Вниманию читателей
предлагается произведение, написанное совсем недавно и специально для нашего
журнала. Название этого произведения было невольно подсказано его автору
известным отечественным библеистом, проживающим ныне в Канаде и выступающим в
соцсетях под псевдонимом Leon Ark.
Ознакомившись с
сигнальной публикацией, он немедленно откликнулся на неё, написав следующее:
Без сомнения, «Евангелие от Ребекки» занимает особое место среди известной нам евангелистической литературы. От канонических и апокрифических евангелий, написанных маловразумительным языком и непонятно кем, когда и где, данное произведение отличает и ясность изложения, и точно определяемое время и место написания, а также нескрываемое авторство текста. Таким образом, мы можем вполне обоснованно назвать данный исторический документ — автокрифическим евангелием. Этот документ открывает новую страницу в истории евангелиеведения, евангелиеизучения, евангелиеанализа и, в общем, евангелиепонимания того, что же именно произошло более двух тысяч лет назад на окраине Великой Римской Империи и кардинальным образом повлияло затем на ход мировой истории.
Прежде чем приступить к детальному анализу текста, хотелось бы подчеркнуть три особенности, существенно отличающие данный документ от известных нам ранее. Первые две относятся к авторству текста. Третья особенность — литературно-софистическая.
Итак, как мы уже заметили, авторство, время и место написания не подлежат сомнению. Во-первых, автор — женщина. В принципе, историко-текстологический анализ на этом можно было бы и закончить, но мы должны признать, что для евангелистической литературы женское авторство есть факт невероятный, если не сказать — шокирующий. Во-вторых, в отличие от прочих известных и предполагаемых авторов-евангелистов, автор исследуемого нами документа жив (или, точнее, жива). Её можно услышать, увидеть и, в принципе, даже потрогать. Она наверняка пьёт много кофе, любит красное вино и, возможно, до сих пор ещё курит…
Литературно-софистические особенности текста заключаются в умелом использовании заведомо ошибочных, неверно истолкованных или просто выдуманных фактов и надуманных аргументов и в их последующей смелой интерпретации. Именно эта смелость, а также неприятие каких-либо норм исследовательской дисциплины делают «Евангелие от Ребекки» совершенно уникальным историко-литературным и эпиграфическим памятником современности. Необходимо также указать на не встречаемое прежде в такого рода литературе свойство, когда рост количества несуразностей странным образом переходит в качество того же текста и, что наиболее ценно для исследователя, — подтверждает его (текста) и аутентичность, и оригинальность…
С оценками маститого
канадского библеиста можно соглашаться или не соглашаться: многие из них
выглядят чересчур лестными, в других же, напротив, сквозит едва прикрытая, хотя
и здоровая зависть настоящего учёного. Но несомненным остаётся одно: «Евангелие
от Ребекки», в котором события далёкого прошлого причудливым образом
переплетаются с событиями самого что ни на есть настоящего, а вдоль и поперёк
изученные цитаты вдруг предстают в новом свете и оставляют стойкое впечатление
аллюзии к современности, — «Евангелие от Ребекки», несомненно, будет встречено
нашими читателями с немалым интересом.
В оформлении заголовка использован фрагмент картины «Тайная вечеря», написанной в 1906 году немецким художником Эмилем Нольде, одним из основоположников экспрессионизма, в короткий срок прошедшим путь от искреннего сторонника национал-социализма до яркого представителя т. н. «дегенеративного искусства» — в 1941 году нацисты попросту запретили ему быть художником.
В оформлении заголовка использован фрагмент картины «Тайная вечеря», написанной в 1906 году немецким художником Эмилем Нольде, одним из основоположников экспрессионизма, в короткий срок прошедшим путь от искреннего сторонника национал-социализма до яркого представителя т. н. «дегенеративного искусства» — в 1941 году нацисты попросту запретили ему быть художником.
Евангелие
от Ребекки
В 33 году н. э. в
Иерусалиме произошла попытка национально-освободительного Восстания.
В это время Автономная Провинция Иудея находилась под властью оккупантов-римлян, совершенно чуждых местному населению. Иудея де-факто (а с точки зрения оккупантов и их одиозного законодательства, «римского права», — и де-юре), находилась в положении захваченной, подчинённой и контролируемой провинции Великой Римской империи, насильственно находящейся в составе этой «империи».
Оккупационную насильственную власть осуществлял римский чиновник, уполномоченный к этому надсмотру и присланный из Рима Прокуратор (правильно — Префект) Иудеи, который действовал в сотрудничестве с местным «выборным» коллаборационистским «законодательным» парламентом Синедрионом (правильно — Сангедрин) и марионеточным исполнительным правительством, коллаборационистским царским двором — царём Иродом и детьми царя Ирода (правильно — га-Род).
Этот колониальный уклад и эта власть, глубоко чуждая местному населению, опиралась на расквартированные в «провинции Иудея» оккупационные римские войска — 10 и 11 легионы и их карательные подразделения, подчинявшиеся непосредственно лично Прокуратору провинции Иудея. Сводилась эта власть к контролю местного населения и держании его в подчинении и состояла в активном «сборе налогов», т. е. в сборе с местного населения тяжёлой подушной дани в пользу Рима, посредством специальной налоговой службы — «мытарей». С целью поголовного подушного обложения населения данью марионеточный царь Ирод проводил принудительные переписи, а попросту говоря — поголовные учёты населения. Для чего, под угрозой репрессий, каждый житель Иудеи был пожизненно приписан к одной из «налоговых» инспекций, принуждён был в обязательном порядке явиться и зарегистрироваться как плательщик налогов — по месту рождения.
