни. Люди говорят, что жизнь станет для них невыносимой, если религиозные представления утратят для них ту ценность, которую они им приписывают. И вот встает вопрос, что являют собой эти представления в свете психологии, откуда идет столь высокая их оценка и - сделаем еще один робкий шаг - какова их действительная ценность?

Самая, может быть, важная часть психического инвентаря культуры... это ее, в широчайшем смысле, религиозные представления...

...Религиозные представления произошли из той же самой потребности, что и все другие завоевания культуры, из необходимости защитить себя от подавляющей сверхмощи природы. К этому присоединяется второй мотив - стремления исправить болезненно ощущаемые несовершенства культуры.

Первая форма, в которой человеку явилось божество, была животной. ...Существовал запрет на убийство и поедание соответствующего животного и вместе с тем - праздничный обычай раз в год совместно убивать и поедать его... Именно это имеет место в тотемизме. ...И первые, но всего глубже осевшие этические ограничения -запрет убийства и инцеста - возникают на почве тотемизма.

Беспомощность ребенка имеет продолжение в беспомощности взрослого... психоаналитическая мотивировка формирования религии дополняет его очевидную мотивировку разбором детской психики.

Перенесемся в душевную жизнь маленького ребенка. ...Мать, утоляющая голод ребенка, становится первым объектом его любви и, конечно, первым заслоном против всех туманных, грозящих из внешнего мира опасностей, мы бы сказали, первым страхоубежищем. В этой функции мать скоро вытесняется более сильным отцом, за которым функция защиты с тех пор закрепляется на весь период детства.

Отношениям к отцу присуща, однако, своеобразная амбивалентность. Он сам представляет собой угрозу, возможно, ввиду характера своих отношений с матерью. Так что отца не в меньшей мере боятся, чем тянутся к нему и восхищаются им. Приметы этой амбивалентности отношения к отцу глубоко запечатлены во всех религиях...

Когда взрослеющий человек замечает, что ему суждено навсегда остаться ребенком, что он никогда не перестанет нуждаться в защите от мощных чуждых сил, он наделяет эти последние чертами отцовского образа, создает себе богов, которых боится, которых пытается склонить на свою сторону и которым тем не менее вручает себя как защитникам. Таким образом, мотив тоски по отцу идентичен потребности в защите от последствий человеческой не мощи, способ, каким ребенок преодолевал свою детскую беспомощность, наделяет характерными чертами реакцию взрослого на свою, поневоле признаваемую им, беспомощность, а такой реакцией и является формирование религии. Но в наши намерения не входит дальнейшее исследование развития идеи божества; мы имеем здесь дело с готовым арсеналом религиозных представлений, который культура вручает индивиду.

Религиозные представления суть тезисы, высказывания о фактах и обстоятельствах внешней (или внутренней) реальности, сообщающие нечто такое, чего мы сами не обнаруживаем и что требует веры.