Тем не менее, население Иудеи, оккупированной римскими войсками и подчинённой римлянам, не смирилось, поскольку римская власть не только была откровенно и прямолинейно грабительской, но она, эта карикатурная шаржированная власть и мироустройство, являла собой грубое и издевательское попрание всех местных обычаев и памятников, культурных устоев и исторических ценностей, языка и обычаев.
Древние города Иудеи, великий древний город Иерусалим с его многочисленными университетами (ешивами) и библиотеками, знаменитыми клиниками, врачами, театрами, философскими школами, художниками, скульпторами, мореходами и искуссными ремесленниками — древние города Иудеи никак не хотели и не могли считать себя подконтрольной и управляемой «провинцией» Великой и Вечной Римской империи — они воспринимали её, эту империю, как некий издевательский и уродливый шарж. Римская солдатня, с её шовинистскими штандартами и орлами, и назойливые римские чиновники, несопоставимые с местным населением по интеллектуальному уровню, развитию и образованию, сильно уступающие им в культурном отношении, воспринимались жителями Иудеи с откровенным и нарастающим раздражением.
Примитивное псевдозаконодательство оккупантов, так называемое «римское право» империи-метрополии, насильственно навязанное, абсолютно антидемократическое, в соответствии с которым люди в Иудее вынуждены были жить, и коррупционные «имперские» порядки, и пропаганда и телепередачи оккупантов, полные анекдотического возвеличивания «римлян», и их валюта «динарии» с изображением «кесарей», и аптечные рецепты, и государственные СМИ, и назойливая уличная визуальная реклама на примитивном и смешном наречии «латыни», — всё это совершенно выводило из себя жителей «автономной провинции Иудея», тем более потому ещё, что вся эта солдафонская «латинская культура» была мало что убогой и тоталитарной, а ещё и представляла собою некую очевидную карикатуру — пародийное и примитивное вторичное, искажённое подобие другой, на самом деле великой и самобытной древнегреческой, античной культуры и мифологии, с которой Иудею связывали довольно прочные многовековые культурные и цивилизационнные контакты и связи.
В связи с этим в «автономной провинции Иудея» то и дело вспыхивали мелкие и крупные яростные стычки с оккупантами, и оккупанты, во главе с их «прокуратором», находились в положении всеобщей обструкции, которая всё углублялась, а фронт всеобщего сопротивления ширился и вскипал открытыми проявлениями протеста и гражданского неповиновения.
итературным памятником, свидетельствующим о том времени, является сборник древнееврейских текстов, называемых «Новым Заветом», на языке «койне» (греческий вариант еврейского языка иврита), и состоящий из:
Как известно, силы восставших за свободу их родины Иудеи, за демократические права и ценности, к сожалению, не были достаточно организованы и были несравнимы с регулярной военной силой оккупантов, и потому яростная Иудейская война была отчаянным и бескомпромиссным национально-освободительным всенародным восстанием нации, доведённой до крайней степени гнева и решимости, войной до последнего человека.
Действительно, последний оплот восставших, крепость Массада, не была сдана: видя неизбежность поражения и подавления грубой силой, забаррикадировавшиеся в ней, последние из оставшихся в живых, повстанцы предпочли все до одного демонстративно покончить с собой, оставив лишь одного мальчика, с тем, чтобы он показал оккупантам трупы, а также полный съестных припасов подвал и водохранилище, и передал последнее послание защитников крепости — мужчины убили своих жён и детей, а затем, по жребию, друг друга, вовсе не из-за отсутствия припасов или воды, а потому, что они скорее предпочли расстаться с жизнью, чем быть рабами римлян.
Иудейская война, бывшая, со стороны восставших, совершенно ожесточённой войной за свободу, потребовала, для её подавления крайнего напряжения всех сил и ресурсов их противников — оккупантов-римлян, что привело к определённому истощению ресурсов империи, общественным потрясениям в ней и даже к смене правившей в Риме династии, — императором, после взятия им Иерусалима, стал Веспасиан Флавий, главнокомандующий римской армией в Иудее, а затем — его сын Тит Флавий, затем, после смерти Тита, — его брат Домициан.
В ознаменование достигнутой с таким трудом тяжёлой победы над мятежной провинцией император Тит Флавий, в целях демонстрации триумфа и возвеличивания достигнутой столь высокой ценой победы и окончательного покорения провинции-колонии, воздвиг в Риме наиболее величественный и огромный памятник Римской империи — амфитеатр Колизей.
В это время Автономная Провинция Иудея находилась под властью оккупантов-римлян, совершенно чуждых местному населению. Иудея де-факто (а с точки зрения оккупантов и их одиозного законодательства, «римского права», — и де-юре), находилась в положении захваченной, подчинённой и контролируемой провинции Великой Римской империи, насильственно находящейся в составе этой «империи».
Оккупационную насильственную власть осуществлял римский чиновник, уполномоченный к этому надсмотру и присланный из Рима Прокуратор (правильно — Префект) Иудеи, который действовал в сотрудничестве с местным «выборным» коллаборационистским «законодательным» парламентом Синедрионом (правильно — Сангедрин) и марионеточным исполнительным правительством, коллаборационистским царским двором — царём Иродом и детьми царя Ирода (правильно — га-Род).
Этот колониальный уклад и эта власть, глубоко чуждая местному населению, опиралась на расквартированные в «провинции Иудея» оккупационные римские войска — 10 и 11 легионы и их карательные подразделения, подчинявшиеся непосредственно лично Прокуратору провинции Иудея. Сводилась эта власть к контролю местного населения и держании его в подчинении и состояла в активном «сборе налогов», т. е. в сборе с местного населения тяжёлой подушной дани в пользу Рима, посредством специальной налоговой службы — «мытарей». С целью поголовного подушного обложения населения данью марионеточный царь Ирод проводил принудительные переписи, а попросту говоря — поголовные учёты населения. Для чего, под угрозой репрессий, каждый житель Иудеи был пожизненно приписан к одной из «налоговых» инспекций, принуждён был в обязательном порядке явиться и зарегистрироваться как плательщик налогов — по месту рождения.
Тем не менее, население Иудеи, оккупированной римскими войсками и подчинённой римлянам, не смирилось, поскольку римская власть не только была откровенно и прямолинейно грабительской, но она, эта карикатурная шаржированная власть и мироустройство, являла собой грубое и издевательское попрание всех местных обычаев и памятников, культурных устоев и исторических ценностей, языка и обычаев.
Древние города Иудеи, великий древний город Иерусалим с его многочисленными университетами (ешивами) и библиотеками, знаменитыми клиниками, врачами, театрами, философскими школами, художниками, скульпторами, мореходами и искуссными ремесленниками — древние города Иудеи никак не хотели и не могли считать себя подконтрольной и управляемой «провинцией» Великой и Вечной Римской империи — они воспринимали её, эту империю, как некий издевательский и уродливый шарж. Римская солдатня, с её шовинистскими штандартами и орлами, и назойливые римские чиновники, несопоставимые с местным населением по интеллектуальному уровню, развитию и образованию, сильно уступающие им в культурном отношении, воспринимались жителями Иудеи с откровенным и нарастающим раздражением.
Примитивное псевдозаконодательство оккупантов, так называемое «римское право» империи-метрополии, насильственно навязанное, абсолютно антидемократическое, в соответствии с которым люди в Иудее вынуждены были жить, и коррупционные «имперские» порядки, и пропаганда и телепередачи оккупантов, полные анекдотического возвеличивания «римлян», и их валюта «динарии» с изображением «кесарей», и аптечные рецепты, и государственные СМИ, и назойливая уличная визуальная реклама на примитивном и смешном наречии «латыни», — всё это совершенно выводило из себя жителей «автономной провинции Иудея», тем более потому ещё, что вся эта солдафонская «латинская культура» была мало что убогой и тоталитарной, а ещё и представляла собою некую очевидную карикатуру — пародийное и примитивное вторичное, искажённое подобие другой, на самом деле великой и самобытной древнегреческой, античной культуры и мифологии, с которой Иудею связывали довольно прочные многовековые культурные и цивилизационнные контакты и связи.
В связи с этим в «автономной провинции Иудея» то и дело вспыхивали мелкие и крупные яростные стычки с оккупантами, и оккупанты, во главе с их «прокуратором», находились в положении всеобщей обструкции, которая всё углублялась, а фронт всеобщего сопротивления ширился и вскипал открытыми проявлениями протеста и гражданского неповиновения.
итературным памятником, свидетельствующим о том времени, является сборник древнееврейских текстов, называемых «Новым Заветом», на языке «койне» (греческий вариант еврейского языка иврита), и состоящий из:
- — четырёх «Благих вестей» (греч. — евангелие, правильно — ивр. — бесора), извещающих и повествующих о трагическом национально-освободительном антиоккупационнном восстании и о возглавившем восстание его руководителе, бродячем равине (магиде), общественном активисте по имени Иешуа га-Ноцри (т. е. Иисус из Назарета), а также о его двоюродном брате Иоханане га-Матвиле, га-Керен (т. е. «омывателе» «из Эйн-Керена» — Иоанн Предтеча),
- — личных писем и проповедей одного из последователей Иешуа га-Ноцри, раскаявшегося сборщика налогов Савла («послания св. апостола Павла», правильно — Шауля),
- — рассказа о жизни, деятельности и гибели участников этого восстания после его поражения — «Деяния апостолов»,
- — и гневного текста, манифеста, проклинающего оккупантов и их Рим, предрекающего ему скорую кару и мучительную гибель, — «откровение Иоанна Богослова».
Как известно, силы восставших за свободу их родины Иудеи, за демократические права и ценности, к сожалению, не были достаточно организованы и были несравнимы с регулярной военной силой оккупантов, и потому яростная Иудейская война была отчаянным и бескомпромиссным национально-освободительным всенародным восстанием нации, доведённой до крайней степени гнева и решимости, войной до последнего человека.
Действительно, последний оплот восставших, крепость Массада, не была сдана: видя неизбежность поражения и подавления грубой силой, забаррикадировавшиеся в ней, последние из оставшихся в живых, повстанцы предпочли все до одного демонстративно покончить с собой, оставив лишь одного мальчика, с тем, чтобы он показал оккупантам трупы, а также полный съестных припасов подвал и водохранилище, и передал последнее послание защитников крепости — мужчины убили своих жён и детей, а затем, по жребию, друг друга, вовсе не из-за отсутствия припасов или воды, а потому, что они скорее предпочли расстаться с жизнью, чем быть рабами римлян.
Иудейская война, бывшая, со стороны восставших, совершенно ожесточённой войной за свободу, потребовала, для её подавления крайнего напряжения всех сил и ресурсов их противников — оккупантов-римлян, что привело к определённому истощению ресурсов империи, общественным потрясениям в ней и даже к смене правившей в Риме династии, — императором, после взятия им Иерусалима, стал Веспасиан Флавий, главнокомандующий римской армией в Иудее, а затем — его сын Тит Флавий, затем, после смерти Тита, — его брат Домициан.
В ознаменование достигнутой с таким трудом тяжёлой победы над мятежной провинцией император Тит Флавий, в целях демонстрации триумфа и возвеличивания достигнутой столь высокой ценой победы и окончательного покорения провинции-колонии, воздвиг в Риме наиболее величественный и огромный памятник Римской империи — амфитеатр Колизей.
 |
Колизей,
собственно, и был воздвигнут на те огромные ценности,
которые были захвачены в Иерусалиме. Скульптурный рельеф в проёме триумфальной арки Тита на римском Форуме: несут еврейские сокровища |
Со стороны восставшей
Иудеи сама идея Восстания и освободительная война было делом безнадёжным и
изначально обречённым, о чём, собственно, годами горестно предостерегали
рассудительные отцы нации, равины, политические деятели Иудеи, пытавшиеся
удержать народ и призывавшие сограждан, хотя бы и через силу, но проявить
терпимость и смириться с временным владычеством римлян (которые-де далеко не
являются такими уж вечными и великими), и всё ради сохранения страны и жизней
народа — это, в отличие от так называемой «великой римской империи» — явление
вечное и непреходящая, абсолютная ценность.
В результате поражения Восстания жители Иудеи утратили столицу, Иерусалим, который был, как и вся цветущая Иудея, дотла сожжён, разрушен и варварски разорён римлянами. Мало того, восставшие утратили и саму страну, всю страну — видя бесперспективность покорения и замирения этой провинции, император Тит Флавий принял радикальное и окончательное решение этого болезненного вопроса. Он распорядился (71 г.) о поголовном и всеобщем изгнании из этой провинции всех её жителей — всеобщей их депортации без права возвращения и проживания на родине. С этого началась трагическая и долгая эпоха Изгнания (ивр. — Галут), эпоха бедствий и скитаний в чужих землях всего еврейского народа, продолжавшаяся без малого два тысячелетия, до 1948 года, до возвращения евреев на их Родину и восстановления ими своего государства Израиль.
Эта горестная длительная эпоха ознаменована многочисленными страданиями. Тем не менее, освободительное восстание, Иудейская война 67—71 гг., несмотря на его трагический провал и катастрофические последствия его поражения, является чтимой, героической и благоговейно сохраняемой страницей истории еврейского народа, одним из его национальных символов — как и предшествовавшие этому общенациональному восстанию, Иудейской войне, частные, локальные, мелкие и разрозненные выступления и мятежи, происходившие в оккупированной римлянами «автономной провинции Иудея», начиная от самых ранних и маргинальных мятежей против римского господства, вспыхивавших в Иудее разрозненно ещё и за 30—40 лет до того, как они, вскипев, слились в восстание тотальное и общенациональное.
Собирательным общим мемориалом, общим памятником их героям, руководителям и участникам этих первых восстаний является древнееврейский литературный сборник «Новый Завет», с большой художественной силой, подробно и красочно, повествующий об одном из таких восстаний, которое, возможно, вспыхнуло в Иудее в 33 году н. э.
Центральным персонажем сборника «Новый Завет» является вождь описываемого в сборнике восстания за свободу Иудеи и еврейского народа — возможно, реально существовавший, а возможно, и собирательный литературный образ — некий Иешуа га-Ноцри (искаж. — «Иисус из Назарета»).
Текстами сборника с ним лично, «Иисусом из Назарета», событие последовательно отождествляется, им, Ииисусом из Назарета, лично и персонально, олицетворяется всё произошедшее восстание, вождём и руководителем которого он, вероятно, был. Его образу, описанию его действий, пересказу его речей и воззваний, собственно, и посвящён практически весь сборник.
Следует отметить себе, что речь идёт о самой ранней стадии национально-освободительного движения, речь идёт о первых, ещё глухих и тёмных толчках — начальных проявлениях возмущения, которое ещё не успело вызреть в осознанную тотальную Иудейскую войну, и оно пока что ещё не поддержано и не подхвачено широкими массами населения мятежной, непокоряемой и непокорённой Иудеи.
Это придаёт всему сборнику «Новый Завет» особую живость, достоверность и красочность, а также и особую ценность.
В результате поражения Восстания жители Иудеи утратили столицу, Иерусалим, который был, как и вся цветущая Иудея, дотла сожжён, разрушен и варварски разорён римлянами. Мало того, восставшие утратили и саму страну, всю страну — видя бесперспективность покорения и замирения этой провинции, император Тит Флавий принял радикальное и окончательное решение этого болезненного вопроса. Он распорядился (71 г.) о поголовном и всеобщем изгнании из этой провинции всех её жителей — всеобщей их депортации без права возвращения и проживания на родине. С этого началась трагическая и долгая эпоха Изгнания (ивр. — Галут), эпоха бедствий и скитаний в чужих землях всего еврейского народа, продолжавшаяся без малого два тысячелетия, до 1948 года, до возвращения евреев на их Родину и восстановления ими своего государства Израиль.
Эта горестная длительная эпоха ознаменована многочисленными страданиями. Тем не менее, освободительное восстание, Иудейская война 67—71 гг., несмотря на его трагический провал и катастрофические последствия его поражения, является чтимой, героической и благоговейно сохраняемой страницей истории еврейского народа, одним из его национальных символов — как и предшествовавшие этому общенациональному восстанию, Иудейской войне, частные, локальные, мелкие и разрозненные выступления и мятежи, происходившие в оккупированной римлянами «автономной провинции Иудея», начиная от самых ранних и маргинальных мятежей против римского господства, вспыхивавших в Иудее разрозненно ещё и за 30—40 лет до того, как они, вскипев, слились в восстание тотальное и общенациональное.
Собирательным общим мемориалом, общим памятником их героям, руководителям и участникам этих первых восстаний является древнееврейский литературный сборник «Новый Завет», с большой художественной силой, подробно и красочно, повествующий об одном из таких восстаний, которое, возможно, вспыхнуло в Иудее в 33 году н. э.
Центральным персонажем сборника «Новый Завет» является вождь описываемого в сборнике восстания за свободу Иудеи и еврейского народа — возможно, реально существовавший, а возможно, и собирательный литературный образ — некий Иешуа га-Ноцри (искаж. — «Иисус из Назарета»).
Текстами сборника с ним лично, «Иисусом из Назарета», событие последовательно отождествляется, им, Ииисусом из Назарета, лично и персонально, олицетворяется всё произошедшее восстание, вождём и руководителем которого он, вероятно, был. Его образу, описанию его действий, пересказу его речей и воззваний, собственно, и посвящён практически весь сборник.
Следует отметить себе, что речь идёт о самой ранней стадии национально-освободительного движения, речь идёт о первых, ещё глухих и тёмных толчках — начальных проявлениях возмущения, которое ещё не успело вызреть в осознанную тотальную Иудейскую войну, и оно пока что ещё не поддержано и не подхвачено широкими массами населения мятежной, непокоряемой и непокорённой Иудеи.
Это придаёт всему сборнику «Новый Завет» особую живость, достоверность и красочность, а также и особую ценность.
Согласно этому
сборнику, «Новый завет», — то восстание, которое в нём описано, происходившее в
33 году н. э., с его радикальным протестом, охватывает собой очень узкий круг
находящихся за совершеннейшей чертой андеграундных маргиналов, отбросов
общества, проституток, нищих рыбаков, попрошаек, бомжей, всеми презираемых
«мытарей и грешников», радикалов и деклассированных личностей.
Они, эти запредельные, находящиеся явно за чертой люди, и именно они, первыми ломают и взрывают неприемлемый уклад пока что ещё полусонного инертного социума.
Одним из ярких эпизодов и принципиальных характеристических описаний этого взрывного маргинального сообщества является, например, некий молодой человек, робко обратившийся к главному герою, р. Иешуа, после одного из митингов: «Я пошёл бы за тобой, раби. Но у меня есть немощный старик отец, которого я обязан досмотреть, по всем божеским и человеческим законам». — «Брось его», — не задумываясь, отвечает ему га-Ноцри, — «Встань и иди за мной. Пусть его, твоего отца. Эти все законы и правила — мертвенные. Пусть мёртвые хоронят своих мертвецов!» (Мф. 8:21—22; Лк. 9:59—60)
Сам Иешуа, га-Ноцри, основной герой всего сборника и лицо восстания, лидер революционеров, — происходит из весьма колоритной семьи, и его происхождение несколько пикантно.
Они, эти запредельные, находящиеся явно за чертой люди, и именно они, первыми ломают и взрывают неприемлемый уклад пока что ещё полусонного инертного социума.
Одним из ярких эпизодов и принципиальных характеристических описаний этого взрывного маргинального сообщества является, например, некий молодой человек, робко обратившийся к главному герою, р. Иешуа, после одного из митингов: «Я пошёл бы за тобой, раби. Но у меня есть немощный старик отец, которого я обязан досмотреть, по всем божеским и человеческим законам». — «Брось его», — не задумываясь, отвечает ему га-Ноцри, — «Встань и иди за мной. Пусть его, твоего отца. Эти все законы и правила — мертвенные. Пусть мёртвые хоронят своих мертвецов!» (Мф. 8:21—22; Лк. 9:59—60)
Сам Иешуа, га-Ноцри, основной герой всего сборника и лицо восстания, лидер революционеров, — происходит из весьма колоритной семьи, и его происхождение несколько пикантно.
 |
| «Дева Мария», какой представляет её себе художница Алла Яшина из Симферополя |
Его мама, Мария (правильно — Мириам), дочка храмового священника Иакима, будучи довольно свободных нравов пубертатной хорошенькой богемной столичной девочкой, примерно 13-ти лет от роду обнаруживает себя беременной и находится в растерянности. Она не решается сразу на аборт и идёт посоветоваться об этом к своей любимой старшей, уже замужней, сестре Элишабат, примерно 15-ти лет, поплакаться ей в подол — выискав такой момент, когда сестриного мужа Захарии не будет дома. Девочки-сестрички говорят «за жисть» с глазу на глаз.
— Мириам, — вдруг решительно говорит Эличка, — ты не должна избавляться от ребёнка. Жизнь малыша — превыше всего. И ты не убьёшь его. Посмотри: вот я сейчас беременна моим первенцем. И когда ты заговорила об этом, плод мой шевельнулся — он, ещё не рождённый, во мне, потянулся к своему брату, который в тебе.
Мириам тогда сообщает о
своей внеплановой и нежелательной внебрачной беременности своим родителям. Как
хитрая девка, и боясь их, она делает это как бы на бегу, когда отец её занят по
службе, когда он занят и идёт на службу в Храм. (Эта скандальная сцена в
неиудейской традиции называется «Благовещение Марии».)
Отец Марии, священник Иаким, и его жена Анна, мать Марии, несколько погоревав о столь непутёвой своей дочке, принимают обстоятельства такими, как они есть. По размышлении, они срочно принимают аварийное решение. (А рассматривали они все варианты, и в том числе — самим усыновить ребёнка дочери.) И срочно выдают Мириам замуж за простого нестоличного человека, из пригорода, значительно старше её, то есть лет примерно 35—40, за нелюдимого Иосифа, известного им как очень благоверный прихожанин и совестливый человек, из потомственно аристократической, но обедневшей семьи, — за плотника Иосифа.
Этот мастеровой, плотник Иосиф, основательный человек из провинции, после длительного размышления решает жениться на беременной красивой и балованной столичной девочке, этакой штучке, и всецело принять её будущего ребёнка, со всею ответственностью, как своего собственного, зачатого «га-шем» — т. е. во имя Духа святого, как называется подобная ситуация в иудейском каноническом праве (аналогично — «записано со слов матери»). (В скобках заметим, что обычная каноническая иудейская юридическая формула усыновления и легализации ребенка без установленного отцовства — «рождён духом святым» — получила самое причудливое истолкование в нееврейских прочтениях сборника «Новый Завет», — но это лишь к слову, а прямо к делу не относится.)
Надо сказать, что в дальнейшем девушка Мириам оставалась верной, честной и действительно непорочной и достойной женой плотнику Иосифу, — кроме первенца Мириам, Иешуа, в их семье, согласно святым Евангелиям, было впоследствии ещё по крайней мере трое сыновей, и она родила Иосифу не менее двух дочерей.
Все они, эти дети Мириам и Иосифа, получили весьма патетические, библейские, истинно и подчёркнуто еврейские имена, что, надо понимать, отразило вкусы и умонастроения их патриотической, богемной и радикально настроенной мамы Мириам. Особенно она любила и особенное внимание уделяла революционному воспитанию своего первого ребёнка, Иешуа, которого она, видимо, считала всё же только своим сыном и который, видимо, для неё был олицетворением её веселой и мятежной юности в столице.
Поразительно, что, описывая героя, ироничные древнееврейские литераторы, авторы «Евангелий», вопреки, казалось бы, искушению впасть в апологетику и показать его как безупречного и неотразимого красавца-богатыря, напротив, прибегают к парадоксальному снижению образа, т. е. подчёркивая силу духа персонажа, они представляют его как молодого человека внешне тщедушного и очень неприметного, рисуя — скажем прямо — образ скорее оттталкивающий…
Религиозный человек, Иосиф усыновил мальчика и принял его, как своего собственного сына, а Мириам посвятила своего ребёнка Богу, то есть дала обет, что воспитает его иудейским богослужителем, человеком Закона, и она исполнила этот обет: в дальнейшем Иешуа постоянно подчеркивает, что он является иудейским ультраортодоксом не просто по своему душевному выбору или только по воспитанию, а по обету своей матери, когда та была ещё беременна им. «Я назорей от чрева матери моей», — то и дело, с вызовом, подчёркивает он.
Внешне представить его себе, следовательно, нетрудно: это демонстративно одетый иначе, чем окружающие, экзальтированный, религиозный молодой человек с пейсами, вроде современных хасидов-хабадников из Меа-Шеарим. Он был щуплым и болезненным, не отличался крепким телосложением или здоровьем: например, когда во время казни его принудили нести на себе к позорному столбу бревно, на котором он был повешен (верхнюю поперечную перекладину, согласно ритуалу римской позорной казни), на протяжениии пути менее километра (улица Виа-Долороса в Иерусалиме) он останавливался и падал под этой ношей ровно семь раз и весь взмок — какая-то женщина, Береника, подошла и обтёрла ему лицо, так как пот со лба прямо заливал ему глаза. К тому же, он был сильно близорук и трогательно жаловался на это:
Отец Марии, священник Иаким, и его жена Анна, мать Марии, несколько погоревав о столь непутёвой своей дочке, принимают обстоятельства такими, как они есть. По размышлении, они срочно принимают аварийное решение. (А рассматривали они все варианты, и в том числе — самим усыновить ребёнка дочери.) И срочно выдают Мириам замуж за простого нестоличного человека, из пригорода, значительно старше её, то есть лет примерно 35—40, за нелюдимого Иосифа, известного им как очень благоверный прихожанин и совестливый человек, из потомственно аристократической, но обедневшей семьи, — за плотника Иосифа.
Этот мастеровой, плотник Иосиф, основательный человек из провинции, после длительного размышления решает жениться на беременной красивой и балованной столичной девочке, этакой штучке, и всецело принять её будущего ребёнка, со всею ответственностью, как своего собственного, зачатого «га-шем» — т. е. во имя Духа святого, как называется подобная ситуация в иудейском каноническом праве (аналогично — «записано со слов матери»). (В скобках заметим, что обычная каноническая иудейская юридическая формула усыновления и легализации ребенка без установленного отцовства — «рождён духом святым» — получила самое причудливое истолкование в нееврейских прочтениях сборника «Новый Завет», — но это лишь к слову, а прямо к делу не относится.)
Надо сказать, что в дальнейшем девушка Мириам оставалась верной, честной и действительно непорочной и достойной женой плотнику Иосифу, — кроме первенца Мириам, Иешуа, в их семье, согласно святым Евангелиям, было впоследствии ещё по крайней мере трое сыновей, и она родила Иосифу не менее двух дочерей.
Все они, эти дети Мириам и Иосифа, получили весьма патетические, библейские, истинно и подчёркнуто еврейские имена, что, надо понимать, отразило вкусы и умонастроения их патриотической, богемной и радикально настроенной мамы Мириам. Особенно она любила и особенное внимание уделяла революционному воспитанию своего первого ребёнка, Иешуа, которого она, видимо, считала всё же только своим сыном и который, видимо, для неё был олицетворением её веселой и мятежной юности в столице.
Поразительно, что, описывая героя, ироничные древнееврейские литераторы, авторы «Евангелий», вопреки, казалось бы, искушению впасть в апологетику и показать его как безупречного и неотразимого красавца-богатыря, напротив, прибегают к парадоксальному снижению образа, т. е. подчёркивая силу духа персонажа, они представляют его как молодого человека внешне тщедушного и очень неприметного, рисуя — скажем прямо — образ скорее оттталкивающий…
Религиозный человек, Иосиф усыновил мальчика и принял его, как своего собственного сына, а Мириам посвятила своего ребёнка Богу, то есть дала обет, что воспитает его иудейским богослужителем, человеком Закона, и она исполнила этот обет: в дальнейшем Иешуа постоянно подчеркивает, что он является иудейским ультраортодоксом не просто по своему душевному выбору или только по воспитанию, а по обету своей матери, когда та была ещё беременна им. «Я назорей от чрева матери моей», — то и дело, с вызовом, подчёркивает он.
Внешне представить его себе, следовательно, нетрудно: это демонстративно одетый иначе, чем окружающие, экзальтированный, религиозный молодой человек с пейсами, вроде современных хасидов-хабадников из Меа-Шеарим. Он был щуплым и болезненным, не отличался крепким телосложением или здоровьем: например, когда во время казни его принудили нести на себе к позорному столбу бревно, на котором он был повешен (верхнюю поперечную перекладину, согласно ритуалу римской позорной казни), на протяжениии пути менее километра (улица Виа-Долороса в Иерусалиме) он останавливался и падал под этой ношей ровно семь раз и весь взмок — какая-то женщина, Береника, подошла и обтёрла ему лицо, так как пот со лба прямо заливал ему глаза. К тому же, он был сильно близорук и трогательно жаловался на это:
«Глаза — это светильник для человека. И если глаза здоровы, весь человек полон света, а если глаза больны, человек весь окутан тьмой. Но если свет, который в тебе, — тьма, то какова тогда тьма?!». (Мф. 6:22—23)
Иешуа вспыльчив, он
холерик, он истеричен, но в чём-то и трогателен — способен, например,
раскапризничаться и обругать и громогласно, страшным трёхэтажным проклятием,
проклясть дерево, на котором не оказалось маслин, когда ему их вдруг захотелось.
Не был он также привлекательным и не пользовался успехом у дам, его постоянной подружкой была проститутка, подобранная при дороге, и он довольно хорошо знал порядки соответствующих домов и заведений, причём — отнюдь не первого разряда, а также имел весьма своеобразные эротические фантазии, свойственные мужчинам в этом смысле неуспешным:
Не был он также привлекательным и не пользовался успехом у дам, его постоянной подружкой была проститутка, подобранная при дороге, и он довольно хорошо знал порядки соответствующих домов и заведений, причём — отнюдь не первого разряда, а также имел весьма своеобразные эротические фантазии, свойственные мужчинам в этом смысле неуспешным:
Тогда подобно будет Царство Небесное десяти девам, которые, взяв светильники свои, вышли навстречу жениху. Из них пять было мудрых и пять неразумных. Неразумные, взяв светильники свои, не взяли с собою масла. Мудрые же, вместе со светильниками своими, взяли масла в сосудах своих. И как жених замедлил, то задремали все и уснули.
Но в полночь раздался крик: вот, жених идёт, выходите навстречу ему. Тогда встали все девы те и поправили светильники свои. Неразумные же сказали мудрым: дайте нам вашего масла, потому что светильники наши гаснут. А мудрые отвечали: чтобы не случилось недостатка и у нас и у вас, пойдите лучше к продающим и купите себе. Когда же пошли они покупать, пришёл жених, и готовые вошли с ним на брачный пир, и двери затворились; после приходят и прочие девы, и говорят: Господи! Господи! отвори нам. Он же сказал им в ответ: истинно говорю вам: не знаю вас. Итак, бодрствуйте, потому что не знаете ни дня, ни часа, в который приидет Сын Человеческий. (Мф. 25:1—13)
Родители, Мария и
Иосиф, любили мальчика, и трогательно уделяли его воспитанию много внимания,
например его бар-мицва (13 лет, еврейское совершеннолетие) была обставлена ими
весьма торжественно. Каждый год Мария и Иосиф ходили в Иерусалим на еврейский
праздник Пасхи, а когда Иисусу «минуло двенадцать лет», они взяли Его с собой.
Совсем неожиданно — естественно, совсем-совсем неожиданно — они нашли Иисуса
сидящим посреди учителей в Храме. Он беседовал с учителями, задавал им вопросы,
слушал их ответы и сам отвечал на их вопросы. Все удивлялись его ответам и его
мудрости. (Лк. 2:41—47. Речь здесь идёт о традиционном праздновании
совершеннолетия религиозными еврейскими мальчиками, их бар-мицвы. На самом деле,
этот своеобразный экзамен на знание Торы обычно хорошо подготовлен, и все
экспромты, вопросы и ответы — заранее отрепетированы, но мальчиков поздравляют,
поощряют, всяко «дивятся их мудрости», и прочее. Как видим, для маленького
Иешуа это событие было с любовью обставлено его родителями, мамой и папой, и
устроено в Храме, в Иерусалиме.)
 |
«Молодой
Христос среди учителей».
Гениальный фальсификатор XX века Хан ван Меегерен написал своего последнего «вермеера» в 1945 году, под наблюдением полиции и экспертов |
Из этого отрывка также
видно, что начальное традиционное иудейское образование, начальная школа,
хедер, положенные до тринадцатилетия, ему родителями были даны, но вот о его
дальнейшем образовании и обучении, то есть попросту о том, на каком,
собственно, основании и он сам себя, и его «ученики» называют его почтительно
«судья», «учитель» (раби, рав, ребе) — об этом ироничные еврейские авторы
Евангелий умалчивают, давая тем самым понять, что продолжения и развития
образования, кроме начальной обязательной школы, у персонажа их повествования,
видимо, не было, что, кстати, хорошо видно из его речей и заключений,
поверхностного знания им канонических текстов, оборванных и усечённых либо
весьма искажённых цитат из Писания и Пророков (Танах), которые он то и дело
приводит, и весьма вольного, а иногда и удивительного обращения с этими
цитатами при их трактовке — свойство дилетантов, поверхностность и
нахватанность.
Словом, родители любили маленького Иешуа и заботились о нём. Тем не менее, ощущается, что, вероятно, тайну рождения, то есть то обстоятельство, что плотник Иосиф ему не родной отец, утаить от ребёнка либо не смогли, либо не скрыли, либо, быть может, его амбициозная и в юности столичная мама Мириам всё же не была удовлетворена тем, как сложилась её судьба — в провинции и с плотником — и как-то намекнула об этом своему первенцу, и для него, как для убеждённого ортодокса, это привело к некоторому постоянному комплексу: в частности, при малейшем намёке на то, что он рождён внебрачным зачатием, «га-шем» («духом святым»), и даже без такого намёка он прежде всего немедленно подчёркивает, что он не мамзер (подкидыш, приёмыш), а «сын человеческий», т. е. обычный, полноправный, приличный гражданин.
Из повествования очевидно, что в своей родной семье Иешуа не ощушал себя родным ребёнком, и это оставило в его душе глубокий комплекс — Иешуа был очень одиноким человеком. Он искал близости и родственности, например он специально приходил знакомиться к своему двоюродному брату-ровестнику Иоханану га-Матвилу (омывателю), сыну тёти Елизаветы, сестры его матери (и был им, кстати, очень тепло встречен). Но этот брат его, Иоанн Предтеча, вскоре был казнён властями за его демонстративные призывы к восстанию: в пригороде столицы он устраивал публичные акции — ритуальные иудейские омовения (миква), говоря, что нужно снять с себя скверну оккупационного нееврейского порядка в целом и свергнуть преступную антинациональную династию царя-коллаборациониста Ирода, в частности.
Вообще, таким одиноким отверженным людям, каким чувствовал себя Иешуа га-Ноцри, Иисус из Назарета, оставшийся теперь ещё и без казнённого старшего брата-революционера, путь бывает один — идти в революционеры и маргиналы, идти другим путём, тараном ломать стену, которая гнилая и от толчка развалится.
Дело обстояло так:
Словом, родители любили маленького Иешуа и заботились о нём. Тем не менее, ощущается, что, вероятно, тайну рождения, то есть то обстоятельство, что плотник Иосиф ему не родной отец, утаить от ребёнка либо не смогли, либо не скрыли, либо, быть может, его амбициозная и в юности столичная мама Мириам всё же не была удовлетворена тем, как сложилась её судьба — в провинции и с плотником — и как-то намекнула об этом своему первенцу, и для него, как для убеждённого ортодокса, это привело к некоторому постоянному комплексу: в частности, при малейшем намёке на то, что он рождён внебрачным зачатием, «га-шем» («духом святым»), и даже без такого намёка он прежде всего немедленно подчёркивает, что он не мамзер (подкидыш, приёмыш), а «сын человеческий», т. е. обычный, полноправный, приличный гражданин.
Из повествования очевидно, что в своей родной семье Иешуа не ощушал себя родным ребёнком, и это оставило в его душе глубокий комплекс — Иешуа был очень одиноким человеком. Он искал близости и родственности, например он специально приходил знакомиться к своему двоюродному брату-ровестнику Иоханану га-Матвилу (омывателю), сыну тёти Елизаветы, сестры его матери (и был им, кстати, очень тепло встречен). Но этот брат его, Иоанн Предтеча, вскоре был казнён властями за его демонстративные призывы к восстанию: в пригороде столицы он устраивал публичные акции — ритуальные иудейские омовения (миква), говоря, что нужно снять с себя скверну оккупационного нееврейского порядка в целом и свергнуть преступную антинациональную династию царя-коллаборациониста Ирода, в частности.
Вообще, таким одиноким отверженным людям, каким чувствовал себя Иешуа га-Ноцри, Иисус из Назарета, оставшийся теперь ещё и без казнённого старшего брата-революционера, путь бывает один — идти в революционеры и маргиналы, идти другим путём, тараном ломать стену, которая гнилая и от толчка развалится.
Дело обстояло так:
Когда же Он ещё говорил к народу, Матерь и братья Его стояли вне дома (синагоги, собрания), желая говорить с Ним. И некто сказал Ему: вот Матерь Твоя и братья Твои стоят вне, желая говорить с Тобою. Он же сказал в ответ говорившему: кто Матерь Моя? и кто братья Мои? И, указав рукою Своею на учеников Своих, сказал: вот матерь Моя и братья Мои; ибо, кто будет исполнять волю Отца Моего Небесного, тот Мне брат, и сестра, и матерь. (Мф. 12:46—50)
Таков был вождь
Восстания, описанного в сборнике «Новый Завет», Иешуа га-Ноцри, Иисус Христос,
несостоявшийся Царь Иудейский.